Страница 1 из 4
Меррил Джудит
Сквозь гордость, тоску и утраты
ДЖУДИТ МЕРРИЛ
СКВОЗЬ ГОРДОСТЬ, ТОСКУ И УТРАТЫ
Пер. с англ.С. Фурцевой
В последних сумерках,
в прощальном свете...
Серым бетоном простиралась огромная равнина, плоская и голая. Ее однообразие нарушалось лишь сооружением в центре. Там, словно в мышеловке из дерева и металла, покоился хвост конусообразного космического корабля.
Нос корабля, кроваво-красный в лучах заходящего солнца, пронизывал разреженный воздух далеко в вышине. От высоко расположенного грузового люка спиралью извивалась эстакада. Она пересекала бетонированную площадку и тянулась к месту, где жили и работали люди, построившие эту огромную космическую птицу: двадцать строений в форме кубов, вылитых из того же бетона, что и основание, на котором они покоились.
За одним из освещенных окон сидели небольшими группами в разных концах зала мужчины и женщины, не спешившие покончить с ужином. Некоторые машинально барабанили пальцами по столу, другие, не сумев преодолеть волнение, приближались друг к другу, выходили в мертвенно бледный свет сумерек, чтобы немного погодя вернуться назад.
Слова песни преследовали ее. Слова, написанные два столетия назад, но удивительно, до нелепости соответствующие тому, что происходило сейчас, слова,
c Перевод на русский язык, "Мир", 1978
найденные человеком, которому приходилось ждать до рассвета. И они, эти давнишние слова, не покидали ее, они вытесняли другие, те, что она прятала для сегодняшнего вечера. Слова, которые она должна произнести совсем скоро, вот-вот.
"Я решила тебе сказать сейчас".
В зеркале на стене Сью видела свои губы, которые будто бы произнесли эти слова сквозь застывшую на лице маску общепринятых приличий, одинаково хорошо помогающую утаить и бледность страха, и румянец желания. Она видела свои шевелящиеся губы, но звуки не достигали слуха.
Он не услышал. В зеркале ей было видно, как он сидел, отвернувшись к окну, и безотрывно смотрел на металлическое чудовище, притаившееся в ожидании, чтобы совершить прыжок на рассвете.
"Он даже забыл, что я здесь".
Эта мысль, горькая и жестокая, придала ей решимость. Она отпила голоток все еще слишком горячего кофе, продолжая поверх чашки смотреть на знакомый наклон плеча, на чуть откинутую назад голову.
"Нет, он бы заметил, если бы я ушла", - подбодрила она себя. Кофе показался ей совсем горьким.
- Я решила сказать тебе сейчас, - произнесла она опять. И на этот раз она знала совершенно точно, что сказала вслух. Я решила не оттягивать дальше этот разговор, - продолжала она, наблюдая, с какой неохотой он поворачивается к ней.
- Конечно, малыш. В чем дело?
Она покачала головой и с преувеличенной заботливостью жены сказала:
- Пей кофе. На Марсе его не будет, ты же знаешь.
Он тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя остатки сна, и широко раскрытыми глазами с удивлением посмотрел на чашку кофе. Затем пожал плечами, поднес чашку ко рту, нехотя сделал глоток, поставил чашку на стол и опять повернулся к окну.
Внезапно снаружи вспыхнул яркий свет, и она тоже повернулась, чтобы через его плечо посмотреть, как прожекторы, пробив ночь, заплясали на стальном корабле. Она глядела то на мужчину, сидящего рядом, то на воплощенную в сталь мечту, стоящую в центре бетонированного поля, пытаясь увидеть то, что увидел он, и быть очарованной так же, как был очарован он. Но то была лишь его мечта. Она к ней больше не имела отношения.
Сквозь все границы,
что дальше и ближе...
Он смотрел в окно, ни о чем не думая и стараясь ничего не чувствовать. Он не желал знать, просто не хотел давать ей возможности сказать ему. В любом случае, что бы ни было, сейчас это не имело значения. Ничего существенного. И корабль снаружи был убедительным тому доказательством. Межпланетный корабль, символ торжества настоящего дела, огромная башня воплощенной мечты. В грохоте и сверкании огня устремится он ввысь на рассвете, унося в себе через черноту пространства к планете Марс пять сотен жизней, пятьсот пылинок человечества. Летят в основном супружеские пары, как он и Сью. Здоровые и умелые, многие годы готовившие себя к предстоящей работе, истинные мужчины и истинные женщины, наделенные мускулами и умом, чувством юмора и смелостью, которые не откажут в момент опасности.
