Канцелярская крыса

Дело было не в обычном дикарском простодушии. Не только в нем.

— Уму непостижимо, вы переписали Священное Писание! На вашем месте я бы порадовался, что на дворе нынче не семнадцатый век, а то Папа Римский наверняка объявил бы Полинезии крестовый поход с целью изничтожить царящую здесь ересь!

— Писание как Писание, — Муан пожал своими огромными плечами, выражая искреннее недоумение, — Сколько себя помню, всегда такое и было…

— Но это фальшивка! — убежденно заявил Герти, — В настоящем Писании все совсем иначе. Там рыбу потребляют в пищу и не считают это грехом. Я знаю, ты мне не поверишь, но так и есть. У вас в Новом Бангоре установилась какая-то глупейшая ситуация из-за этой рыбы. Но я тебя уверяю, Муан, за пределами острова царит совсем другое представление о ней. Никто ее не боится. Ее едят обычные люди, даже священники, даже лорды!

— Ну конечно, — голосовая палитра дикаря была отнюдь не богата, но ее хватило, чтобы изобразить явственный сарказм, — Что же тогда японцы, немцы, австралийцы и прочие так же считают? У нас на острове много приезжих, мистра, и никто не ест рыбу.

— Такого не может быть. Признайся, ты меня обманываешь.

— Чтоб меня Хине-нуи-те-по[90] в свою подземную хижину пригласила, если вру. Даже русские не едят рыбы, мистра. Что здесь, что у себя в Сибири. От них я, между прочим, сказку про золотую рыбу и услышал.

— Что за сказка?

— В прошлом году в порт русский китобой заходил, случилось перекинуться парой слов с командой. Моряки там крепкие, пьют как дьяволы, а вот рыбы в рот не берут. У них строго. Кто-то из них сказку в трактире рассказывал, про золотую рыбку. На берегу моря жили старик со старухой. Старик был ныряльщиком, собирал со дна жемчужниц да моллюсков. И поймал однажды он случайно рыбу из чистого золота. Сама в садок забралась. А дома старуха его со свету давно уже сживала, надо сказать. Достаток ей не тот, дом покосившийся, слуг нет… А откуда достаток и слуги у бедного ныряльщика? Пилила его как корягу, днями и ночами. Не выдержал он, и сварил ей золотую рыбу. А старуха, поскольку была жадна, сама все и выхлебала. Одну ложку съела, и стало ей казаться, что она не жена ныряльщика, а богатая крестьянка. Другую съела, и вообразила, что царским указом ее во дворянство зачислили. Третья — и уже графиней себя считала…

— И чем кончилось? — спросил Герти безо всякого интереса, с безмерным унынием.

— Известно чем. Померещилось ей, что она теперь не старуха, а владычица морская. Не долго думая, сиганула со скалы в глубокое море, там ей и конец пришел…

— Занятная сказка, — сказал Герти, поднимаясь, — Ею и закончим. Уже сумерки, а нас, если помнишь, ждет не дождется Скрэпси. Пора начинать, если не хотим провозиться всю ночь. А разговор на счет рыбы закончим, скажем, завтра. Я уверен, что мне удастся припереть тебя к стенке.

Муан только вздохнул.

— Плохое время, мистра, — сказал он, — Ночью в Скрэпси творятся всякие дела.

— Это ничего, — преувеличенно-бодрым тоном заявил Герти, беря с серванта револьвер, — Ты прихватил то, о чем я тебя просил?

— Инструмент? — уточнил Муан, похлопав себя по оттопыривающемуся карману, — Известно, прихватил. Только вот я не совсем понимаю, к чему это.

— Поймешь. Если тебя это утешит, считай, что мы идем на ночную рыбалку. И, кстати, лучше бы мистеру Стиверсу быть очень послушной рыбкой!..

???

Скрэпси.

Одно только это слово напоминало Герти скрежет когтистой лапы по дереву. Скр-р-р-рр-эпси. Произнося его, он ощущал потребность сплюнуть, словно слюна во рту, пропитанная злой энергией этого слова, делалась ядовитой. За все время своего пребывания на острове он ни разу не был в Скрэпси, хоть и знал, где расположен этот ядовитый осколок, глубоко вонзившийся в тело Нового Бангора.

