Закон свободы

Но мне на все эти ужасы было уже глубоко плевать. Когда на тебя охотится вся Зона, логичнее свалить туда, куда никто в здравом уме не полезет. Вот я и сваливал, с трудом переставляя заплетающиеся ноги, пока не перестал видеть куда шагаю. То ли вечер наступил, то ли перед глазами темно стало, то ли в такую чащу забрел, куда из-за густого переплетения ветвей свет не проходит. Хотя – какая разница? Главное, что хрен меня тут кто найдет. А значит, можно хоть немного отдохнуть.

Как только меня посетила эта мысль, сволочь-организм, наплевав на все мои проверенные методы, начал неумолимо отключаться. Единственное, что я сумел сделать, так это не рухнуть мордой вниз на какой-нибудь узловатый корень, а дотянуть до ствола ближайшего дерева и сесть, прислонившись к нему спиной. Дальше я ничего не помню. Словно в зеленое болото ухнул, и оно милосердно засосало меня по самую макушку в считаные секунды…

Темнота – это всегда благо. Когда ты в ней, можно ничего не делать. Просто быть в ней – и все тут. Мы приходим из темноты, и уходим в нее. Что в сон обычный, что в вечный покой. Хорошо быть в темноте. Спокойно. Расслабляешься, отдыхаешь себе, растворяясь в ней полностью, становясь частью мрака, окружающего тебя. И, в конечном итоге, есть ли разница, какой это сон – обычный или вечный, если тебе по-любому комфортно в темноте?

Однако сейчас в мою личную обалденную темноту вдруг ни с того ни с сего вторглось нечто. Мерзкое, замогильно-скрипучее, мгновенно выдравшее меня из благодатного мрака.

Я открыл глаза – и невольно вздрогнул.

У меня на груди сидела большая ворона-мутант, которая своим желтым клювом пыталась размотать окровавленный бинт на моей руке. Почувствовав, что я открыл глаза, крылатая сволочь оторвалась от своего занятия, повернула в мою сторону башку и недовольно заорала:

– Карррр!!!

Ага, так вот от чего я пришел в себя. Скрипучий звук, вытащивший меня из блаженного небытия, был просто карканьем раздосадованной твари, у которой никак не получалось добраться до лакомства. Вот ведь, падла какая!

– Ни хрена ты не угадала, – сказал я вороне. – Живой я пока что. Так что вали отсюда, пока башку не свернул.

Птица-мутант подозрительно посмотрела на меня, склонив башку влево, словно хотела удостовериться в том, что добыча ее не обманывает, и пока что действительно не сдохла. Удостоверилась. Каркнула еще раз недовольно, будто обложила некислым матюгом на своем языке, и взлетела, едва не задев мое лицо большими крыльями, которые у обычной вороны размерами вдвое меньше.

– И тебя тем же клювом в то же место, – сказал я вслед мутанту, после чего шевельнул раненой рукой, пытаясь понять, почему ворону заинтересовала моя кисть, а не, скажем, глаза, до которых эти твари изрядно охочи.

Шевельнул – и тут же почувствовал запах. Тошнотворно-омерзительный. Он шел от моей руки, которую я вообще не чувствовал от кончиков пальцев до запястья. Дальше от раны до локтя медленно разливалась тупая, ноющая боль…

У меня был еще один ППИ, и прежде, чем что-то предпринимать далее, я решил сделать перевязку. Достал «Бритву», аккуратно разрезал слипшиеся от крови бинты, взглянул на рану – и невольно закусил губу. Теперь понятно, почему мутант-падальщик заинтересовался моей рукой.

Она гнила. Вся кисть ниже ранения распухла и приобрела иссиня-черный цвет. Но, что самое страшное, эта пакость уже ползла вверх по руке, захватив и область ранения, и пару сантиметров выше него.

– Писец… – прошептал я. – Гангрена…

В Зоне анаэробные бактерии, по ходу, тоже мутировали, поэтому гнилостные процессы в сей нездоровой местности протекают на удивление бодро. Увы, инъекции не помогли, и сейчас передо мной стоял нелегкий выбор. Либо ничего не делать и сдохнуть через пару дней, сгнив заживо, либо…

Я достал из ножен «Бритву» и положил рядом с собой. После чего, неловко орудуя левой рукой, я извлек из кармана жгут, ППИ и зажигалку, а из рюкзака – флягу со спиртом, который мы не допили с Касси, а также запасную пару носков.

