Канцелярская крыса

— Я все равно тебе перехитрил, проклятый остров. Я все равно сбегу отсюда. Так или иначе. Ты не сможешь меня задержать.

Лезвие стало пилить швартовочный трос, последний из тех, что держал «Графа Дерби» у причальной мачты. И без того изрезанный и истончившийся, он, к ужасу Герти, таял буквально на глазах, когда по нему скользило зазубренное лезвие.

— Стой! Что ты делаешь, безумец! Тебе не улететь отсюда, неужели ты не понял? Новый Бангор не выпустит тебя!

Гиена ухмыльнулась, между ее пожелтевших зубов потянулся густой карминовый сгусток.

— Мы сделаем это вместе, фальшивка. Ты и я. В небо. К черту остров. Он нас не остановит. Вы взмоем над ним, понял? Понесемся прочь. До самого Лондона. Я так давно не был в Лондоне… Не хочу умирать у черта на рогах, в Полинезии. Знаешь, здесь отвратительный климат. Слишком жарко. Слишком…

— Не будь дураком! — крикнул Герти, расширенными глазами наблюдая за тем, как с треском лопаются волокна троса, — Над городом гроза! Ты не пролетишь и мили! Ни единого шанса! Ты сгоришь вместе с дирижаблем!

Он поймал взгляд Гиены. Тот более не был яростным. Скорее, уставшим и печальным. Полным какой-то неизъяснимой грусти, похожей на заслонившую отгоревший летний небосвод легкую осеннюю дымку.

Такой взгляд бывает у человека, который, закончив сложное и утомительное дело, наконец возвращается домой и оглядывает ставший привычным пейзаж, стоя на трапе корабля.

— Слишком жаркая здесь погода. Она царит здесь четыреста семьдесят дней в году. Так мне сказал один офицер с «Мемфиды». А мне казалось, что в году гораздо меньше дней… Он был прав. Год на Новом Бангоре длится очень долго. Бесконечно долго. Я даже не представлял, что так долго…

Герти успел расслышать треск лопающихся волокон. Но не успел по-настоящему испугаться. Даже тогда, когда его тело, неуклюже изогнувшись, бросилось к дверному проему — черному прямоугольнику пустоты, пронизанному трещинами молний. В лицо хлестнуло ледяной водой, а порыв ветра едва не вдавил его обратно в чрево дирижабля. Потеряв на пороге равновесие, Герти взмахнул руками, пытаясь прогнать прочь мысль о том, что он стоит на краю пропасти.

Он не помнил, как его руки нащупали трос, помнил лишь, как горят ладони, скользящие по грубым волокнам. Помнил, как перебирался навстречу причальной мачте по скользкому канату, чувствуя себя крысой, взбирающейся на палубу корабля по швартовочному тросу. Некстати вспомнилось — в порту на швартовочные тросы вешают специальные металлические круги, чтоб грызуны не забирались на борт. Но это не всегда помогает. Иногда крысы бывают слишком хитры. И слишком проворны.

Трос лопнул в тот момент, когда Герти коснулся дрожащей мокрой рукой металлического поручня причальной мачты. Туго натянутая струна, связывавшая «Графа Дерби» с землей, мгновенно ослабла и шлепнулась вниз мертвой змеей. Впившись мертвой хваткой в ограждение мачты, Герти прижался к холодному мокрому железу. Ему потребовалось много времени, чтобы заставить собственные пальцы разжаться. И еще больше, чтобы понять, что стремительно удаляющийся грузный силуэт, похожий на приспущенный мяч — это и есть «Граф Дерби».

Дирижабль поднимался неторопливо и плавно. Утратив связь с землей, он сделался спокоен даже в разгар бури и теперь неспешно двигался вглубь свинцовых клочьев неба, озаряемый вспышками молний. Он походил на какую-то огромную и древнюю рыбу, поднимающуюся к поверхности. Забыв про хлещущий по спине дождь, Герти наблюдал за полетом «Графа Дерби», неуправляемым, но от того не менее величественным.

Дирижабль делался все меньше и меньше, быстро сливаясь с грозовым небом, таял в нем, выхватываемый из темноты лишь вспышками молний. Вскоре от него остался лишь едва видимый силуэт, несущийся в неизвестную Герти сторону.

