Гниль

Живое тело ест мертвое тело. Как и заложено природой.

Но крысы попадались редко — они предпочитали жить ближе к поверхности, в утилизационных центрах и на свалках. Маан не брезговал и насекомыми. Там, где есть вода, есть и жизнь, Маан изничтожал эту жизнь, перемалывая хитиновые панцири своими новыми зубами. Зубов у него стало гораздо больше, чем прежде, и если бы не удлинившаяся челюсть, они вряд ли бы уместились во рту. Они располагались несколькими окружностями и, когда он жевал, смыкались, перетирая все, что оказалось между ними. Не очень острые, но зазубренные, они обладали чудовищной хваткой и силой — Маан даже думал, что при случае может превращать в мелкую пыль осколки бетона и камни. Насекомые были слишком мелкими и юркими чтобы он мог подцепить их своими грубыми руками, но он быстро научился поддевать их подбородком, втягивая затем в рот. Это была не та пища, которой он мог себя насытить, слишком велик был объем голодных клеток, которые ему нужно было прокормить, но он мог поглощать их на ходу, не замедляя движения. Иногда ему случалось попадать в совсем старые технические тоннели, представлявшие собой многокилометровые бетонные трубы, гулкие как внутренности огромного музыкального инструмента. Но там встречался мох, всюду следующий за подземной сыростью. Маан попробовал его на вкус и нашел если не очень питательным, то съедобным. Сухой, пахнущий водорослями, невыносимо соленый на вкус, он годился в пищу. Организм Маана не был требователен относительно качества пищи, и чем дальше он продвигался, тем больше понимал, что практически всеяден. Любая органическая пища, любое живое существо, любое растение было для него источником сил, и Маан по мере возможностей разнообразил свое меню.

В одном из очередных бетонных колодцев Маана поджидала ловушка, едва не ставшая для него смертельной. Он давно привык карабкаться по ним, проворно выкидывая вперед лапы и подтягивая тучное тяжелое тело. Такие тоннели обычно имели в диаметре не менее полутора метров, а его кожный покров был упруг и, кроме того, обильно смачивался слизью, что облегчало продвижение в узких местах. Но однажды он не рассчитал сил. Очередной бетонный лаз, в который он нырнул, был стандартного размера, но к середине сужался, оставляя едва ли больше метра свободного пространства. Вероятно, за десятки лет огромная бетонная труба просела в мягком грунте, отчего ее смежные секции немного сместились. Для человека это не представляло бы никакой проблемы. Но для Маана стало серьезным затруднением.

Его тело было слишком велико, слишком массивно. Но Маан привык надеяться на него — даже искалеченное, лишенное проворности и скорости, оно все равно оставалось надежным инструментом и грозным оружием. В эту ловушку он загнал себя сам.

В самой узкой части тоннеля он застрял. Ему и прежде случалось застревать в чересчур узких участках, в таких случаях он обычно старался максимально расслабиться, после чего осторожно ворочался и протискивал себя дальше. Но здесь это не сработало. Бетонная пасть обхватила его со всех сторон и, упрямо пытаясь преодолеть ее хватку, Маан лишь загнал себя еще глубже в воронкообразную часть. Он застрял.

Это было глупо, и Маан, сотрясая воздух скрежетом лап по бетону, подумал о том, что среди всех нелепых смертей эта была бы наиболее досадной. Попасться в эту примитивную западню, созданную человеком без всякого умысла!..

Он пытался продвинуться и вперед и назад, но безрезультатно. Он увяз в самом узком месте, беспомощный, как угодивший в капкан барсук. Несколько часов он лежал без движения, надеясь, что тело, лишившись питания, несколько потеряет в объеме, но этого не произошло. Оставался последний вариант.

Маан стал крушить лапами бетон. Это было рискованно — этим он мог вызвать настоящий обвал, который обрушит на его голову сотни тон скальной породы и земли. Если труба настолько просела, это говорило о том, что почва здесь неустойчива. Но запасного варианта у Маана не было. От его ударов бетон гудел, трещал и откалывался целыми кусками. За любым из них могла последовать катастрофа. Если его засыпет здесь… Его тело достаточно прочно чтобы выдержать завал, и ему не нужен воздух для дыхания. Однако быть похороненным заживо, стиснутым со всех сторон землей и обломками — не самая приятная смерть. Он будет лежать здесь еще много дней, в полной темноте, задавленный, лишенный возможности даже пошевелиться, жертва своей собственной самонадеянности.

