Никон

Он не переставал раздражить Алексея своими нападками. Пытаясь его разжалобить, Никон писал: «Я разделял твой стол, а теперь живу заброшенный, как собака... Я жалею об утраченном куске хлеба, но не могу отказаться от твоей милости и расположения»; но вслед за такими жалобами он не стеснялся бить царственного друга по самому чувствительному месту: «Ты советуешь мне поститься, но кто теперь не постится? Во многих местах, за недостатком хлеба, постятся до смерти! И с самого начала твоего царствования нет пощады никому. Всюду вопли и рыдания, стоны и жалобы, нет ни одной души, которая радовалась бы в эти траурные дни».

Примирение в таких условиях становилось невозможным. Никон воспользовался своим пребыванием в столице, чтобы попытаться взбунтовать чернь. Он организовал народные банкеты, на которых умывал ноги своим гостям, произнося крамольные речи. Тогда Алексей рассердился: он приказал бунтарю оставить город и в начале 1660 года созвал собор, который должен был положить конец невыносимому положению. Обе стороны открыто объявили войну друг другу. Началась борьба, которой суждено было длиться еще семь лет.

Никон не мог рассчитывать на поддержку духовенства, хотя он и старался выставить свое дело затрагивающим интересы церкви. Духовенство не могло забыть, что бывший патриарх сам принимал участие в политике, теперь осуждаемой им. Быть может, некоторые из епископов втайне сочувствовали его идеям о верховенстве церкви, которую он сравнивал с солнцем, называя государство луною. Но сам ратоборец за права церкви не был им симпатичен. Никон своим высокомерием и деспотическими замашками восстановил против себя почти всех прежних подчиненных. Низшее духовенство жаловалось царю на злоупотребления патриарха: представители зарождающегося раскола высказывались пока в пользу подчинения церкви светской власти; они переменили тактику лишь позднее.

Среди высшего клира Никон мог опираться только на черниговского епископа Лазаря Барановича, следовавшего в качестве малоросса особой политике, и на епископа коломенского Мисаила, находившего, что следует щадить бывшего патриарха.

Никон не сомневался, что собор признает его виновным. Поэтому он старался заранее опорочить его участников. Он заявил, что охотно подчинился бы приговору просвещенных и честных судей; но эти большею частью были неграмотны и отличались более чем сомнительною нравственностью Когда астраханский архиепископ Иосиф пришел для предварительного допроса, Никон принял его словами: «Хорошо ли тебе заплатили за это, попрошайка?»

Приговор не обманул его ожидании: собор лишил его сана, священничества и даже чести. Царь, несколько поколебавшись, утвердил решение. Дело казалось исчерпанным, как вдруг запоздалое раскаяние одного из голосовавших уничтожило все старания.

Киевский монах Епифан Славеницкий заметил вдруг, что он и его товарищи по собору использовали греческие тексты, явно апокрифические[4]. Никон временно восторжествовал. Ученый богослов, не имевший соперников в Москве, Епифан считался неоспоримым авторитетом. Приходилось всю судебную процедуру повторить сначала.

Бывший патриарх злоупотребил удачей. Продолжая заявлять, что не хочет быть патриархом, он запрещал назначать нового без своего ведома, называл себя мучеником, сравнивал со святым Иоанном Златоустом, святым Афанасием. Василием Великим и святым Филиппом. Он то требовал расследования мнимого заговора, будто бы угрожавшего его жизни, то затевал вздорный процесс с высоким придворным сановником, окольничим Романом Боборыкиным. Когда Алексей смешался, Никон набросился на царя с невероятным неистовством, суля ему участь «жителей Содома» и «царя Навуходоносора».

Никон случайно сам надоумил царя, как ему выйти из этого нестерпимого положения. Увлекаясь греческою наукой, хотя сам не знал ее начатков, бывший патриарх пригласил с Востока пользовавшегося широкою известностью иерарха Паисия Лигарида. Этот авантюрист, ученик, а затем преподаватель иезуитской «греческой коллегии» в Риме, перешел в православие и был возведен в сан митрополита, но вскоре же был низложен за разные провинности. Никон обрадовался его приезду, но бывший иезуит быстро сообразил, на чьей стороне сила. 15 августа 1662 года он подал Алексею меморию, в которой всецело обвинял Никона и предлагал царю обуздать непокорного через посредство восточных патриархов.