Всю жизнь он готовился к сегодняшнему дню. Всю жизнь и последние пять лет с Сью.
А стремилась ли она?
В конце концов, посмотри в лицо фактам, черт возьми! Он чувствовал на себе ее взгляд и с трудом удерживался, чтобы не обернуться. Она просто испугалась. Разволновалась. Вполне естественно. С женщинами такое случается, и нечего морочить себе голову. Надо лишь перетерпеть последнюю ночь. Совсем немного после двух месяцев ожидания, с тех пор как они получили свидетельства о допуске к полету. Все эти девять недель он видел напряженные линии вокруг ее рта, делающие губы жесткими и сердитыми. Девять недель она редко смотрела ему в глаза и слишком часто говорила, что любит. Девять недель он уговаривал ее не волноваться, успокаивал, хотя она ни разу не высказала прямо свои опасения, ни разу не призналась в них.
Скажи мне:
я вижу, я вижу...
- Уилл, - произнесла она в отчаянии, и имя прозвучало как молитва.
Он взял ее за руку:
- В чем дело, малыш?
Он не обернулся, не посмотрел на нее. Его слова были обращены к окну, к космическому кораблю и свету прожекторов снаружи.
- Что-то случилось?
Да! Внезапно ее захлестнула волна неистовой ярости, дрожью прошла по телу, ударила по вдруг одеревеневшей спине, отозвалась в пальцах ног, до боли сжала руку в кулак. Когда наконец волнение передалось ему, он повернулся и с робкой, чуть глуповатой улыбкой встретил ее глаза, горящие каким-то внутренним огнем и в упор смотрящие на него.
И опять случилось то, что случалось много раз прежде.
"Я люблю тебя, Уилл!" И, кажется, трудно вздохнуть, и чувствуешь, как руки хотят позвать и опускаются вдоль тела, и тебя захватывает чувство физического успокоения, мгновенно расслабляющее мышцы и клетки, и гнев уходит так же быстро, как наступил.
Пять лет вместе. Пять лет каждодневной близости, большого обоюдного чувства, которое не стало слабее даже после того, как что-то вдруг разъединило их.
- Прости меня, малыш, - отозвался он, - я отвлекся и, кажется, не расслышал, что ты мне говорила.
- Я люблю тебя, Уилл.
Он прищурился и изучающе оглядел ее лицо. Две новые складки пролегли у губ.
- Ты говоришь так, словно хоронишь меня. Почему? Чем ты так расстроена?
"Ты заметил? Наконец ты заметил". Она почти произнесла это вслух, но ей помогла песня, все еще никак не покидавшая ее.
Сквозь гордость, тоску и утраты...
- Извини, - сказала она.
С испугом он увидел мерцающую звездочками пелену, набежавшую на ее глаза.
- Почему ты плачешь?
Помимо его воли это вышло как ворчание.
- Я не плачу.
Она потерла глаза.
- Ну, тогда все в порядке. Тогда не нужно ни о чем беспокоиться. Все чудесно, и все довольны, правда?
Он опять отвернулся к окну, и в это время приемник над дверью кашлянул и прохрипел официальным топом: "Всем колонистам явиться для проверки и инструктажа в девять часов. Всем, имеющим белые карточки и желтые карточки резерва, явиться в административное здание через сорок пять минут".
У нее была холодная рука. Он через сплетенные пальцы пытался передать ей свое тепло, свои мысли, свои надежды. И на мгновение ему показалось, что он достиг успеха. Но приемник загремел опять: "Объявление. Родственники отъезжающих имеют возможность остаться на ночь. Все лица, имеющие специальные разрешения и желающие остаться до взлета корабля, должны зарегистрироваться для получения спальных мест..."
Дальше он не слышал. Она внезапно рванула руку, и он вдруг понял все, о чем пытался не думать даже наедине с собой.