Страница 10 из 24
Черные вороны больше не будут есть крошки с рук графини, которая в ранние утренние часы выходила к озеру в черных траурных одеждах и разжигала любопытство Иоанны – Наоми. Все годы своего детства она сочиняла легенды о мистической фигуре странной графини, и ее тайне. Вечером она вернулась из похода в лес. Семья и гости, празднующие день рождения Бумбы в саду, не заметили, как она прокралась в дом. Настроение ее было ужасным. Она достала дневник из тайника и выложила в нем свою скорбь.
«Подняли знамя Гитлера над домом умершей графини!» – с криком ворвалась она в домик садовника. «Знаю. Это очень плохой знак, что дом графини захватили нацисты», – садовник затянулся и выпустил ароматный дым из трубки.
Он рассказал, что недавно встретил у озера служанку графини Урзулу, и она стала его стыдить, что он обслуживает евреев.
«Но почему графиня оказалась нацисткой?» – спросила разочарованно девочка. Зиммель объяснил ей, что графиня терпеть не могла кайзера Вильгельма Второго. Она боялась, что ее сына-музыканта пошлют на войну. Отец ее племянника, человек военный, заседавший в рейхстаге, высмеивал своего и ее сына за их физическую слабость. Его сын не выдержал этих насмешек и ушел на фронт. Сын ее пошел вслед за ним и погиб в бою. Горе съедало графиню, и она поставила себе целью отомстить сыну сестры, социалисту, вернувшемуся с войны живым. Она уверила себя, что если бы не он, ее сын был бы жив. Графиня и садовник происходили из древнего прусского колена вандеев, уроженцы которого никогда не были связаны с политикой.
«В моем селе, я не слышал имени Гитлера. Они чураются нацизма».
«Я не пройду мимо нацистского знамени», – сплюнула она.
«Бертель, не сдавайся этому знамени».
«Тише, тише! – беззвучно успокаивала она себя. – Тише, тише!» – разогнала она стаи ворон, которые оглушали ее карканьем.
Она хорошо помнит эти дни. Красное знамя с черным крестом в белом круге встречало ее, когда она выходила из дома и возвращалась в него.
Во времена Бисмарка Зиммель и Урзула оставили деревню и молодой парой приехали в Берлин, Они собирались пожениться, но графине не понравилось, что парень работает у евреев. Молодая Урзула ходила в шуршащих старых и, все же, элегантных платьях графини, подражала ее движениям, ее разговору, ее нацистскому мировоззрению. Она отшила парня, который служил в еврейском доме, учился в рабочей школе, созданной социалистом Августом Бебелем, вел интеллектуальные беседы с хозяином. Зиммель вернулся к себе в деревню после того, как нацисты изгнали хозяев-евреев и следы его потерялись. Садовник Зиммель играл большую роль в жизни Наоми. С любым делом, которое волновало ее или угнетало, она приходила к нему. С ним она разбирала книги писателей-социалистов. Зиммель подробно рассказал ей о своем племени ванадов или вандеев, о Триглаве, о мифе про черного медведя Иоанеса. Она даже посетили вместе с дедом их деревни.
По ночам Наоми вспоминает деревни ванадов, тянущиеся цепочкой вдоль реки. Над красными крышами клубится дым из труб. В темных Бранденбургских лесах, недалеко от Померании, лежит белый тонкий туман. Дед энергично шагает, опираясь на трость, другая рука – в кармане шубы. Дед идет по лесным тропам по направлению к лесным озерам. Внуки идут следом за ним по черной земле. Ветер развевает седые волосы деда. Дед учит внуков истории: «Превислав – последний царь ванадов, вел войну, но был вынужден отдать земли христианам. На его глазах разбили идолы бога Триглава»
Дед рассказывает о легендарном герое Йоханесе – черном медведе. В двенадцатом веке он распространяет свою власть над язычниками-славянами, силой вгоняя их в веру милосердного Иисуса Христа. Десятью заповедями он загоняет десятки тысяч язычников с женами и детьм в болота. В маленьком прусском городишке Бранденбурге разбивает в осколки идолов, а Триглава топит в реке, превращая его в собственный символ на своих знаменах – в трезубец.