В Москве не знали биографии Паисия; мнение его произвело сенсацию. Однако царь в 1662 году еще не решился последовать совету грека. Никон продолжал неистовствовать в Новом Иерусалиме. По столице пронесся даже слух, будто бывший патриарх проклял царя и его семью. Следствие обнаружило нелепость сплетни. Никон обменялся бранью с Боборыкиным и участвовавшим в расследовании Паисием. Ссора с последним отличалась крайнею необузданностью выражений. Никон и Паисий упрекали друг друга в постыдном пороке, причем экс-патриарх осыпал грека бранными словами; «мужик, разбойник, язычник, поганая

собака». Паисий заявил, что ему пришлось иметь дело с «бешеным волком», и сравнивал Никона с гомеровским Терситом и Юлианом Отступником. Алексей тем не менее колебался, как ему укротить бывшего друга. Никон как бы пошел навстречу желаниям царя, упомянув сам о созыве вселенского собора, который был предложен Лигаридом. Утративший всякое чувство меры, заносчивый иерарх требовал вместе с тем обращения к папе! С другой стороны, он не переставал жаловаться на нищету, уверяя, будто умирает с голода, хотя нередко приглашал к себе до двухсот человек и раздавал щедрые подачки немногим представителям духовенства, которые еще отваживались его посещать.

В конце 1663 года Алексей решился наконец запросить мнение восточных патриархов, но в его обращении вопросу была придана лишь принципиальная окраска, без упоминания имени Никона. Ответ, присланный с греческим священником Мелетием, признавал анонимного подсудимого виновным по всем пунктам и подсудным собору московского духовенства.

Алексей прочел этот приговор с удовольствием, но почему-то заподозрил его подлинность. Мелетий, названный Никоном дураком, в значительной степени оправдал эту характеристику, а иерусалимский патриарх в частном письме к царю советовал вновь водворить Никона на патриарший престол или покончить дело полюбовно. В Константинополе, Иерусалиме и Антиохии предполагали, что царь, поддаваясь наговорам бояр, в душе все-таки жалеет бывшего патриарха, всегда оказывавшего притом поддержку грекам. Константинопольский патриарх прислал даже своего племянника митрополита Афанасия с поручением помирить Алексея с Никоном. Царь решился тогда покончить с затянувшимся делом. Вселенский собор приглашен был собраться в «третьем Риме».

Никон сначала нисколько не встревожился. Прибыть в Москву выразили согласие только два восточных иерарха: Макарий антиохийский и Паисий александрийский. Авторитет их был невелик, но Никон не опорочил их правомочности. Он отказался от суда назначенных им епископов, потому что, по его словам, «даже иудеи не осмелились судить Христа в подобном трибунале». Соглашаясь предстать пред равными себе, он, однако, угрожал, что выступит не подсудимым, но обвинителем. При этом он ссылался на хранившееся в верных руках письмо царя, который горячо отговаривал его от выраженного как-то желания сложить с себя патриарший сан.

Получив одно из посланий Никона, Алексей долго и благосклонно беседовал с его курьером; он уверял, что не приписывает Никону никаких дурных намерений и не питает к нему вражды. Никон поверил этому. Еще более убедили его три письма от боярина Никиты Зюзина, состоявшего прежде при нем и находившегося в самых тесных дружественных отношениях с влиятельными придворными — Артамоном Матвеевым и Афанасием Ордин-Нащокиным, сторонниками церковной реформы Никона. Зюзин настоятельно звал бывшего патриарха в Москву, где Алексей будто бы хотел ночью тайно повидаться с ним, чтобы окончательно помириться. Таинственность обстановки этого свидания должна бы была возбудить недоверие в Никоне, тем более что два года назад он, обманутый подобными сообщениями, вернулся внезапно в Москву и тотчас же получил от царя категорическое приказание немедленно уехать в свой монастырь. Тем не менее в ночь с 17 на 18 декабря 1664 года Никон повторил эту попытку.

4

Апокрифы — произведения иудейской и раннехристианской литературы, не включенные в библейский канон