Гниль

Мунн рухнул в кресло. Его лицо пошло пятнами и исказилось в какой-то жуткой судорожной гримасе — как будто мимические мышцы, утратив контроль со стороны мозга, начали хаотично сокращаться, образовав какое-то подобие звериного оскала. Взгляд Мунна был страшен — горящий ледяным белым огнем, недвижимый, мертвый, он бесцельно блуждал, проходя сквозь Маана.

— Бесс! — Маан повернулся к дочери, — Эй, малыш. Послушай.

Наверно, она ничего не слышала из того, что было сказано. Страх парализовал ее, лишив сил. Маан заглянул в ее лицо и увидел лишь мертвенную снежную равнину с двумя бездонными провалами. Совершенно не детское лицо. Это выглядело жутко, но Маан чувствовал, что Бесс ощущает его присутствие.

— Слушай, у нас есть минутка… Я просто хотел сказать… Знаешь, у нас с тобой всегда было как-то сложно. Я всегда был дураком. И закончилось глупо. Я хотел сказать, что мне жаль маму. Я не хотел этого. Так получилось. Я… всего лишь человек. Глупый, слабый, бесконечно самоуверенный. Не вспоминай меня. Я знаю, что тебе будет это неприятно. Пусть так и будет. Это ничего, это… Хватит с меня. Скорее всего, мы больше не увидимся. Сейчас я просто усну и дядя Мунн заберет меня к себе. И я буду слишком занят чтобы приходить к тебе. Да ты, думаю, и не захочешь этого. Ерунда все это, пустое, глупости…

Он бормотал что-то бессвязное, сам не понимая смысла. Он знал, что времени осталось совсем немного, и он должен успеть сказать что-то очень важное, то, что всегда хотел сказать, но не мог найти нужных слов. Слова вились вокруг как вихрь потревоженных, поднятых порывом ветра снежинок. Под куполом не бывает снега, здесь нет неба и никогда не бывает зимы. Снег идет на Земле. Маан не знал, где именно и когда. Но наверняка снег идет на Юконе. Старый Бент Менесс перед смертью говорил ему о Юконе. Это где-то на Земле. Маан никогда не был там, но почему-то был уверен, что там очень тихо и спокойно. Ему нужно тихое и спокойное место чтобы наконец отдохнуть. Ему нужна целая вечность тишины и спокойствия.

Выстрел грохнул так неожиданно, что показался Маану взрывом — небольшим, но оглушительным взрывом, сотрясшим гостиную. Остро потянуло сгоревшим порохом, даже в горле запершило от знакомого запаха. Привычный аромат. Сгоревший порох, тлеющая ткань и что-то еще, сладковатое до приторности, едкое, и тоже очень знакомое. Поворачиваясь, Маан уже знал, что увидит.

Мунн лежал, откинувшись на спинку кресла, и выглядел стариком, которого внезапно разморил сон. Сейчас он отчего-то казался меньше, чем прежде, точно его тело в своем строгом костюме съежилось, усохло. Глаза его потухали — они смотрели не столько на Маана, сколько сквозь него. В его груди дымилась маленькая рваная дыра, не больше монеты.

— Мунн! — Маан схватил его за костлявую тонкую руку, нащупывая пульс, — Что же вы… Проклятый старик…

На лице Мунна появилась тень какого-то чувства, а взгляд стал задумчивым, устремленным в пустоту. Так, будто в эту минуту ему в голову пришла важная мысль, которую он спешил додумать и ощутить до конца. И она настолько зачаровала его, что ничего остального он уже не видел и не чувствовал. Через несколько секунд все было кончено. Дирк выронил его руку, и та шлепнулась на пол, как мертвая жаба.

«Ты забрал то, что у него было, — сказал голос, которого Маан уже давно не слышал, — Единственное, что у него было. Так чего ты ожидал? В конце концов он был всего лишь человеком».

Мертвый Мунн — это было так противоестественно, что разум отказывался воспринимать его в этом качестве. Человек, который мог держать в своих руках целую планету, теперь лежал неподвижно, задрав голову с острым подбородком, ощерив в неприятной полуулыбке полу-оскале зубы. Теперь это была пустая, быстро коченеющая оболочка.

Не выдержал правды, которую считал своим собственным оружием. Маану даже стало его жаль.

