Страница 5 из 48
«Унылая картина, - решил он, озираясь, - Точно идешь по брошенному дому, в котором уже оползли обои и протекла крыша».
Наконец им начали встречаться люди. Обычные пехотинцы в потрепанных серых кителях, «штейнграу[6]» которых на фоне мундира самого Дирка казался бледно-серым, под цвет фландрийской грязи. При виде широко шагающего лейтенанта они вскакивали и отдавали честь, статуями замирая вдоль стен. Кажется, нынешней ночью они пережили нечто похуже, чем ледяная вода в траншее. У некоторых головы были обмотаны грязным бинтом из гофрированной бумаги, сквозь который проступили коричневые пятна, другие держали руки на перевязи. У некоторых угадывался пустой рукав. Но было еще что-то, указывавшее на то, что эти люди не так давно прошли сквозь тяжелое испытание. Особенное выражение их лиц, кажущееся одновременно забитым и ожесточившимся.
Лица солдат посерели и казались твердыми на ощупь, как маски из плотного, но подгнившего дерева. В глазах у многих плавал скользкий, как угорь, страх. Этот взгляд тоже был хорошо известен Дирку. Страх затаенный, тщательно прикрытый, но норовящий прыснуть из глаз, стоит лишь их обладателю встретить чей-то взгляд. Страх перед чем-то, что эти люди недавно пережили.
От них пахло тяжелым запахом пота, грязи и мочи. И еще здесь царил тошнотворный сладковатый запах, который был верным спутником гангрены. Дирк улыбнулся ему, как старому знакомому. Этот запах он знал в совершенстве, со всеми его тысячами оттенков.
Окопной блохой закопошилась в сознании мысль – вот он, Дирк, идет среди солдат, и на его фоне они кажутся не живыми людьми, а странными существами, явившимися с другой планеты, жалкими и уродливыми. Где в них прекрасная и гордая жизнь, чье совершенство принято воспевать? В гноящихся от газа глазах? В беззубых провалах ртов? В острых кадыках, торчащих из тощих грязных шей? Где след этой силы, которая сидит под пожелтевшей тонкой кожей и называется жизнью? Которая делает их выше солдат Чумного Легиона?
Но эти странные существа, оборванные, обессилевшие, черные от гари, истощенные до крайности, едва шевелящиеся в своих земляных норах, похожие скорее на озлобленных оборванцев, чем на армию кайзера, все еще оставались людьми. Свидетельства тому Дирк видел во множестве.
Блиндажи, мимо которых проходили Дирк с лейтенантом, в большинстве своем были затоплены, перекошены и производили впечатление скорее братских могил, чем убежищ. Внутри было по колено воды, из темных недр доносился тяжелый липкий запах разложения, перекрытия часто были разрушены прямым попаданием или развалились ворохом подгнивших бревен.
Но почти все блиндажи были подписаны, где углем или краской по дощечке, где гвоздем по металлу, и Дирк, идя импровизированной улицей, читал эти надписи: «Общежитие юных гимназисток №3», «Швайнсбург[7]», «Клоповница», «Трижды проклятое дважды обрушенное убежище имени Х.К.Б. фон Мольтке», снова «Клоповница», но под номером пятым, «Отель Фландрия», «Пивная «Свежий Иприт», «Блошиная казарма», «Гороховая батарея», «Пансион для благородных особ всех полов», «Глист и свирель», «Сапожный взвод», «Вюрцбургская резиденция, вход платный»…
Нехитрый окопный юмор просачивался быстрее, чем масло из пробитой шрапнелью масленки, въедался в каждую пору этого сырого земляного города, в каждую складку кожи его обитателей. Жизнь была здесь, в этих раскисших земляных ущельях, полных едва шевелящихся в грязи человекоподобных существ, жизнь не бьющая ключом, привычная, сытая, а другая: липким крысиным язычком прибирающая крохи тепла и выныривающая на поверхность то доносящимся издалека тягучим напевом гармоники, то прыскающая хриплым жутковатым смехом, то пляшущая в звоне невесть откуда здесь взявшегося бутылочного стекла. Эти люди, смотревшие на Дирка безумными глазами, были живы и, забыв про события последних дней, радовались тому, что могут дышать и видеть.
Обитатели траншей занимались кто чем горазд. Некоторые, расположившись на раскисших земляных приступках, играли в карты, другие спали, свернувшись в самых немыслимых позах и закутавшись в рванину, читали окопные листки или сворачивали папиросы – из них же. Кое-где слышался спор или сочные, с характерными выражениями, окопные анекдоты.
В соседней траншее дрались. Едва держащиеся на ногах пехотинцы в тишине, нарушаемой лишь хриплым дыханием, с ненавистью мутузили друг друга кулаками и подошвами сапог, сцепившись как дряхлые бродячие псы в уличной драке.