Ему повезло в этот раз. Обрушения не произошло и Маан, раскрошив часть бетонного колодца, сумел протиснуться дальше, оставив после себя разрушения, сходные с теми, что произвела бы небольшая бомба. Он умел делать выводы из собственных ошибок, и с тех пор старался избегать узких технических лазов и тоннелей.

Но больше всего он опасался людей. Именно люди представляли для него основную, наиболее серьезную, опасность. Любой человек сейчас был для него естественным врагом, встреча с которым могла закончиться самым непредсказуемым образом. Стоит какому-нибудь рабочему заметить в темноте подземных водосборников огромного Гнильца, он в ту же минуту поднимет тревогу, если, конечно, не лишится рассудка на месте от ужаса. А дальше… Маан хорошо представлял, что будет дальше. Получив сигнал, Мунн бросит по его следу все наличные силы. Конечно, он сам уже не столь беспомощен, как раньше, но он двигается вслепую, в то время как Мунн располагает детальной информацией о каждом метре тоннелей. Мунн диктует свою волю всей Луне, его маленькая империя давно стала жизненно-важным органом, перекачивающим кровь планеты. Он добьется того, что всю систему водоснабжения остановят на некоторое время. Замрут тысячи машин, гудящих под землей, остановятся подземные реки, заблокируются изолированные отсеки. Зная, хоть и приблизительно, место, где находится Маан, Мунн в силах обеспечить настоящую облаву, такую, по сравнению с которыми все предыдущие зачистки «гнезд» покажутся детской игрой. Он не был готов к этому, когда Маан бежал, но сейчас, несомненно, он будет во всеоружии. Мунн все подготовил, Мунн напряжен, как пружина капкана. Мунн не промахивается дважды.

Но, к его облегчению, людей он видел лишь однажды. Остановившись на отдых возле какой-то подстанции, Маан сквозь сон ощутил какое-то изменение в окружающем его мире. Его организм был очень чуток в любом состоянии и иногда он даже не знал, какое из многочисленных чувств просигнализировало об опасности. Он никогда не оставлял эти сигналы без внимания — когда опасность окружает тебя со всех сторон, поневоле научишься быть бдительным.

Звук шагов. Маан завертел головой, пытаясь рассмотреть его источник и заметил его почти сразу же — две размытые белые фигуры, кажущиеся в отражениях акустических волн тощими мумиями в развивающихся бинтах, двигались по направлению к нему.

Инспектора?

Лишь подумав об этом, Маан ощутил, как в его пасти начинает клокотать едкая как кислота слюна, а руки инстинктивно напрягаются, так, что окажись между ними обрезок стальной трубы, уже оказался бы смят как бумажный.

Инспектора. Ищейки. Матерые псы, ждущие момента вырвать кусок мяса из тела еще живой, сопротивляющейся, жертвы. Бездумные механизмы, несущиеся по теплому следу. Хладнокровные убийцы в строгих костюмах. Его личные, персональные, враги, которые успокоятся только отрубив его голову и приколотив к щиту для особо ценных трофеев. Для старого Маана, которого он еще помнил, Контроль был смертельной опасностью, которую он пытался объективно учитывать и которой старался противодействовать. Старый Маан, которым он был когда-то, действовал глупо и неправильно, все его поступки были соединены многочисленными и тонкими логическими связями, липкими, как паутина. Сейчас все было проще, и Маан с удовольствием ощущал это. Он воспринимал мир иначе, тоньше и в то же время детальнее, так, как вряд ли может воспринимать его человек. Мир состоял для него из образов, цельных, литых, каждый из которых имел уникальную форму, окрас и запах. Эти образы были незыблемы, как высеченные в граните, и многочисленны. Они могли сливаться друг с другом, образуя сложнейшую многомерную мозаику, иногда чрезвычайно сложную, но идеально передающую любую обстановку и ситуацию, так эффективно и просто, что старый образ мышления теперь казался ему увечным, примитивным.