Случайные встречи

— У него, — говорит Сароян, — большая жизнь в прошлом. Я люблю таких людей. Надо, чтобы он рассказал нам о себе.

Октябрь в Ленинграде ясный, солнечный. И все-таки Сароян одет легко — на нем тоненький белый плащ.

— Может быть, купить вам пальто?

— Что вы, зачем мне пальто? По этим улицам ходил в старой шинели Акакий Акакиевич Башмачкин. Я хочу понять его. У меня мерзнет спина, и я чувствую Акакия Акакиевича.

Когда мы вышли на Невский проспект, Сароян сказал:

— Это — великая улица. По ней ходили герои Гоголя. Ходил сам Гоголь. Ходил Пушкин…

О Гоголе Сароян говорил постоянно:

— Гоголь раньше Чаплина поведал миру историю «маленького человека». «Маленького человека» принижают, это бедный человек. Но если написать историю этого бедного человека, то он уже перестанет быть «маленьким». Гоголь написал его историю. Он возвеличил его.

В Ленинграде, а затем в Москве и в Ереване было много хороших, памятных дней. Сароян счастливо улыбался и то и дело говорил:

— Может оказаться, что сегодняшний день был лучшим днем нашей жизни.

Когда в 1978 году мы снова встретились и вместе с друзьями провели у подножия Арарата веселый солнечный день, Сароян произнес знакомую фразу:

— Может оказаться, что сегодняшний день был лучшим днем нашей жизни.

И таких лучших дней было много. Стоило Сарояну один из своих дней назвать лучшим, как через день-другой ему казалось, что вот этот, сегодняшний день, был бесподобным, самым, самым лучшим.

И так всегда, учил Сароян, каждый новый день, дарованный нам судьбой, тем и хорош, что может оказаться не последним, а лучшим днем нашей жизни.

Вот и сейчас, сегодня, читая и перечитывая Сарояна, очень может быть, что мы прожили один из лучших дней нашей жизни.

Один из многих, многих лучших дней…

Левон Мкртчян

Случайные встречи

Перевод А. Николаевской

Эта книга — приветствие моим соотечественникам, живущим в Армении и пишущим по-армянски: Гранту Матевосяну, прозаику; Ваагну Давтяну, поэту; Левону Мкртчяну, критику; Размику Давояну, поэту; Сергею Ханзадяну, прозаику; Маро Маркарян, поэту; Григору Гурзадяну, астрофизику, художнику и философу. А также приветствие Арменаку Сарояну, маленькому правнуку Арменака Сарояна из Битлиса, родившегося в 1874 году и умершего в Сан-Хосе в 1911-м.

1

Особенность тех, кого мы встречаем первым делом по прибытии на этот свет, та, что они такие, какие есть; имей мы право выбора, может, мы вовсе не стали бы с ними связываться. Наши встречи — случайные встречи.

Конечно, каждый из нас с двух до двенадцати лет пристально изучает этих людей, ставит под сомнение их право иметь к тебе какое-то отношение. Ведь ты — центр мироздания, оправдание всему, что было, высшее достижение всеобщих усилий, венец природы. Человек и сверхчеловек, если уж на то пошло.

Неужели это мои родители? Женщина, вздорная и взбалмошная, — моя мать? Мужчина, крикун с диким взглядом, — мой отец? Как могли такие люди оказаться моими близкими? Верно, где-то произошла чудовищная ошибка.

Конечно же, произошла.

И мысль об этой чудовищной ошибке преследует буквально каждого до тринадцати, а то и четырнадцати лет. Порой даже после тридцати ее не удается исправить, во всяком случае, хотя бы о ней забыть. То и дело видишь чудаков, которые до самой смерти из-за нее страдают.

Эти удивительные, ранимые натуры — гении. Но есть гении, которые испытывают чувство безграничного восхищения перед матерью и отцом. А если даже они не преисполнены восхищения, не испытывают к ним любви, то по крайней мере не остаются к ним безразличны, и им никогда не приходит в голову отделаться от своих родителей.