Но когда офицеры проходили мимо них, Дирк ощущал чужое пристальное внимание, незримое, но скользящее по нему. Нехорошее, настороженное внимание, полное самой настоящей злобы. Дирк встречал солдатские глаза и горящий в них огонек безошибочно выдавал их мысли. Обходя грязные тела, он ждал, когда первый из солдат произнесет это слово.
И это произошло довольно скоро.
Сперва слово шелестело где-то за их спинами, неуверенное, следующее за ними по пятам как трусливая крыса, привлеченная запахом хлебных корок. Но чем дальше они продвигались, тем громче и звучнее оно становилось. Это слово набрало силу и теперь обернулось подобием ветра – того самого сквозняка, что дует иногда в глубоких окопах, гудящего, как вихрь в печной трубе. Теперь оно звучало не только сзади, но и впереди. И когда Дирк проходил мимо, чьи-то рты повторяли его снова и снова, почти беззвучно.
- Мертвец.
- Мертвец.
- Покойник.
- Тухлое мясо.
- Мертвец.
- Нежить.
- Мертвяк.
- Начинка для гроба…
Его появление встречали полные ненависти и страха глаза. Но выдержать его взгляд они не могли. Дирк чувствовал их спиной, как ранее ощущал невидимый прицел французской винтовки. Наверно, только из-за страха перед лейтенантом они могли выразить ненависть лишь в этом свистящем шепоте, который преследовал идущих по пятам. Страх перед офицером был обыденным, мелочным, но именно он сдерживал их. Дирк это знал.
- Надо было подождать тоттмейстера Бергера, командира нашей роты, - сказал он вслух, глядя на ровно подстриженный лейтенантский затылок под пикельхельмом, - Мое появление в расположении полка вряд ли принесет что-то хорошее. Вы знаете, как быстро распространяются в траншеях слухи.
- У меня приказ оберста – привести командира. И я собираюсь его выполнить, даже если вы сам сатана в человеческом обличье.
- Едва ли мое появление хорошо скажется на моральном состоянии ваших солдат. Сейчас, полагаю, их настрой и так неважен после, - Дирк чуть не сказал «поражения», но вовремя исправился, - вашего недавнего отступления.
- А вы чего ожидали? – огрызнулся лейтенант на ходу, - Что они забросают вас цветами и оливковыми ветвями?
- Я служу императору во славу Германии, как и они. Как и вы.
Наверно, он зря это произнес. Дирк видел, как напряглась спина лейтенанта, имя которого он позабыл узнать.
- Не смейте так говорить!
- Почему же?
- Вы не имеете на это права! Мои солдаты с гордостью умрут за своего императора!
- Тогда отличие между нами только в том, что я уже это сделал, пока они собирались, - заметил Дирк, - И явился сюда, чтобы проделать этот номер во второй раз.
- И чего вы требуете на этом основании? – лейтенант смерил его тяжелым неприятным взглядом. Здесь, в окружении привычных траншей и знакомых лиц, он чувствовал себя увереннее. Но не лучше.
Лучше бы найти с ним общий язык, решил Дирк. Пока он способен говорить и смотреть в лицо, пока между ними остается тончайший мостик, под который уже заложена взрывчатка, мостик, который в любое мгновение может рассыпаться прахом, оставляя лишь два крутых берега и бездонную пропасть между ними.
- Я ничего не требую, лейтенант. Но я хочу, чтобы вы относились ко мне более спокойно. Я не говорю про солдат. Они часто верят во всякую ерунду, и дай Бог, если один из тысячи видел Чумной Легион за работой. Но они знают слухи. Они нас боятся. И ненавидят. Поэтому никто и никогда не создавал смешанные части. То, что нас прислали сюда усилить ваш двести четырнадцатый полк – вынужденная мера. Но вы, господин лейтенант… Я понимаю, что могу быть вам неприятен. Заверяю, это вполне естественно. Однако вы офицер. Если завтра начнется наступление на французский участок, мой взвод могут приписать к вашему отряду – и тогда нам придется работать вместе. Честно говоря, мне совершенно плевать, какие именно чувства я у вас вызываю. Мне это безразлично, как безразличны многие другие вещи. Но это не должно отразиться на наших взаимоотношениях по службе. Понимаете? Я не хочу терять своих солдат только лишь потому, что мы с вами не сошлись характерами. Это единственное, что меня сейчас волнует. А красную ковровую дорожку и оливковые ветви можете приберечь для другого случая.
6
«штейнграу» – принятый в немецкой армии серый цвет обмундирования, заменивший «фельдграу»
7
«Швайнсбург» - замок на воде в Саксонии, дословно можно перевести как «Город свиней».