Изгнанники

Глава V. Дети сатаны

Старый гугенот, получив отказ короля, еще несколько минут стоял в растерянности. Игра сомнения, печали и гнева сменялась на его челе. С виду это был очень высокий, худой человек с суровым, бледным лицом, с большим лбом, мясистым носом и могучим подбородком. Он не носил парика, не пользовался пудрой, но природа сама обсыпала серебром его густые кудри, а тысячи морщинок вокруг глаз и уголков рта придавали его лицу особо серьезное выражение. Но, несмотря на пожилые годы, вспышка гнева, заставившая этого человека вскочить с колен при отрицательном ответе короля на его просьбу, пронизывающий, сердитый взгляд, кинутый им на царедворцев, проходивших мимо него с насмешливыми улыбками, перешептываниями и шуточками, указывали на то, что в нем сохранились и сила, и дух молодости. Одет он был, согласно своему положению, просто, но хорошо: на нем был темно-коричневый кафтан из шерстяной материи, украшенный серебряными пуговицами, короткие брюки того же цвета, что и кафтан, белые шерстяные чулки, черные кожаные сапоги с широкими носами и большими стальными пряжками. В одной руке он держал низкую поярковую шляпу, отороченную золотым кантом, в другой – сверток бумаг, заключавших изложение его жалоб, которые он надеялся передать секретарю короля.

Но сомнения старого гугенота относительно того, как ему следует поступить дальше, разрешились весьма быстро. В то время на протестантов (хотя их пребывание во Франции и не было вполне запрещено) смотрели как на людей, едва терпимых в королевстве и потому не защищенных законами от соотечественников-католиков. В продолжение двадцати лет гонения на них все усиливались, и, за исключением разве что изгнания, не было средств, которыми не пользовались бы против них официальные ханжи. Гугенотам чинили препятствия во всех делах: им воспрещалось занимать какие-либо общественные должности, их дома отдавались под постой для солдат, их жалобы в судах оставляли без рассмотрения, детей их поощряли к неповиновению. Всякий негодяй, желавший удовлетворить личную злобу или втереться в доверие своего ханжи-начальника, мог проделывать с любым гугенотом все, что ему вздумается, не страшась закона. Но, несмотря на чинимые притеснения, эти люди все же льнули к отталкивающей их стране, льнули, тая в глубине сердца горячую любовь к родной почве, предпочитая оскорбления и обиды здесь, на родине, любезному приему, который их ожидал за морем. Но на них уже надвигалась тень роковых дней, когда выбор, увы, не зависит от личных желаний.

Двое из королевских гвардейцев, рослые молодцы в синих мундирах, дежурившие в этой части дворца, были свидетелями безрезультатного ходатайства гугенота. Они подошли к нему и грубо прервали ход его мыслей.

– Ну, «молитвенник», – угрюмо проговорил один из них, – проваливай-ка отсюда!

– Нельзя считать тебя украшением королевского сада! – крикнул другой со страшной бранью. – Что за цаца, отворачивающая нос от религии короля, черт бы тебя побрал!

Старый гугенот, гневно и с глубоким презрением взглянув на стражу, повернулся, намереваясь уйти прочь, как вдруг один из гвардейцев ткнул его в бок концом алебарды.

– Вот тебе, собака! – воскликнул он. – Как ты смеешь смотреть так на королевского гвардейца!

– Дети Велиара, – в свою очередь выкрикнул старик, прижимая руку к боку, – будь я на двадцать лет помоложе, вы не посмели бы так обращаться со мной!

– А! Ты еще изрыгаешь яд, гадина? Довольно, Андре. Он пригрозил королевскому гвардейцу! Хватай его и тащи в караулку.

Солдаты, бросив ружья, кинулись на старика, но, несмотря на свою молодость и здоровье, им не так-то легко было с ним справиться. Сухая фигура гугенота с длинными мускулистыми руками несколько раз вырывалась от насильников, и только когда старик начал уже задыхаться, солдатам удалось наконец скрутить ему руки. Но едва они одержали эту жалкую победу, как грозный оклик и сверкнувшая перед их глазами шпага заставили солдат освободить пленника.