И эти гении — счастливчики, назовем их так, — как правило, самые гениальные.

Впрочем, чаще всего гении — те, кто не может или не хочет избавиться от ощущения, что он глупейшим образом стал жертвой всеобщей ошибки.

Потребность, внезапный порыв или упорное желание исправить ужасную ошибку и заставляют его творить, искать более совершенные формы изначального — всей этой каши, всей этой вселенной, если хотите, всей солнечной системы, всего мира, всего рода человеческого, всей истории заблуждений, неудач, безумия и смерти. Легенды, рассказы, драмы, религии, города, здания, дороги, корабли, музыка, танцы, хирургия, печатное слово, бумага, живопись, скульптура и все-все-все, как это ни назовешь, и есть то, с чем гений имеет дело и в чем себя проявляет.

Что он стремится исправить, одухотворив светом своим.

Конечно, это стремление — единственное наше богатство, а остальное, когда подводишь итог, много меньше, просто ничто: остальное прах, пыль, невидимые шлаковые груды ошибок и потерь величиной с солнечную систему.

Гениям удается совсем малое по сравнению с тем, чем одаряет нас природа, по сравнению со всем сущим, нашедшим свое место под солнцем; но это малое — единственное, о чем можно сказать, — оно воистину наше, его мы создали сами, оно останется после нас, после непрекращающихся усилий проявить себя в мире путем, изобретенным нами или дарованным природой всему воспроизводящему и продолжающемуся; а самое удивительное под солнцем — наша способность выжить и наше умение воссоздавать самих себя вот уже миллиарды лет — в том, что мы делаем руками своими, в Искусстве, детище безумных, наших сердитых мальчиков и дерзких девчонок, наших гениев, наших нигилистов, наших часто болеющих детей, жертв домашнего воспитания, — во всем, чем мы богаты, что называем культурой, цивилизацией, преходящей славой.

Каждый вправе спросить у бога, почему он таков, каков он есть, и почему ему выпала такая незавидная доля.

Если родителей выбирать не дано, то уж хоть выбирать бы людей, с которыми сталкиваешься в жизни, но нам отказано и в этом…

И родителей не выберешь, и от службы в армии, к примеру, тоже не отвертишься.

2

У каждого существа есть любимое существо, а если он разумное существо или счастливчик, то это любимое существо — он сам, даже если он этого не сознает, или притворяется, что не сознает, или клянется на Библии, что это вовсе не так, ибо его любимое существо, к примеру, Иисус Христос.

Но очень даже часто встречаются люди очень умные, очень интеллигентные, очень мудрые, умеющие разбираться в тайном механизме работы ума и души; и очень даже часто люди эти любят кроме себя, точнее, вместо себя еще кого-то.

Порой они любят какое-нибудь животное; разумеется, что для них оно — кто-то еще.

Вот, к примеру, собака, кто она такая? Собака — тот же владелец, верно? А кошка, кто она такая? Тоже владелец. А канарейка, кто такая канарейка? То же самое. Опять-таки получается, что твой любимец — ты сам, как уже давно подметил Д. Г. Лоуренс.

Ну а как быть с чудаками, которые держат удавов? С ними дело обстоит точно так же.

А люди, у которых есть дети, один ребенок, двое, трое, четверо, восемь, двенадцать? Кто эти люди? Кто их дети?

Да и тут то же самое, хотя наше общение с детьми ближе к тому, что происходит между взрослыми — сначала один человек тянется к другому, потом принимает его всем сердцем, потом начинает обожать.

Каждый — самый заклятый враг себе и самый верный друг, как принято говорить.

Все вечно толкуют об этом, а сходятся на одном — никто не представляет единого целого, одна половинка вечно ссорится с другой, за исключением тех случаев, когда человек очарован собой и ему кажется прекрасным все, что касается его самого.

Да, но что же касается его самого?

Человек нравится сам себе, а нравятся ли ему его отец, мать, брат, сестра, сосед, друг, весь род человеческий?

Иногда нравятся, потому что довольный собой человек часто обладает внутренней силой, энергией, толкающей его к другому.