Лис. Сказания Приграничья

Пеший паладин, не походивший на воина, что-то эмоционально объяснял Сэттерику. Тот слушал, изредка, как мне показалось, с опаской поглядывая на Августа. Потом кивнул, что-то сказал паладину и бросился в шатер, где собирались воины, выделенные синей лентой Ольстерров. Я улыбнулся — будто офицерский домик, как у нас в армии. Военные везде одинаковые.

Паладин легко, несмотря на вес доспехов, вскочил в седло, даже не опираясь, а просто придерживая коня за гриву. Подъехал к Августу, сказал ему что-то. Дождь набирал силу, поднялся сильный ветер, забивающий капли в глаза и мешавший смотреть. Я чертыхнулся — слишком далеко паладины, не поймешь, о чем говорят. Жаль, я бы пообщался с ними. Хоть Кэттон и заявляет, что паладины ярые противники магии, но чем-то же они с ней борются. И я бьюсь об заклад, что той же магией.

Группа паладинов пришла в движение. Август выдернул копье из седла, наклонил, повернул острием вперед. Стражники распахнули ворота, конница, опять с грозным тяжеловесом впереди, тем же составом выехала из деревни.

— Похоже, неприятности у Ольстерров. Видишь, как засуетились. Чтобы Сеттерик потерял самообладание — нужно постараться, — сказал Кэттон и улыбнулся. Я поддержал товарища — главный Ольстерр не вызывал никаких чувств, кроме омерзения. С виду большой, мощный, с благородным лицом, он должен был походить на рыцаря, такого, каких рисовали у нас мире на фэнтезийных книжках. Но что-то мимолетное было в его образе, что мешало воспринимать его таким. Я поежился — что-то, напоминающее гнилье.

Сквозь завывания ветра донесся звук горна. Я прислушался — трубили из офицерского шатра.

— Что это? — спросил я Кэттона, который при звуке сразу вскочил, вцепился в прутья и стал высматривать кого-то.

— Тревога, — выдохнул Кэттон.

Деревня превратилась в разворошенный муравейник. Сеттерик и его офицеры скрылись в шатре. Воины рангом помладше носились между арсеналом у кузни и шатрами, где отдыхала гвардия. Рабы побросали руду и схватились за носилки. Часть грузила снаряды — тесно спрессованные шары из сена со смолой. Другие тащили их в углы деревни, где под руководством стражников наскоро возводились катапульты. Лучники спешно занимали позиции на вышках, расставленных вдоль забора. Часть стрелков забрались на гору по неясно откуда появившимся канатам.

К камере подскочил взъерошенный стражник, схватился за замок. Дрожащие пальцы никак не хотели попадать ключом в паз замка. Наконец воин справился, дверца отворилась, явив узкий невысокий лаз. Выбираться пришлось на полусогнутых, царапая об ржавое железо спину.

Кроме нас, в клетках больше никого не было. Я сцепил ладони в замок за спиной, потянулся, с хрустом разминая затекшие от долго сидения суставы.

— Одежду возьми, — кивнул на кухонный шатер стражник и бросился прочь. После драки я так и не успел надеть робу и мерз без верхней одежды.

— Не понял. Нас просто так оставили, без присмотра? — спросил я, глядя на удаляющуюся спину стражника.

— А какой смысл за нами сейчас смотреть? Тревога же! — голос Кэттона, с встревоженными интонациями, выдавал волнение.

— И что? Что нам мешает сбежать? — я огляделся, приметив пару стражников, караулящих ворота. Один из них, бегом двигаясь к цепям, что открывали створы, споткнулся о свой же меч, болтающийся на поясе. Нелепо взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие. Не брякнулся носом в земли только за счет товарища, тот подхватил стражника за шкирку, встряхнул. С такими неловкими противниками я и один справлюсь.

— Бежать? Кочевники нападают, Лис! Они окружат деревню со всех сторон, и если выиграют, то угонят нас в степь. И я не знаю, что хуже — плен у Ольстерров или рабство в степях, — поежился Кэттон. Я хотел уточнить, чем рабство здесь отличается у рабства кочевников, но не успел. Первая стрела с горящим наконечником по широкой дуге перелетела через ворота и приземлилась в тюк соломы. Сухая трава вспыхнула, словно бумага, повалил едкий дым. Ближайший стражник возмущенно взмахнул мечом, двое рабов послушались приказа. Приволокли с кухни ведро воды, залили пожар. Деревня засуетилась еще больше, рабы носились, убирая солому, подтаскивая боеприпасы к катапультам и лучникам.