Последнюю необходимую составляющую предстоящего процесса я нашел без усилий, даже не вставая с земли. А именно – палку в полметра толщиной, от которой «Бритвой» отмахнул кусок сантиметров в десять. На длинную часть палки я намотал носки, а короткую засунул в рот, крепко сжав зубами. Ибо в этих местах громкий вопль может привлечь не только ворону, но и других мутантов, которые гораздо крупнее и опаснее. После чего намотал жгут на изувеченную руку, и затянул его до отказа.

На что может пойти живое существо, попавшее в беду так, как попал в нее я? Например, сталкеры-охотники рассказывали, что волк, угодивший в капкан, сам себе отгрызает лапу. Представляю, как ему больно и страшно. Но он грызет, перекусывая мышечные волокна, сухожилия, размалывая зубами кость… Отгрызает – и уходит непобежденный, оставляя охотнику в капкане страшный трофей, над которым тот непременно застынет на мгновение, спрашивая себя – а я смог бы так же?..

Что ж, у каждого есть свобода выбора. Жить – или сдохнуть. Такая вот простая в своей сути еще одна сторона жестокого Закона свободы. В общем, кому как, а мы с тем волком выбираем жизнь. Только мне проще. У меня есть «Бритва», которой потребуется нанести всего один точный удар. Ножу, способному резать металл словно масло, отмахнуть руку все равно, что мне перекусить спичку. И, не буду скрывать, мне тоже очень страшно, до дрожи в здоровой руке, сжимающей рукоять ножа, до пота, стекающего по спине меж лопаток и пропитывающего без того сырой камуфляж.

Но я выбираю жизнь несмотря ни на что.

Я вытянул вперед изуродованную конечность и, примерившись, рубанул на выдохе, метя на десяток сантиметров выше пораженного участка – иначе никак. Если не ампутировать с запасом, захватив и часть здоровой ткани, есть риск, что все будет бесполезно, и гангрена все равно поднимется вверх от культи…

Твою ж душу, как больно!!! И обидно. Потому, что тяжелый нож ударил по руке – и отскочил от нее, словно был не моей «Бритвой», а тупым куском металла.

Ах ты ж, мать твою за ногу… Я и забыл, что «Бритва» режет всё, кроме своего хозяина! Потому ей так удобно не только убивать врагов, но и бриться или подравнивать отросшие ногти, ибо ни в жизнь не порежешься, даже если очень захочешь. Такое уж свойство у моего ножа, откованного из редчайшего артефакта.

Я медленно вложил «Бритву» обратно в ножны и, глубоко вздохнув, глянул вверх, ловя лицом тусклые, жалкие лучи взошедшего солнца, чудом пробившиеся сквозь густые переплетения ветвей. Ну что ж, волк, о котором рассказывали бывалые сталкеры. Не будет мне сильно проще, чем тебе. И хоть не зубами буду я отгрызать собственную руку, но все кончится не одним ударом, как я рассчитывал.

Все будет гораздо хуже.

Извернувшись, я левой рукой достал из-за голенища правого берца свой второй боевой нож с полустертым клеймом «Сталкер» на клинке. Он вообще был изрядно потерт, этот нож, с множеством царапин по всей поверхности, включая рукоять. И метал я его, и могилы им рыл, и рубил всё, начиная от веток и заканчивая плотью врагов, как живых, так и мертвых, не желающих умирать до конца.

Только вот сегодня мне придется резать им не нечисть, встретившуюся на моем пути, а самого себя. Самым обычным ножом, который я не всегда успевал наточить как следует – зачем, если «Бритва» никогда не требует заточки и всегда идеально остра? Вот так порой нашему брату приходится расплачиваться за собственную лень…

Режущая кромка клинка у «Сталкера» была заточена как обычный нож, а бо́льшая часть обуха представляла собой мелкую пилу-серрейтор, которой удобно резать как веревки, так и жилистые шеи мутантов. Правда, надо признать, что я делал это слишком часто, забывая после затачивать ту пилу – уж больно кропотливое это занятие…

И сегодня мне предстояло за это расплачиваться по полной. Правда, не сейчас, а немногим позже. Сначала нужно разрезать мясо вокруг кости, и лишь потом начнется самое веселое…