Страница 9 из 27
Легкое знакомство, если все идет хорошо, остается в памяти приятной музыкальной фразой, тогда как дружба или дружба, переродившаяся во вражду, скажем так, подобна симфонии, бывает, ее невозможно воспринять, она распадается, звуки становятся невыносимо громкими, она сама становится невыносима.
Знакомства сопутствуют тебе повсюду, особенно в дороге.
В поезде, на пароходе, в автобусе, в самолете непременно встретишь кого-то, кто хочет поведать тебе свою историю, а в ответ услышать твою, и ты по ходу дела меняешься ролями со своим спутником. Если дуэт удался — в конце пути ты прощаешься, а потом вспоминаешь с удовлетворением эту встречу и того, кто неожиданно приобщился к твоей истории и к тебе.
Ну а если тебе повезло и знакомым твоим оказывается хорошенькая девушка или привлекательная женщина, ты можешь, конечно, рискнуть и сделать случайную встречу неслучайной, но тут уж неписаные правила этой игры обязывают каждую из сторон думать о другой стороне не иначе как о воплощении абсолютной чистоты, абсолютной возвышенности, видеть в ней лучшего представителя рода человеческого.
Случай сталкивает вас, совершенных незнакомцев, и вы поверяете друг другу сокровенное, поверяете как самой Истине, или Богу, или Памяти, или Себе, или своим Близким. Вы вовсе не стремитесь еще что-то услышать, подобрать еще материал, который дополнит уже имеющийся, но недостаточно осознанный и потому еще неиспользованный, вы сохраняете свое инкогнито.
Если называешь свое имя или начинаешь распространяться о своих близких — все рушится.
Вас объединяют теплота, сочувствие, благодарность не столько друг к другу, не столько каждого из вас к другому, сколько к неназванным людям, причастным к вашим жизням, глупым, несправедливым, бесчестным, злым, в общем, простым смертным.
И покуда вы неотвратимо приближаетесь к месту своего назначения, вы говорите друг с другом, говорите вещи, которые ни за что не сказали бы другим, и вы уверены: все, что вы говорите, будет понято и не будет использовано во зло. А когда доберетесь до пункта своего назначения, то взглянете друг на друга, и улыбнетесь, и попрощаетесь, и пожелаете друг другу удачи, и ты пойдешь дальше своим путем, вот и все, и тебе вовсе не жаль, что все кончилось, ты доволен, что это есть.
У меня много таких знакомств, буквально сотни, однако чаще всего я вспоминаю, как возвращался из Нью-Йорка в Сан-Франциско в январе 1929 года, после того как штурм большого города кончился для меня поражением, после того как в свои двадцать я не начал карьеру писателя. Я долго-долго ехал в поезде, кажется, восемь дней, а мне казалось, что еще дольше. И внезапно, буквально за два часа до конца путешествия, одна девушка села рядом со мной в вагоне-ресторане, мы выпили кофе и разговорились. Она была замужем, ждала ребенка, ее муж, конторский служащий, работал в Денвере, у них не было денег, она ехала к родителям в Сан-Франциско и собиралась там жить, пока муж не снимет для них однокомнатную квартирку с ванной и кухонькой, она была влюблена во все, и особенно в ребенка, в мужа и в жизнь. И в меня тоже, а я — в нее. И даже безумно, хотя и совершенно бескорыстно.
17
И конечно, у каждого всегда есть враги.
Многие здравомыслящие люди говорят о своих врагах с негодованием, с бесконечной ненавистью, но бывает, и нередко, с восхищением, а порой даже с горячностью, особенно когда речь идет о бывших друзьях. Никакой другой враг так не раздражает, как тот, кто раньше был твоим другом или остается другом, а их гораздо больше, чем кажется.
Самый страшный враг тот, кто знает тебя и знает твои уязвимые места, а если он к тому же обладает способностями, которых у тебя нет, — твое дело плохо.
Адвокаты обладают способностями, которых нет у многих, хотя бывали, да и сейчас встречаются адвокаты, которые пасуют перед людьми, не обладающими юридическими знаниями, но умеющими держать даже адвоката в страхе и даже над ним брать верх.