Скрэпси…

На пороге дома Герти испытал мгновение сомнения, дернувшее его за полу плаща. Еще не поздно было позвонить в Канцелярию. Взять эбонитовый наушник телефонного аппарата и через несколько секунд услышать в нем мурлыкающий голос мистера Шарпера. Снять с себя ответственность. Переложить дело Стиверса в чужие, очень крепкие и холодные, руки. Но мгновение прошло, Герти задавил в себе эту крохотную язву слабости. Страх остался, но у него не было единого средоточия, он был расколот на множество частей и блуждал по всему телу в токе крови, отчего Герти немного трясло.

Ночь словно нарочно явила им свой самый подходящий лик. Луну, обычно ясную и спелую, затянуло тучами, да так, что она превратилась в тусклое грязное пятно, в бледную язву, виднеющуюся сквозь бинты. Разыгрался ветер. Он яростно гремел оконными ставнями, пытаясь высадить стекла, грохотал на крышах, терзал жилы гальванических проводов и гасил фонари. Ветер завывал в печных трубах и терзал обрывки газетных листов.

Хорошая ночь для двух джентльменов, желающих совершить необременительную прогулку.

Однако этой ночью ни Муан, ни Герти не походили на джентльменов.

Муан по настоянию Герти оделся в свои старые обноски и сразу сделался похож на крайне подозрительного бродягу. Не хватало только каторжного клейма. Собственное перевоплощение потребовало куда больше усилий. Как выяснилось, распоряжение на счет одежды Муан выполнил самым тщательным и ответственным образом. Даже, как сперва показалось Герти, немного переусердствовав. Едва развернув сверток с одеждой, Герти едва подавил желание немедленно вымыть руки.

Рубаха походила на ком ветоши, которым кто-то последние два-три года подтирал текущую бочку с варом, не говоря уже о том, что болталась она на Герти, как парус. Штаны были грубы и зияли таким количеством прорех, что Герти всерьез обеспокоился судьбой их предыдущего хозяина: судя по всему, его расстреляли дробью. Материал башмаков определить было попросту невозможно: замаранные сверх всякой меры, стоптанные до крайней степени, с остатками истлевших шнурков, они являли собой столь печальное зрелище, что не возникало и мысли о том, что это предмет человеческого гардероба, скорее, мумифицированные останки крупных грызунов.

Но сложнее всего оказалось с плащом. Сохранивший относительную целостность, этот плащ был бы всем хорош, если бы не отчаянная вонь, которую он распространял вокруг себя. Вонь эта была невообразимая, в ней соединились все неприятные запахи мира, от кошачьей мочи до керосина. Помимо того, плащ был прилично замызган и оборван.

— Костюм решительно удался, — подвел итог Герти, рассматривая детали своего нового гардероба, — Но у меня есть сомнения, достаточно ли плох Скрэпси, чтоб появляться там в подобном виде? Меня будет мучить совесть, Муан. Возможно, там обитают отцеубийцы, поджигатели сиротских приютов и государственные изменники, но не чрезмерную ли жестокость по отношению к ним я проявлю, если заявлюсь в Скрэпси в подобном плаще?..

Пробить сарказмом толстую шкуру Муана было не проще, чем потопить стрелой с кремневым наконечником канонерскую лодку.

— Эта шкура воняет, да только она может спасти вашу собственную, мистра. Помните об этом. И ведите себя, как я сказал. В глаза никому не глядите, а если взглянете, то так, чтоб собеседника до костей проняло. Говорите отрывисто, скупо. Болтунов в Скрэпси не любят. Этак мы с вами можем сойти за парочку здешних жителей, достаточно паршиво выглядящих, чтоб их задирать.

Готовясь к своей новой роли, Герти перепачкал волосы печной сажей, взлохматил их, а за шиворот сыпанул рыбьей чешуи. Образ получился удачным. По крайней мере, взглянув на себя в зеркало, он убедился в том, что перевоплощение прошло как надо. На него смотрел немолодой и весьма хмурый тип самой не располагающей наружности, при одном взгляде на которого хотелось найти поблизости взглядом полицейский шлем. Не возникало и мысли, что подобный субъект мог служить в столичной канцелярии мистера Пиддлза, да еще и считаться блестящим молодым специалистом.

Нечего и думать было поймать кэбмэна в таком облачении. Им с Муаном пришлось тащиться через весь город пешком, тщательно обходя освещенные места, так что к тому моменту, когда они оказались в Скрэпси, ноги Герти уже порядочно гудели.