«Нет, — подумал Герти, не замечая, что зубы его стиснуты до скрежета, — В известную. Здесь есть только одна сторона. Прочь от острова. И, кажется, он ее нашел…»

Он затаил дыхание, наблюдая за тем, как махина дирижабля поднимается все выше и выше, вливаясь в бурлящий и рокочущий небесный океан, сотрясаемый штормом. Где-то внутри нее, привалившись к окровавленной палубе, сидело уставшее чудовище. Сделавшее то, на что оказался неспособен истинный Гилберт Уинтерблоссом. Разорвавшее проклятье. Пошедшее наперекор самому Новому Бангору.

— Он не отпустит тебя, — прошептал Герти в кипящую пустоту перед собой, — Нельзя победить того, кто придумывает правила. Нельзя сразить Левиафана.

Какое-то время ему казалось, что «Граф Дерби» так и растворится в грозовом небе. Он до хруста сжимал холодный поручень мачты, не думая даже о том, что станется с ним самим, ударь в нее молния. Он смотрел вверх, изнывая от благоговения и ужаса одновременно.

Белая вспышка в небе показалась совсем не яркой на фоне расцветающих то и дело молний. Но Герти заметил ее. Быть может, только потому, что знал, куда смотреть.

«Граф Дерби» медленно падал, объятый трепещущим белым пламенем, которое неспешно распространялось по аэростату, делая его похожим на распускающийся в ночном небе причудливый цветок. Дирижабль несся к земле в ореоле дрожащего света, распространяемого полыхающим под его обшивкой водородом. Внутри него, должно быть, сейчас царил настоящий ад. Занимались огнем комфортабельные каюты, по коридорам полз удушливый черный дым, палуба под ногами дрожала так, что вылетали прочь стальные заклепки… Но со стороны это выглядело как бесшумно распускающийся бутон, медленно тлеющий, пережигающий сам себя, и опадающий…

Герти с удивлением ощутил на своем лице слезы. Злые и острые, как осколки вдавленного в кожу стекла. Не кровь, не дождевая вода.

— Дрянь! — закричал он, грозя громыхающему небу кулаком, — Ненавижу тебя! Значит, только по правилам? Не мог его отпустить, да?

Небо, словно в насмешку, ответило ему очередным ударом грома, но более приглушенным, чем остальные. Ударившая следом молния показалась Герти бледнее, чем предыдущие. Ледяная плеть дождя, хлещущая по лицу, стала осекаться, точно выскальзывая из безвольной руки. Спустя еще несколько минут он увидел в грохочущем океане бури прорехи, сквозь которые можно было разглядеть серебристую сыпь. Звезды.

Отгрохотав и выпустив накопленную ярость, гроза отступала от острова. На глазах у Герти из-за облака показалась луна — идеально круглое янтарное блюдо, похожее на насмешливый глаз какой-то огромной рыбы, мелькнувший в приливной волне.

???

Герти пришел в себя лишь на рассвете, сам толком не зная, где провел остаток ночи.

Окружающее он стал сознавать лишь тогда, когда на мостовую лег грязно-серые предрассветный отпечаток, заявляющий о пришествии нового дня. Скоро он превратится в обжигающий жар солнца, беспощадно стекающий на улицы города и пропитывающий Новый Бангор до самого основания, до самых погребов. Еще один день в Полинезии, жаркий, душный и пыльный.

Герти устало улыбнулся этому новому дню, пока еще серому и зыбкому. Он сам не заметил, до чего замерз. Неудивительно, учитывая, что от рубашки не осталось даже лохмотьев. Крайне сомнительный вид имели и ботинки, брюки же попросту превратились в прилипшие к ногам лохмотья.

Он чувствовал себя опустошенным и выжатым, как белье, пропущенное через паровой барабан прачечной, но удивительно спокойным. Как будто весь его внутренний мир съежился до размеров небольшой тихой комнаты, почти лишенной обстановки и совершенно безлюдной. Настолько, что можно с упоением наблюдать за парящими в луче солнца пылинками или с наслаждением слушать стук капель из крана. Должно быть, похожим образом себя ощущают душевнобольные, вынырнувшие из пучины беспамятства, но не сознающие, кто они и где находятся. Спокойное, немного болезненное, умиротворение, как никогда подходящее к разгорающемуся, но пока холодному рассвету.

— Ты выиграл… — бормотал Герти, куда-то бредя и почти не глядя по сторонам, — Сукин ты сын… Тебя ведь невозможно обмануть, да? Высшую силу не обманывают. Что ж, понимаю. У Бога нельзя выиграть в кости. Ты просто забавляешься, верно? Просто вертишь свои дурацкие стрелки, как придется, и наблюдаешь за тем, как ползут складки реальности… Как ползут волны… Прекрасное занятие, если подумать. Я бы тоже занялся чем-нибудь таким, если бы не был клерком.