Страница 2 из 6
- Может, пойдем ко мне? Посидим,- предложил я. - Я один, жена уехала с детьми на море... бархатный сезон.
- Согласен, - отвечал доктор.
Он снова открыл сейф, вытащил две бутылки коньяка, передал мне, и я засунул их в дипломат. Мы спустились в лифте со второго этажа на первый, а внизу, не сговариваясь, направились через дорогу к коммерческому киоску в соседнем здании.
- Водку? - спросил я доктора.
- Лучше водку, чтобы вполне хватило до утра!
- Да. Водку, конечно, - сказал я киоскеру, и, загрузив второй дипломат потребным количеством бутылок избранного напитка, мы, не спеша, двинулись к автобусной остановке.
Мрачноватое настроение друга меня нисколько не удручало - возможно, что ему нравилось страдать неизвестно из-за чего, раз с Лизой ничего не случилось! Меня самого заметно взбудоражило это письмо, и хотя я не любил поэта Сашу Черного, сейчас невольно вспоминал его стихи, и сам в эту минуту, как назло, любил весь мир: "Всем друзьям и всем знакомым, птичкам, мошкам и собачкам отпускаю все грехи!" А всего-то - хотел расшевелить доктора, шел с ним рядом и вполголоса горланил:
Для души купил я ныне
На базаре сноп сирени,
А для тела - горькой редьки
Потому что под сиренью
В гимназические годы
Двум житонирским Цирцеям
Объяснялся я в любви...
Эту царственную овощь,
Этот фрукт благословенный
Запивая под сиреяью
Горлодером огневым!
Так и должно быть. Первая стадия любви заведомо предполагает бесконечную нежность друг к другу, теплоту милых встреч и непереносимую грусть и тревогу в те минуты, когда двое вынуждены не видеть друг друга.
Я немного ошалел от дивного наваждения образов, от теплого бархатного вечера и от внимания красивых женщин на крохотном бульваре.Женщины провожали нас выразительными взглядами, отвечали осторожной улыбкой на улыбку, понимая и принимая, как и должно быть, все на свой счет.
- Какая чума на всех нашла!? Тебе не кажется, что эта эпидемия так странно подействовала на граждан в этом городе?
- Какая эпидемия?! Нет никакой холеры!..Единичный случай с ребенком из Дагестана! - доктор почему-то взорвался, и хорошо еще, что я ему
не брякнул из другого Саши - об "аравийском урагане и дуновениях чумы..."
- А я поверил... Как-то странно сознавать свою причастность к таким событиям. Я рад, что холера прошла мимо, - я обиженно замолчал, но доктор подхватил мрачно:
"Не ем прекрасных огурцов, с тоской смотрю на землянику.
Вдруг отойти в страну отцов в холерных корчах - слишком дико.
Сам Мережковский учит нас, что смерть страшна, как папуас"!
Он не эаметил того, что заразился сам моим зубоскальством. Я был в восторге - доктор успел где-то прочесть Сашины стихи, но не захотел признаваться.
На остановке мы стояли довольно долго, молчали и курили - двое умных мужчин, в костюмах цвета мокрого асфальта. В Москве - вполне можно со стороны представить, что мы оба только что вышли с заседания Государственной Думы. Но мы были не в Москве, и не в Думе, и автобусов, видимо, давно не наблюдалось. Я лично, вечно опаздывая, раздражался, мечтая о собственном автомобиле, но сейчас не реагировал на бесшумное движение иномарок вокруг остановки, а мечта о собственной такой же казалась еще нелепей, чем шуба из "обезьяньих жопок".
Слева по главному проспекту неторопливо проплыли одна за другой две черные иномарки с тонированными стеклами - непотопляемые тени близкого будущего. Автомобилям еще не полагалось разъезжать по аллеям курортного бульвара, хотя никто бы не обратил внимания на "кирпичи", но въезд заграждали чугунные цепи. Их век тоже не будет долгим - совсем скоро по всей России осмелевшие граждане украдкой срежут провода для нужд Вторчермета и туда же снесут эти цепи и старинные фонари.