В Нью-Йорке был адвокат, походивший больше на завсегдатая кафе, чем на делового человека, он консультировал по правовым вопросам людей, делавших огромные деньги на шоу-бизнесе, как называли они свою «деятельность». Им нужно было знать, как помешать правительству отбирать у них весь годовой доход и употреблять его на военные игры в Азии.
И адвокат этот, из года в год блистая своим искусством, не позволял правительству их грабить и стал среди них весьма популярной фигурой.
Он знал всех, знал и меня, но я не вошел в число осчастливленных им, торопливых, вечно занятых друзей, которые, здороваясь с ним, демонстрировали свою преданность ему, а может, свою преданность его искусству спасать их от правительства.
Я мог лишь скрывать презрение к нему и его клиентам, проворным, хвастливым животным, разгоряченным успехом в шоу-бизнесе, возбужденным любовью и аплодисментами простаков, как они сами называли зрителей, к этим мрачным мошенникам, которых даже самое явное презрение других лишь немного забавляло, и только.
Адвокат хотел, чтобы я вел себя чуть-чуть менее враждебно, потому что враждебность была его бизнесом.
Среди его клиентов и дружков были люди, с которыми волей-неволей я вынужден был общаться, и когда я сиживал с ними в баре, нередко входил он, его обступали и начинали обсуждать с ним дела и развлечения.
И все обращались к адвокату с любовью, а я молчал.
И ему это не нравилось.
К тому же я не занимался тем, чем занимались все остальные.
Я не говорил ему: «Послушайте, по-моему, инспектор по налогам каждый год отхватывает себе слишком большой кусок от моего дохода. Я, конечно, не мог не слышать, сидя за этим столом, что вы сейчас говорили Джо Гофману насчет того, как вы спасли его состояние в прошлом году. Не могли бы вы мне тоже помочь?»
В основном я ничего такого не говорил, потому что мне не нужны мошеннические сделки, я их не заключал, и я не зарабатывал — да и не мог заработать — таких денег, чтобы стоило заключать их. Ну, сколько бы удалось отстоять нашему милейшему адвокату от налогового инспектора, если мой годовой доход кругом-бегом составлял около десяти тысяч долларов? А то и того меньше? О, с его знанием дела и связями я начал бы зарабатывать в десять — двадцать раз больше, верно ведь? Но даже эта перспектива меня ничуточки не прельщала. Если бы мне захотелось разбогатеть, я бы лучше связался с фальшивомонетчиками.
Так и продолжалось: он шел своей дорогой, я — своей, а его друзья — своей, и с некоторыми из них волей-неволей меня порой сталкивала судьба.
В конце концов однажды одна из его приятельниц подала на меня иск на крупную сумму денег, а в адвокаты был приглашен тот ловкий парень.
Вот как это произошло: мы сидели в роскошном баре и потягивали напитки; кто-то спросил у меня, где я остановился в Нью-Йорке в этот приезд, я назвал отель, и часом позже, через две минуты после того, как я вошел в номер, в дверь постучали, появился молодой человек и вручил мне повестку.
Я изучил ее и позвонил адвокату.
— Это же дико! — сказал я. — Если уж кому и возбуждать дело, так это мне, но у меня нет привычки таскаться по судам.
Адвокат ответил:
— Я уже обо всем прочитал в газетах. Ты проиграешь.
И после четырех лет мучительной тяжбы я проиграл.
А что до адвоката, так он умер. Но как он забавлялся, как он забавлялся, будто был на одном из шоу!
18
И еще я встречал уйму писателей, книги которых почти не публиковали, десяток-другой, которых публиковали изредка, и одного-другого, которых публиковали охотно. Очень любопытный народ эти писатели.
В начале тридцатых я познакомился с одним финном, он писал для дешевых журналов. Я часто встречался с ним в покерном клубе, что на Турецкой улице в Сан-Франциско, но писатели ведь не настоящие игроки в покер, хотя они и не лишены азарта.