— Кочевники, — обреченно выдохнул Кэттон, указывая на стрелу.

Несколько часов до нападения на деревню Маринэ.

Лагерь кочевников

Кто сказал, что цвет тьмы — черный? Этот человек ошибался. Тьма может быть разной. Сейчас шатер вождя кочевников окутала алая тьма. Пульсирующая алыми проблесками чернильная тьма. Две сущности, разные, словно солнце и луна, пытались желанием человека смешаться в одну. Смерть и покой, которые олицетворяла темнота, и страх с безумием, которые всегда окрашены в алый оттенок.

Вандер, вождь кочевников, стоял навытяжку, опасаясь расслабить хоть одну мышцу, дать слабину. Кочевник знал — тьма наготове, она примет в жертву того, кто больше всего боится. А алый цвет безумия с удовольствием ей поможет.

Кочевник разместился в центре пустого шатра, перед низкой скамьей, крышкой не доходящей до колен. На дереве распласталась жертва. Нагая дрожащая девушка, руки и ноги которой были вывернуты, привязаны за запястья и щиколотки к колышкам, вбитым в землю. Вбитым так, чтобы конечности были ниже, чем тело, давящее на крышку скамьи.

Вандер потер пальцы, чувствуя, как алый цвет пришел в движение. Вождь глубоко вдохнул, ноздри задрожали. Вандер поморщился — алое существо было проницательнее тьмы, оно почуяло страх, брызжущий от девушки.

На пальцах вспыхнули маленькие огоньки. Алый оттенок готов принять жертву. Вандер поднес горящую руку к впалому животу жертвы. Та, до этого молча, с ужасом глядевшая на вождя, вскрикнула, попыталась вжаться в скамью. Бедра задрожали, заелозили вниз вверх по скамье, пытаясь оттолкнуть огонь кочевника. Вандер закусил губу. Терпеть. Вид обнаженной человеческой плоти возбуждал.

Вождь прижал пальцы с огнем к низу живота жертвы, словно пытался затушить их. Девушка закрыла глаза, застонала — жалобно, вождь понимал это. Но все равно почувствовал иное, призывное в этом стоне. Кочевник понимал — еще несколько мгновений, и он бросится на жертву, схватит за длинные, ниже лопаток, волосы, которые сейчас свободно лежат на холодной земле. Намотает их на руку, потянет, заставив девушку выгнуться — так будет удобнее.

Вождь тряхнул головой. Наваждение спало. Нет, не для этого он здесь, не для этого оставил свежее мясо нетронутым. Нельзя столько терпеть и сдаться на середине. Пальцы Вандера нарисовали на животе жертвы треугольник — огонь жег, оставлял красный след, кое-где кожа вспучилась, пошла волдырями. И тут огонь стал черным.

Тьма, словно почуяв победу вождя, согласилась принять жертву. А может, так и есть — кто знает, что на уме у существа, которое не имеет формы?

За спиной Вандер почуял присутствие шамана. Энд подкрался неслышно, протянул вождю камень. Величиной с кулак, обычно бледно-розовый, сейчас он горел алым огнем, пульсировал, словно твердое сердце великана.

Вождь схватился артефакт, вложил его в выжженный контур треугольника на животе жертвы. Закрыл глаза и расслабился, отдав себя на волю сил, о могуществе которых ему рассказывал байки в детстве отец. Его работа пока что завершена.

— Ск'арлет Ванвит, — прошептал Вандер. «Алое безумие» на языке древних кочевников, которые населяли этот мир еще до прихода магов, еще до начала войны за Приграничье. Название артефакта, за которые погибли тысячи кочевников, вся та древняя мощь, остатки которой до сих пор путешествуют по побережью и степи.

Артефакт отозвался пульсацией. Соприкасаясь с кожей девушки, он протянул жгуты энергии, впился в белое тело липкими присосками. Девушка, попрощавшаяся с жизнью, напрягала мышцы, пыталась оторвать крепко привязанные запястья от земли. Но лишь помогала присоскам глубже проникнуть в ее тело, подарив им энергию и жизненную силу. Девушка закрыла глаза, стремясь не видеть склонившегося перед ней кочевника. Обнаженного Вандера, который был больше ее в два раза. Вождя, которого она ненавидела. Потому что помнила, кто нанес решающий удар ее отцу перед тем, как сделать ее пленницей. Перед глазами юной до сих пор стоял вид отца, который падал на землю с гримасой ужаса на лице, пронзенный широким лезвием изогнутой сабли.