Гниль

Сложнее всего было скрывать свое новое тело от Бесс. Маан знал, насколько прозорливы дети и как легко и естественно они замечают то, на что взрослому не пришло бы в голову обратить внимание. Если раньше его тело менялось неспешно, почти не проявляя себя, с началом второй стадии с этим стало куда хуже. Маан начал сутулиться, как старик, разбитый артритом, и ничего не мог с этим поделать. Хоть его вес и не увеличился, центр тяжести определенно сместился выше, отчего удерживать тело в вертикальном положении стало очень утомительно. Отвлекшись на мгновение или задумавшись, Маан обнаруживал, что снова скорчился в три погибели. В такие моменты походка его делалась тяжелой, ему приходилось, самому того не замечая, широко расставлять ноги и грузно ступать, не распрямляя их полностью в коленях. Маан понимал, увидь его Бесс, все закончится быстрее, чем он успеет что-то предпринять. Кло — взрослая женщина, к тому же расчетливая и умная, заключенный между ними договор был ей отвратителен, но она умела смотреть в будущее и понимала, что сейчас лучше терпеть и ждать, пока это чудовище, разыгрывающее перед дочерью ее отца, не уберется восвояси, в свое гнилое болото. Бесс этого не поймет. Она не станет терпеть. Ее не испугают угрозы деклассирования, ведь она даже не знает толком, что это такое.

Он начал боятся ее. Это было нелепо — страх перед четырнадцатилетней девочкой, но Маан ничего не мог с собой поделать, всякий раз, когда рядом оказывалась Бесс, он каменел от напряжения, заставляя свое непослушное тело быть недвижимым.

С Кло тоже было нелегко.

Иногда Ману казалось, что никакой Кло здесь и вовсе нет, а есть лишь ее неловкое подобие, биоробот, неуклюже пытающийся имитировать человеческое поведение, но не понимающий заложенных в его корне основ и оттого фальшивый во всех своих действиях.

Лишь однажды Маан видел, как Кло вышла из себя, как на ее лице, пустом и мертвом как поверхность обожженного дерева, появилось подобие чувства. Это случилось вечером, когда Маан по своему обыкновению скорчился на диване, уставившись невидящими глазами в мельтешащие пятна на экране теле. Тоже глупая привычка — как будто Бесс не замечает, что в такие минуты ее отец обмирает, утрачивая связь с окружающим миром, становится мертвым комом обернутой халатом плоти. Но Бесс не замечала. Возможно, она считала, что он еще болен. Если так, думал он с острой, режущей губы, мысленной усмешкой, ей лучше не знать, насколько именно он болен… Слишком поздно Маан заметил, что Бесс оказалась рядом и тянет к нему губы, должно быть чтоб поцеловать на ночь, как когда-то. Он уже забыл про этот маленький ритуал. Или она забыла первой. Неважно. Увидев вблизи ее губы, простые детские губы, розовые, с крошечными морщинками, принадлежащие человеку, должно быть теплые, как у всякого человека, Маан растерялся, обмер от неожиданности. Он слишком долго не прикасался к чужому телу, сосредоточившись на трансформации, которую претерпевало его собственное, он забыл, как это — прикасаться к другому человеку. Он был другим биологическим видом, теряющим сходство с человеком.

— Бесс!

Кло была бледна, то ли от ярости, то ли от смертельного ужаса, и ее широко открытые глаза обожгли Маана. Она словно увидела живого мертвеца в своей гостиной. Или что-то гораздо более страшное.

— Бесс! Ты еще здесь? Отправляйся спать!

— Я хотела…

— Спать! Живо!

Бесс никогда не приходилось видеть свою мать в таком виде, она быстро отстранилась от Маана и скрылась в своей комнате. Еще несколько секунд Манну продолжало казаться, что он чувствует запах ее волос.

— Зачем ты… — пробормотал он, ощущая неловкость. Старое неловкое чудовище, расположившееся на диване в чужом доме, смущенное, растерянное, — Зачем так…

Кло выдержала его взгляд и по ее искаженному, точно в судороге, лицу, Маан понял, что ее трясет от напряжения. Или от отвращения.

— Если ты прикоснешься к ней… — дыхание перехватило, ей пришлось сделать паузу, — Если хоть раз… Клянусь, я сдам тебя Контролю прежде, чем ты успеешь вздохнуть! Слышишь? Не прикасайся к ней. Никогда в жизни.

Глядя на пошатывающуюся от напряжения Кло, Маан понял, что угроза была отнюдь не иллюзорна. «Сделает», — понял он. И черные искры полыхнули еще раз, подтверждая это. Это уже была не Кло. Точнее, это он уже не был Мааном, и красивая, рано постаревшая женщина, стоявшая перед ним, не пыталась скрыть ненависти. Маан подумал о том, что она, наверно, смогла бы убить его сейчас. Окажись в руках подходящее оружие. И уверенность в том, что можно уничтожить отвратительное порождение Гнили одним выстрелом. В последнем он уже и сам не был уверен.

