Страница 19 из 24
Я слежу за тобой всеми путями по твоим письмам, слежу за каждым твоим словом. Сердце мои и мысли мои всегда с тобой. Надеюсь, что ничто не испортит нам наше будущее, нашу работу, радость нашей жизни.
Мечтаю увидеть глубину твоих черных глаз.
Твой Израиль
17.11.60
Дорогой мой,
сегодня Руфь и Бумба улетели в Израиль Трудно представить, насколько болело мое сердце, что это не я взлетаю на самолете. К вещам, которые они везут, прибавились новые вещи. Свитер для тебя, свитер для Дити, кожаная сумка для тебя и кожаный поясок для Нои, о которой ты ничего не пишешь. И, главное, альбом с фотографиями твоей женушки, снятыми ею фотоаппаратом, который я тебе купила. Послала также пленку. Прошу и вас сфотографироваться и прислать мне снимки. После суматохи последних дней, сейчас все успокоилось, и я смогу завершить свою работу.
Ты спрашиваешь, что мне купить ко дню моего рождения. У меня к тебе большая просьба. Сиди спокойно или лежи в нашей постели и вспоминай все хорошее, что было у нас, все счастливые минуты. Я такое уже сделала и верила, что ты чувствуешь то же самое. Твоя личность глубоко запечатлена в моем сердце. Знаю, без тебя личность моя не раскрылась бы, и только ты своей мудростью и утонченностью сумел открыть во мне все лучшее.
Сейчас здесь золотая осень, и я живу в районе вилл, парков, красивых аллей. Я гуляю, погружая ноги в толстый слой желтых листьев, вспоминаю стихотворение Рильке об осени, и прислушиваюсь к голосу моего сердца. Есть у меня дом и любимый человек, и душа моя стремится к тебе. И не считай меня слишком романтичной. Ты рассказывал мне о польском поэте, который сказал: когда я слышу гром орудий, я хочу воспевать розы. Тут, в громе тяжких переживаний и душевного напряжения, хорошо обращаться к приятным воспоминаниям и счастливым часам, которых не наблюдают.
Живу я в красивой комнате. Хозяйка – женщина богатая, вдова, одна живущая в огромном доме. Сегодня сказала мне: никогда и никому я не сдавала комнаты, и даже представить себе не могла такого. Но когда услышала, что вы из Израиля, согласилась сдать вам комнату без колебаний. Всегда я буду чувствовать долг – сделать для евреев все, что в моих силах.
На неделе был день, посвященный германскому солдату, под девизом – «Презрение и болтовня». Я была удивлена, увидев по телевидению фильм под названием «Приказ и совесть», главная мысль которого – первым делом – совесть, а не приказ. Сюжет, естественно, связан со Второй мировой войной, тема – солдат получает приказ расстрелять заложников и, раздираемый конфликтом между совестью и приказом, решает в пользу совести, и нарушает приказ. Помнишь ли, дорогой мой, письмо Пинхасу Розену об Эйхмане? Там ты тоже коснулся проблемы совести и приказа. У меня порой создается впечатление, что есть такие проявления духа в мире, что до Израиля не дошли, и только ты опередил всех. В следующем письме напишу о моих беседах здесь – о классовой борьбе и тому подобных темах. Кстати, упоминаемому мной Пинхасу Розену я послала с Бумбой подарок. Так что позвони ему, передай от меня привет, расскажи о подарке и спроси, как он себя чувствует.
Очень хочу знать, как ты встретишься с Руфью и Бумбой.
Береги себя и не уставай.
Целую,
твоя Наоми
17.11.60
Дорогая моя,
Завтра исполняются два месяца с момента твоего отъезда. Вечером, вероятно, прилетают Руфь и Бумба, и не знаю, поеду ли я на семейную встречу завтра. С Дити было трудно на этой неделе. Она была взвинчена после того, как я взял ее из дома ребенка. Может, это пройдет, но пока нелегко. Не обращай внимания на мои жалобы. Я рад, что книга близится к завершению.
Что же касается того, что творится у меня на душе, ты, верно, не поймешь. И нет смысла объяснять.
Для тебя эти два месяца были очень полезны. Ты собрала много материала, который должна обработать. Сестрички твои за границей, главным образом, Ильзе, в переписке с Лотшин, потрясены твоими успехами.