В старом еврейском дворе восточного Берлина слышны горькие рыдания. Здесь, на берегу реки Шпрее, она тоже не может сдержать слезы. Она остро ощущает еврейскую судьбу. Чувство святости и тяжкая печаль охватили ее, когда она вместе с Шломо Аронсоном вошла во двор. Он сдержан и замкнут, лишь пронзительным остановившимся взглядом смотрит на знаки смерти и запустения, оставленные нацистами. Лишь застывшие слезы поблескивают в уголках его глаз. Не осталось никаких следов от домов евреев, построенных в тринадцатом веке. Кто-то повесил объявление: здесь был дом Моше Мендельсона. Нацисты гневались: как он посмел называть себя немцем? Моше Мендельсон, совершивший переворот в еврейской религии, пришел в этот старый еврейский двор в восемнадцатом веке. Тогда кайзеры открыли врата Германии евреям, поддержали их занятие торговлей и банковскую деятельность – раздачу ссуд под проценты каждому, кто оказывался в трудном финансовом положении, ибо христианам церковь это запрещала. Мендельсон верил, что евреи и христиане могут жить в едином союзе.
Как обманывали себя евреи, думая, что они смогут быть равными с христианами – гражданами Германии?!
«Это моя страна», – говорил ее отец, и пошел на фронт Первой мировой войны. Он чувствовал, что это его святой долг.
На этом историческом для евреев месте каждый камень хранит память, которую пытались выкорчевать нацисты. Эти выродки ворвались в дом, выволокли Вениамина Френкеля. Его обвинили в убийстве христианского младенца, чтобы его кровью напитать мацу на еврейскую Пасху.
И хотя она носит тоже фамилию Френкель, у нее нет родственной связи с Френкелями Берлина и Силезии. Имя это звучит, как испанское, и стало распространенным среди евреев, изгнанных из Испании и пришедших в Германию в восемнадцатом столетии. По приказу кайзера они должны были прибавить к своим еврейским именам немецкие.
3.11.60
Берлин
Дорогой мой!
Я тут совсем одна. Пишу. Долго гуляла по старым памятным местам, и искала общежитие и забегаловку Нанте Дудля. Старая часть Берлина находится в восточном городе. Она почти полностью разрушена. Но я, все же, нашла улицу рыбаков у реки Шпрее. Старый еврейский двор уничтожен подчистую, но на выставке еврейской общины я нашла много снимков старого двора. Просмотрела документальные фильмы нацистского периода. Бумба должен вернуться в Израиль 14 числа этого месяца. Надеюсь, что все пройдет благополучно. Я сняла себе квартиру. Боялась жить вблизи дяди. Руфь шлет тебе привет.
С любовью,
Твоя Наоми
27.10.60
Гиват Хавива
Дорогая Наоми, в письмах ты намекаешь на какие-то трудности. Потому я очень беспокоюсь. Пиши подробней, и не забудь прислать свое фото.
Меня выбрали в коллегию премии Шлионского. Честно говорю, я не знаю, кто из поэтов и прозаиков достоин этой премии. По-моему, никто. Дело Лавона несколько успокоилось. Престиж Бен-Гуриона на нуле. Пинхас Розен выполняет роль примирителя. По сути, это маленький скандал в маленькой стране. Никого не застрелили, никого не послали в концлагерь, но дело это отражает нравственную проблему страны, власти, банды, захватившей уздцы в партии, в демократическом обществе, что случается во многих странах.
Дити сегодня снова спросила меня: когда мама вернется.
Твой Израиль
А между тем в Израиле набирает обороты дело Лавона. В июле 1954 года израильская военная разведка пыталась организовать серию диверсий в Египте. Но операция провалилась. Были арестованы 13 агентов. Двое из них покончили собой, двоих повесили, многих приговорили к длительным срокам заключения.
Разразился громадный политический скандал, продолжавшийся многие годы и получивший название «Дело Лавона» или «Позорное дело» (XaЭсек биш). Поскольку выяснилось, что премьер-министр Моше Шарет не был поставлен в известность об операции, было начато многолетнее расследование, в ходе которого начальник военной разведки Биньямин Джибли и министр обороны Пинхас Лавон обвиняли друг друга в ответственности за провал операции. Джибли утверждал, что действовал по приказу Лавона, а Лавон отрицал, говоря, что приказа не было, и Джибли действовал за его спиной.