— Заткнись, или я сломаю тебе челюсть, — прохрипел он, оскалясь, — Держи себя в руках! Она не ребенок, она все видит… — но Кло молчала, и ему пришлось добавить, — Я не прикоснусь к ней.

«Никогда» — хотел было он сказать, но не сказал. В этом не было нужды. Кло понимала это и так.

Войс-аппарат зазвонил, когда до срока, намеченного Мааном, оставалось четыре дня. Издал резкую колючую трель и замолк, будто наслаждаясь произведенным эффектом. Маан заворчал, ворочаясь.

Последние несколько дней он не выходил из спальни. Отчасти оттого, что любой источник света заставлял его испытывать приступ мучительной и долгой рези в глазах. Должно быть, начала перестраиваться сетчатка, а может изменения затронули и стекловидное тело. Когда он заглянул в зеркало, на него уставились незнакомые глаза странного, желтовато-серого, как протухший бульон, цвета. Взгляд их был неприятен — какой-то копошащийся, слизкий. Прежде чем Маан понял, что делает, раздался приглушенный хруст стекла и на пол посыпались неровные треугольные осколки. Он даже не порезал руки — кожа на ладонях стала плотная, нечувствительная, твердая. С тех пор он не видел своих глаз, но полагал, что вряд ли они изменились в лучшую сторону.

Он стал добровольным затворником, спрятавшись в самом темном углу дома, соорудив там подобие звериного логова, в котором теперь проводил все время, не ограниченное отныне сном. Маан не спал уже несколько дней, на смену бодрствованию, наполненному равнодушным созерцанием и дневными, пришедшими в яви, кошмарами, вместо сна являлся короткий период муторного забытья, после которого он приходил в себя еще более помятым и выдохшимся. Его телу больше не нужен был сон, оно училось черпать энергию иным, неизвестным ему, способом.

Он стащил в угол все одеяла из их с Кло спальни и большую часть дня проводил теперь там, замотавшись с головой в когда-то благоухающее тряпье. Редкие звуки, доносившие из-за плотно закрытой двери — шарканье шагов, звон кухонного стекла — заставляли его морщиться. Эти звуки сейчас были ему отвратительны, как треск насекомых. Он хотел тишины — студеной, мертвой, бездонной. Каждая проносившаяся по улице машина вызывала у него приступ мигрени, острый и колючий, как впившаяся в виски стальная шипастая проволока, от скрипа пола под чьими-то ногами в челюсти возникала резь, а рот наполнялся вонючей липкой слюной.

Последнее чудо превращения. Отмирание социальных связей. Он ждал этого симптома, не догадываясь лишь о том, в какой форме он придет. Все оказалось даже проще, чем он думал. И мысль о том, что все так просто и естественно, внезапно понравилась ему настолько, что Маан издал несколько нечленораздельных звуков, похожих на скрежет.

Когда-то ему казалось странным, как Гнильцы могут находить удовольствие в сырых каменных мешках, полных холодного камня и неверных теней, в норах из гнилой арматуры, наполненных ржавой водой. Ему казалось, что никакой живой организм, вне зависимости от того, на какой планете он был рожден, не запрет себя добровольно в руинах трубопровода, где нет ничего кроме шелеста крысиных лап и сочащегося запаха разлагающихся подземных миазмов.

Он ошибался. Собственный дом сейчас казался ему несоизмеримо более отвратительным. Он был наполнен звуками и запахами, которые рождали внутри Маана лишь непонимание и страх, этот дом оглушал, сводил с ума. Этот дом медленно переваривал его, выдавливая живительные соки, стискивал со всех сторон, нависая над головой тоннами мертвого безжизненного пространства, растворял в себе. Иногда, особенно в ночные часы, это ощущение наваливалось на него так, что, казалось, вот-вот заскрипят претираемые друг о друга внутренности. В такие моменты Маан вскакивал, не отдавая себе отчета в собственных действиях, его увечное колченогое горбатое тело трепетало в судорогах смутного всеподчиняющего желания. Так не сознающий себя вампир, должно быть, мечется, ощущая рядом теплую податливую плоть, наполненную горячей кровью. Несколько раз приступ был столь силен, что Маан едва не рванулся прямо в окно, раздирая в звенящие куски податливую раму. Но что-то в нем оставалось неизжитое, тянущее назад, трясущееся от страха, безнадежно человеческое. Какой-то отголосок, едва слышимый в общем скрежете руководящих им теперь желаний. Маан тщился оборвать его чтобы закончить мучения, но тот тянулся, долгий и серый, как гнилой нерв из зуба, слишком прочный, слишком человеческий…