Страница 2 из 2
Мои бабушки драили полы у хозяев. Изучая язык, я не отказываюсь ни от какой возможности попрактиковаться в нем. И наконец, в деловых переговорах я использую прием: чтобы пощекотать нервы партнеров, я, прервав дискуссию в самый неожиданный момент, отлучаюсь, оставив их в неведении относительно своих намерений. Этот метод заставляет меня устремляться в туалет не реже, чем патриарха с побитой долгой жизнью простатой.
И вот как-то утром я без предупреждения бросил двоих сотрудников коммерческого отдела «Перл-Ривер пластик продакшн» и, пока они наверху в ожидании моих заказов сгорали от нетерпения, мирно болтал в подвале. В поисках мелочи для чаевых я выронил из кармана пиджака фотографию. Служащая подобрала ее и, увидев мою семью, улыбнулась:
– Это ваши дети, господин?
– Да.
– Сколько их у вас?
– К счастью, двое. Девочка и мальчик. На большее я не рассчитывал.
– Превысить цель не значит достигнуть ее.
Известный штамп. Я понимал, что вежливость требует от меня задать ей тот же вопрос.
– А у вас?
– Десять.
– Простите, сколько?
– У меня десять детей.
Сначала я усомнился в своем знании кантонского диалекта… На всякий случай я повторил цифру «десять» по-китайски и по-английски. Каждый раз она согласно кивала.
Все еще не веря, я растопырил пальцы веером.
– Десять?!
Для убедительности она перечислила имена:
– Тинг Тинг, Хо, Да Сиа, Кун, Конг, Ли Мэй, Ванг, Рю, Жу, Шуанг.
Эти слоги будили в душе госпожи Минг такую нежность, озаряя ее глаза и разглаживая лицо, что она словно на миг помолодела.
Воздержавшись от комментариев, я изобразил на лице подобающее восхищение, щелкнул каблуками и по-быстрому вернулся к покинутым торговцам.
Я был ошеломлен. Какая наглая ложь!
Неужели она думает, что я ей поверю? Или она считает меня идиотом? Любому – даже самому безмозглому туристу – известно, что в целях обуздания демографического роста китайское государство в течение десятилетий запрещало семейным парам рожать больше одного ребенка.
Во время обеда, на который я был приглашен своими собеседниками из «Перл-Ривер пластик продакшн», я, вспомнив о бессмысленном бахвальстве госпожи Минг, поинтересовался у них, существуют ли отступления от закона о единственном ребенке.
– Исключения? Смягчение… В некоторых провинциях, в случае если ни один из супругов не имеет братьев и сестер, разрешается иметь второго ребенка.
– В деревнях, если рождается девочка, у крестьян есть право попытаться родить мальчика.
– Почему мальчика? – Я изобразил крайнее изумление.
– Потому что мальчик сможет выполнять тяжелую работу. А потом возьмет на себя заботу о родителях.
– Вот оно что. Выходит, девочки здесь отличаются неблагодарностью?
– Нет, но, когда девочка уходит в семью мужа, родители теряют ее.
– Что происходит, если молодая мать снова забеременела?
– Она делает аборт.
– А если ребенок уже появился на свет?
– Она платит штраф. Немалый штраф.
– А может китаянка иметь десять детей?
Прикрыв глаза, служащие коммерческого отдела запричитали и захлопали ладошками по столу. Сморщенные лица с открытыми ртами стали краснее, чем обезьяний зад. Под действием сотрясавших тела спазмов зернышки риса, кусочки свинины и соус из черной фасоли поднялись из их желудков к горлу, выступили на губах. Они раздули щеки, пытаясь сдержать рвоту.
Это можно было предвидеть, к этому я и стремился: смеющийся бизнесмен всегда перебарщивает; а уж китайский бизнесмен…
Хотя я испытывал неловкость, все же взрыв их веселья меня устраивал: расхохотаться – вот как мне следовало отреагировать на заявление госпожи Минг. Большего воображала не заслуживала. Нагородить такую глупость!
Так что, оказавшись в ее владениях в три часа дня, я не стал завязывать разговор.
Зато эта врунья после утреннего выступления преодолела разделяющую нас стену сдержанности и продолжила диалог с того места, на котором мы остановились:
– Господин, как зовут ваших детей?
– Флёр и Тьери.
Несмотря на угрожающие интонации моего голоса, она ухватилась за эти имена и с блаженной улыбкой принялась повторять их, бормотать, ласково перекатывать на языке, словно самые нежные звуки космоса:
– Флёр и Тьери…
Признаться? Она тронула меня. От звука дорогих мне имен, произнесенных этим прозрачным, восторженным голосом, чья экзотическая артикуляция делала каждую гласную редкостной, драгоценной, у меня перехватило дыхание. На правую руку капнула слеза.