Это был капитан де Катина. По окончании утренней службы он вышел на террасу и внезапно оказался свидетелем столь постыдной сцены. При виде старика он вздрогнул и, выхватив из ножен шпагу, бросился вперед так яростно, что гвардейцы не только бросили свою жертву, но один из них, пятясь от угрожающего клинка, поскользнулся и упал, увлекая за собой товарища.

– Негодяи! – гремел де Катина. – Что это значит?

Гвардейцы, с трудом поднявшись на ноги, казалось, были смущены.

– Разрешите доложить, капитан, – проговорил один из них, отдавая честь, – это гугенот, оскорбивший королевскую гвардию.

– Король отклонил его просьбу, капитан, а он топчется на месте, – добавил другой.

Де Катина побледнел от бешенства.

– Итак, когда французские граждане приходят обращаться к властителю их страны, на них должны нападать такие швейцарские собаки, как вы? – закричал он. – Ну, погодите же.

Он вытащил из кармана маленький серебряный свисток, и на раздавшийся резкий призыв из караулки выбежал старый сержант с полудюжиной солдат.

– Ваша фамилия? – строго спросил капитан.

– Андре Менье.

– А ваша?

– Николай Клоппер.

– Сержант, арестовать Менье и Клоппера.

– Слушаюсь, капитан! – отчеканил сержант, смуглый поседевший солдат, участник походов Конде и Тюренна.

– Сегодня же отдать их под суд.

– На каком основании, капитан?

– По обвинению в нападении на престарелого почтенного гражданина, пришедшего с просьбой к королю.

– Он сам признался, что гугенот, – в один голос оправдывались обвиняемые.

– Гм… – Сержант нерешительно дергал свои длинные усы. – Прикажете так формулировать обвинение? Как угодно капитану…

Он слегка передернул плечами, словно сомневаясь, чтобы из этого вышло что-нибудь путное.

– Нет, – сообразил де Катина, которому вдруг пришла в голову счастливая мысль. – Я обвиняю их в том, что они, бросив алебарды во время пребывания на часах, явились предо мной в грязных и растерзанных мундирах.

– Так будет лучше, – заметил сержант с вольностью старого служаки. – Гром и молния! Вы осрамили всю гвардию. Вот посидите часок на деревянной лошади с мушкетами, привязанными к каждой ноге, так твердо запомните, что алебарды должны быть у солдат в руках, а не валяться на королевской лужайке. Взять их! Слушай. Направо кругом. Марш!

И маленький отряд гвардейцев удалился в сопровождении сержанта.

Гугенот молча, с хмурым видом, стоял в стороне, ничем не выражая радости при неожиданно счастливом для него исходе дела; но когда солдаты ушли, он и молодой офицер быстро подошли друг к другу.

– Амори, я не надеялся видеть тебя.

– Как и я, дядя. Скажите, пожалуйста, что привело вас в Версаль?

– Содеянная надо мной несправедливость, Амори. Рука нечестивых тяготеет над нами, и к кому же обратиться за защитой, как не к королю?

Молодой офицер покачал головой.

– У короля доброе сердце, – проговорил де Катина. – Но он глядит на мир только через очки, надетые ему камарильей. Вам нечего рассчитывать на него.

– Он почти прогнал меня с глаз долой.

– Спросил ваше имя?

– Да, и я назвал.

Молодой гвардеец свистнул.

– Пройдемте к воротам, – промолвил он. – Ну, если мои родственники будут приходить сюда и заводить споры с королем, моя рота вскоре останется без капитана.

– Королю невдомек, что мы родственники. Но мне странно, племянник, как ты можешь жить в этом храме Ваала, не поклоняясь кумирам.

– Я храню веру в сердце.

Старик серьезно покачал головой.

– Ты идешь по весьма узкому пути, полному искушений и опасностей, – проговорил он. – Тяжко тебе, Амори, шествовать путем Господним, идя в то же время рука об руку с притеснителями его народа.

– Эх, дядя! – нетерпеливо воскликнул молодой человек. – Я солдат короля и предоставляю отцам церкви вести богословские споры. Сам же хочу только прожить честно и умереть, исполняя свой долг, а до остального что мне за дело?!