Надо было уходить. Бесс придется оставить здесь, брать ее с собой, обрекая на описанные Мунном муки, он не мог. Он просто позвонит в Контроль и скажет о ней. Мунн должен был оставить распоряжения. Контроль — большая, живучая тварь. Даже лишенная головы и смысла жизни, она протянет как минимум несколько месяцев. Уклад жизни меняется медленно — прежде, чем люди поймут, что Гнили больше нет, пройдет много времени. Страхи всегда уходят неохотно. Зря Мунн ушел — вот так. Возможно, у него даже был бы шанс умереть своей смертью, сидя в привычном ему кресле главы Санитарного Контроля. Он просто не хотел затягивать агонию. Всегда был умен — умнее многих на Луне…

Значит, уйти. Выйти из дома — на этот раз уже навсегда. Сколько Мунн обещал ему?.. Пару лет? Возможно, у него не будет и этого. Слишком стар, слишком устал. Такие не выживают на улицах. Но это уже неважно. Он как-нибудь позаботится о себе. Возможно, проще будет отойти на несколько кварталов, засунуть ствол в рот — и закончить все это одним нажатием пальца. Так будет лучше для нее. Любая охота рано или поздно кончается.

Главное — чтоб Бесс была в безопасности. Он должен сказать ей. Найти те слова, которые не мог найти раньше. Объяснить ей что-то важное. Самое важное. Перед тем как уйти навсегда.

— Бесс, — сказал Маан, поворачиваясь, — Знаешь, наверно лучше…

Что-то с силой ударило его в спину. Точно кто-то, коротко размахнувшись, загнал в нее тяжелый стальной костыль. Кажется, он услышал хруст собственных костей.

Должно быть, он на мгновенье потерял сознание — когда Маан открыл глаза, оказалось, что он лежит на полу. Хотя он не помнил, чтоб падал. Тело было невероятно тяжелым, на него снова накатила волна сонливости, но не прежней, испытанной им под землей, какой-то новой, иной. Захотелось закрыть глаза и провалиться в сон. Без сновидений — бесконечную черную бездну.

Маан с трудом перевернулся на спину. Пол под руками оказался мокрым. Это удивило его — почему мокрый?.. Стальной костыль в спине не пропал, напротив, при каждом движении он раскалялся, выжигая в легких воздух, заставляя тратить много сил на такое простое действие.

Слишком устал. В этом все дело. Он так давно не отдыхал. Всю жизнь. Ему надо просто хорошенько отдохнуть, вот и все. Тогда сразу станет легче. Слишком много событий случилось за последнее время.

Он перевернулся на спину и упал — руки вдруг отказались повиноваться, обмякли, стали безобразно слабыми. Тело отказывалось ему служить. Старое, уставшее тело. Что-то красное на полу. Липкое, кажущееся горячим. Он не мог найти его источника. Но сейчас и это казалось ему неважным.

Он должен был что-то сделать. Что-то важное. Он должен был сказать что-то Бесс. Но мысли стали путаться, сталкиваться друг с другом. Их вдруг оказалось очень много, но все они были тяжелыми, как свинец, гудящими, непослушными.

— Бесс!

Стальной костыль, засевший в спине, провернули, да так, что даже позвоночник заскрипел. Но он должен был увидеть ее. Увидеть и сказать. Сказать…

Он поискал ее взглядом, но не сразу увидел. Кресло, в котором она сидела, было пусто. Бесс стояла посреди комнаты и ему вдруг показалось, что за эти несколько минут она выросла, стала взрослой. Наверно, из-за того, что нависая над ним, она казалась выше, чем прежде. Но было и что-то в ее лице. Что-то, чего не бывает у детей. Наверно, глаза. Взгляд у нее был чужой, незнакомый. Взгляд взрослого человека. Полный ненависти, пылающий.

В руке у нее был старый револьвер Чандрама. Она держала его легко, прижав к бедру, как какую-нибудь простую детскую игрушку.

«Повзрослела, — подумал Маан с сожалением, глядя на нее, — А я даже не заметил. Так всегда бывает с детьми».

Она могла выстрелить, но почему-то не делала этого. Хотя по тому, что револьвер сидел в ее руке как влитой, даже не дрожа, было видно, что выстрел этот дастся ей без особого труда. Но она не стреляла. И Маан вдруг понял, почему.

Она хотела посмотреть на его мучения. На то, как мучается ставшее беспомощным чудовище, распростертое на полу. Как оно будет стонать, смертельно раненное, чувствуя, как из него вытекает жизнь.