Едва осознав это, я проклял свою чувствительность.
– Извините, я скучаю по ним.
– Только когда приходят зимние холода, мы отмечаем, что сосна и кипарис обнажаются позже других.
Она великодушно протянула мне бумажный носовой платок.
– Радость таится во всем, надо суметь извлечь ее. Плачьте, господин, плачьте сколько хотите.
Взволнованный, я ринулся к умывальнику и безудержно разрыдался. В самом деле, это оказалось чудесно. Меня переполняла изматывающая меланхолия, разлука усиливала привязанность, которую я испытывал к Флёр и Тьери.
Я высморкался и собрался ретироваться, раздосадованный тем, что эта врунья разгадала меня.
Увы, она поднялась со своего места и встала у меня на пути со шваброй в руках.
– Сколько лет Флёр и Тьери?
– Пятнадцать и тринадцать.
– Чем они собираются заняться?
– Они еще не решили. – И ни с того ни с сего с нарочитой тревогой добавил: – Впрочем, меня это беспокоит…
Она кивнула.
– Моя шестая, Ли Мэй, тоже тревожила нас в этом плане. С самого рождения она видела то, чего никто не замечал: в облаках различала лица; в испарениях, поднимающихся от подлеска после дождя, любовалась танцами духов; всматриваясь в комья земли, могла разглядеть в них формы, ускользающие от нашего зрения, например лошадь, которая под ее руками возникала из глины… В древесных прожилках у нас на полу она могла прочесть целые эпопеи о сражениях, разгромленных императорских армиях, разных ужасах, которые так пугали ее, что она зажимала себе уши, чтобы не слышать лязга оружия и стонов раненых. Чтобы успокоить ее, мой муж затянул пол старым паласом: еще лучше! В переплетении нитей и пятнах Ли Мэй расшифровала легенду о Фениксе, она обожала эту сказку. При этом у Ли Мэй было плохое зрение; еще в раннем детстве доктор обрек ее на постоянное ношение очков с линзами толще донышка бутылки. Впрочем, я так привыкла к этим лупам, что однажды, когда мыла ее под душем, вздрогнула, с изумлением обнаружив, что без этой арматуры глаза у Ли Мэй, оказывается, такие же, как у ее сестер, а не в три раза больше. Муж ее недолюбливал. Следует признать, что в школе она не блистала… Если на уроке биологии учитель рассказывал, что ящерица питается насекомыми, она возмущалась и отказывалась слушать дальше. На истории она начинала плакать при упоминании о смерти императора. На математике хохотала, если среди чисел затесались буквы «x» и «y», и удовлетворенно гоготала, когда ей сообщали, что прямая проходит по касательной к окружности. Я объясняла эти заблуждения чрезмерной восприимчивостью. Мой муж упрекал себя в том, что породил слабоумную. «Куда мы сплавим эту соплячку, которая не видит то, что видят все, но видит то, чего никто не видит?» Когда она подросла, он стал таскать ее с собой на покер в надежде, что во время игры она будет, точно рентгеновскими лучами, просвечивать чужие карты и поможет ему заграбастать победу. Бесполезно. Ли Мэй не угадывала ничего: ни тузов, ни пик, ни бубен. Зато она видела над игроками некий свет, который указывал ей степень их честности: ярко-красное свечение у мошенника, желтое – у того, кто случайно сплутовал, бесцветное – у честного человека. Это естественно, благонравное поведение не имеет вкуса – как вода. Тут моего мужа осенило! Несколько недель он наблюдал за ее даром, следил, не ошибается ли она, а потом решил, что Ли Мэй может помогать полиции и правосудию, то есть секретным службам. Он показал ее одному члену партии – мы бывали у него в гостях, а тот предъявил ее своему шефу, который, в свою очередь, отвел ее к ответственному лицу. К несчастью, над париком начальника Ли Мэй различила ярко-красное свечение лгуна: на этом ее шпионская карьера закончилась. Муж стал избегать ее: после этого скандала его, бедного, уволили с работы… Я-то была счастлива, что хоть в тюрьму не посадили. Я тоже попыталась пристроить Ли Мэй к какому-нибудь делу. Вспомнив, что в детстве она умела разглядеть какие-то силуэты в глине и выявить их, я подумала, что она может стать скульптором – полезное, уважаемое, хорошо оплачиваемое занятие. Ли Мэй сдала вступительные экзамены, приступила к учебе, делала удачные наброски. Когда же перешли к работе в материале, поскольку она могла извлечь из минерала лишь то, что в нем видела, ей тщетно предлагали гранит, мрамор, базальт – она ни разу не разглядела в каменных блоках ни лица Мао, ни группу пролетариев, достойных того, чтобы их увековечили в камне. Преподаватели выставили ее за дверь.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.