Я считаю, что ты должна предельно использовать время твоего пребывания там, и ни в коем случае его не сокращать. У меня же время просто протекает между пальцами. По сути, остается на работу три часа в день, и все время – хамсины. Я не становлюсь более молодым и более здоровым, и почти ничего не успеваю сделать. Что ж, так, вероятно, должно быть, и ничего не изменится до последнего часа. И есть у нас малышка, маленькая, но уже оформившаяся личность, и, возможно я не достоин – быть ее воспитателем. И она приносит мне много радости, много горечи, и много страха. Но, может, это все – преходящее настроение, но, к сожалению, оно не проходит. За окнами собирается гроза, все время – молнии. Из хамсина прямо в ливень. Плохо мне. И я ужасно огорчен, что не в силах это скрыть.
Всех благ, Израиль
Поезд выпускает клубы дыма в воздух западного Берлина, удаляясь от него. Иностранное гражданство открыло Наоми дорогу в коммунистическую Германию, к местам ее детства. Артур, бывший муж одной из сестер, использовал свои связи и организовал для Наоми разрешение на поездку в Пренслау. В восточной Пруссии, во владениях Гинденбурга, Германия была передана в руки Гитлера. Там, среди черных лесов, Шварцвальда, она попытается взять интервью у типичных юнкеров, ощутить атмосферу, окружавшую владельцев прусских усадеб накануне прихода Гитлера к власти.
В вагоне поезда, везущего ее в Пренслау, Наоми думала о судьбе Фриды. Никто ничего не знал об их домоправительнице. Быть может, Фрида сняла квартиру в Берлине и жила нормальной жизнью? Или вернулась в родную деревню недалеко от Берлина, которую покинула молоденькой девушкой в дни кайзера Вильгельма Второго, чтоб служить у деда Наоми. Может, нацисты отобрали ее капитал со счета в банке, который она скопила за годы работы. Христианка Фрида растила детей с искренней любовью и преданностью.
«Семья Френкель это моя семья. Дети господина Артура Френкеля мои дети. Я одна вырастила их и сделала людьми», – говорила Фрида каждый раз перед Рождеством, получая свою годовую заработную плату. «Конечно, я составлю завещание, и оставлю вам все мои богатства», говорила она детям.
Пренслау – красивый небольшой городок, скорее сельский поселок. Усадьба деда возникает в сумерках, среди зеленых полей с черными лесами на горизонте и черной землей.
В одну из нелегких бессонных ночей она записала:
Это было в маленьком городке, в Померании, области восточной Германии. Когда-то мы здесь проживали. Городок выглядел погруженным в глубокий сон. Все приехавшие шли по его улочкам, даже не думая кого-то будить. Стена окружала городок, исключая узкие бойницы двух высоких башен, посеревших от времени, через которые, казалось, выглядывали лики рыцарей. Вооруженные мечами, гремящие железными доспехами, пожелтевшие от старости, эти рыцари, казалось, сейчас, в любой миг, могут выйти из-за стен, цокая копытами своих коней по городскому рынку. Посреди рынка – старый колодец. Черные бородатые деревья стонут под порывами ветра. Быть может, под одним из них сидел подмастерье и вырезал на стволе имя своей возлюбленной перед тем, как уйти в дальнее странствие. Быть может, это был наш дед, который много нам рассказывал о своих приключениях, сидя в тени деревьев, среди кустов сирени сада, у дома деда. Перед домом в усадьбе тянулась аллея, по обеим сторонам которой росли высокие деревья. У дома в усадьбе деда был большой двор с курятниками, загоном для коз, конюшнями, жильем для работников, обслуживающих скотину, и большим садом, где цвели кусты фиолетовой и белой сирени. За садом тянулись просторные поля до самого большого озера этого городка…
Сочные запахи рынка распространялись по всему городку. Местные жители продают и покупают плоды своего труда. Наоми не встречает среди продавцов дружественные лица. И, конечно же, нет евреев, которых тут и до войны было немного. Многие бежали отсюда от коммунистов. В соседнем городке Штетине, взгляд ее остановился на втором этаже стоящего перед нею дома. Тут жили раввин Оскар и его жена Малчин.