Еще красовались розы на центральной площади, еще никто в городе не пилил старые липы для собственной надобности, хотя архитектурные ансамбли и особняки в центре скоропостижно приобретали новых владельцев, и те, страшась будущих призраков коммунистического прошлого, спешно реставрировали свои крыши. Всюду покатые крыши украшали теперь симметрично расставленные пирамиды башен - точно весь город переехал в Корею. Тоска по зеленому и коричневому цвету обрела свой настоящий эквивалент: чем меньше оставалось деревьев в городе, тем острее ощущалась потребность горожан в одулине волнистом. И потому куда ни глянь - дворцы на склонах вокруг до горизонта накрылись одулином, напоминая рекламные щиты соответствующей компании. Я не против Китая и тем более - не против Кореи, мне только жаль голубые ели и единственный пирамидальный дуб.
Я стоял и вздыхал, и вдыхал, и всматривался в переплетение ветвей огромного, высокого дерева, с густой раскидистой кроной, очень напоминающего акацию - чтобы потом дома, по памяти, воспроизвести в карандашном рисунке. И мечтал о том, что в каком-нибудь романе опишу подобный вечер, когда воздух вблизи раскидистых веток кажется осязаемым и пушистым, словно на японских гравюрах. Никогда раньше я не замечал, что акции столь изумительны в начале осени. На самом деле, это была, конечно, софора - только я о ней ничего не знал.
Наконец подошел автобус, и вся публика туда моментально ввалилась. Я даже хотел подтолкнуть внутрь одну даму - двери за ней скрежетали и не закрывались, но доктор меня остановил. Наверное, он решил, что так не обращаются с дамами. Ждать следующего автобуса не имело смысла из-за позднего времени, после 20-ти часов они куда-то все постепенно проваливались.
- Посоветуй, у меня постоянно обостряется остеохондроз - в автобусе!
- У меня тоже, - ответил он, смеясь, - пошли ловить такси.
В последний миг зажегся цветной фонтан на бульваре напротив остановки - он вдруг взорвался бешеной пляской струй и звуков агрессора Богдана Титомира. Никого из публики не осталось, бульвар окончательно опустел... Времена Застоя и Перестройки канули в Лету - теперь после 8-ми вечера обыватели сидели по домам за железными дверьми под присмотром сторожевых собак. В пустом городе бушевал одинокий цветной фонтан, и кому-то
еще он был нужен! Мы сели в такси.
В подъезде, пока ожидали лифт, доктор неожиданно спросил:
- Ты не пытался увидеть траву сквозь стену шахты за лифтом?
- Твоей голове повредила жара. Нет? Тогда я попробую -совершенно добровольно. Можешь мной располагать для своей науки.
Только учти, я ничего не пью чайными ложками, и, кроме того, что горит!
- Какие опыты? Я серьезно!
- Я тоже.
- Обещай, что расскажешь историю с лифтом. Сегодня.
- Да, - вяло ответил доктор.
Доктор постоянно был готов служить людям, и оттого все его чувства были ориентированы на жертвенное растворение в другом человеке. Романтичность его натуры превратила его собственную жизнь в жизнь,
полную фантазий, снов и зыбких, не реальных чувств. Это уменье превратить скучную однообразную жизнь в волшебную сказку особенно сказалось на его отношениях в семье. Дом, семья, дети - имели для него огромное значение и составляли главную ценность жизни. Он был очень впечатлителен, но сознавая это, все-таки доверял своему внутреннему голосу больше, чем кому бы то ни было. С годами же, зная, насколько он впечатлителен, он научился не доверять первому чувству и стал достаточно осторожным и щепетильным. Он легко заводил друзей, привлекая к себе внимание людей. Интуиция зачастую выручала его, он мог выпутаться из довольно сложных ситуаций. Имея подвижный и быстрый ум, он легко приводил в действие нужные пружины, притворяясь более слабым и нуждающимся в помощи, чем это было на самом деле.
Когда мы уселись в кресла перед столиком с напитками, я вернул доктору листок с эпиграммой, и он тотчас спрятал его.
- За что пьем? - спросил я доктора.- За удачу?