Страница 10 из 23
Но предложенное умозрение имеет и другую силу. Ибо смело должен я рассказать вам о себе все: пусть вы будете знать, что я виновен во многих грехах. Не осквернившиеся еще самым делом, но бывающие скверными по сообществу скверны и в том случае, когда, давая согласие, не знают, что делают. Поэтому, если вскоре устранятся и прекратят общение, то не отвечают за свое согласие, потому что и закон судит не мимо идущих свидетелей дела, но добровольно бывших при оном.
Итак, когда закон и наш учитель, скажу так, – то есть постигший суд, находят кого-либо по собственной воле имевшим связь с совершившим преступление, тогда признают его виновным. И апостол умел пользоваться подобными законами, ибо говорит: Достойны смерти… не только сами делают злое, но и одобряют их (Рим. 1, 32). А по мне, сверх сказанного служит доказательством и обличение упомянутого в начале этого слова, а именно, что свидетели худых дел, поскольку сами не сделали ничего достойного смерти, освобождены, все же виновные подвергнуты наказанию.
Итак, никто из вас да не утешает меня тем, что мысленное соизволение ничего не значит, – напротив, выслушав несомненную истину, пусть лучше потрудится со мной в молитвах. Ибо и это самое: что говорю и не исправляюсь, уже есть грех. Священное Писание говорит: Кто разумеет делать добро и не делает, тому грех (Иак. 4, 17). И если обличаемый не чувствует стыда, то этим подвергается страшному наказанию, потому что раздражает наставника. Хотя сам себя обличаю, однако же пребываю в грехах и, исповедуя грехи, не перестаю грешить. Зная, что это одно содействует к оправданию, видя – не вижу, потому что, принеся покаяние, опять грешу.
Не переменяю суда своего о сделанном мною, но противоречу своему покаянию, потому что я, как раб греха, и не желая, делаю злое и, как вписанный в военную службу, подчиняюсь греху; хотя и не в состоянии, однако же плачу ему оброк по навыку, царствующему в уме моем. Стараясь об угождении страстям, беру жалованье с плоти. Знаю, что допускаю в себя растление, но, когда прикажут это, делаю. Избегаю будущей скорби и, как пес на привязи, обращаюсь к тому, кто дает мне приказание. Ненавижу грех, но пребываю в страсти; отказываюсь от беззакония, но, не желая, покоряюсь удовольствию.
Поработил я природу свою греху, и он, купив мое произволение, производит для меня необходимость. Рекой льются на меня страсти, потому что соединил я ум свой с плотью и разлучение невозможно. Спешу изменить свое произволение, а предшествующее состояние противится мне в этом. Тороплюсь освободить душу свою, но стесняет меня множество долгов.
Диавол, злой заимодавец, не напоминает об отдаче; ссужает щедро, никак не хочет брать назад. Домогается только порабощения, а о долге не спорит; дает в долг, чтобы богатели мы страстями, и данного не взыскивает. Я хочу отдать, а он к прежнему еще прибавляет. Когда же принуждаю его взять, дает что-нибудь другое, чтобы видно было, что уплачиваю ему из его же ссуды. Обременяет меня новыми долгами, потому что прежние страсти истребляет другими, дотоле небывалыми. Старое, кажется, уплачено, а он вовлекает меня в новые обязательства страстей. Видит, что непрерывным пребыванием в долгу удостоверяет меня в том, что я грешен, и вводит в меня новые пожелания. Заставляет меня умалчивать о страстях и не исповедоваться и убеждает стремиться к новым страстям, как безвредным.
Свыкаюсь со страстями, дотоле небывалыми, и, развлекаемый ими, прихожу в забвение о прежних страстях. Заключаю договор с пришедшими ко мне вновь – и снова оказываюсь должником. Устремляюсь к ним, как к друзьям, и ссудившие меня опять оказываются моими властелинами. Хочу освободиться, а они делают меня продажным рабом. Спешу разорвать их узы, а связываюсь новыми узами и, стараясь избавиться от воинствования под знаменем страстей, по причине преспеяния и даров их оказываюсь их домоправителем.
О, прочь от меня это рабство змия, потому что, рабствуя, господствует! О, прочь от меня эта власть страстей, потому что все порабощаются их лестью! Прочь этот застарелый грех, потому что и приобретенное обратил в природу! Он дал и залоги, чтобы купить себе мой ум, льстил плоти, чтобы отдать в услужение ей душу. Предвосхитил мою юность, чтобы разум не знал происходящего, привязал к себе несовершенный рассудок и через него, как медной цепью, держит недалекий ум и, если он хочет бежать, не пускает, держа на привязи, и, если он намеревается укрыться от плоти, укоряет, как неблагодарного. Грех ограждает ум и запирает дверь ве́дения.
Порок непрестанно на страже у разума, чтобы, воззвав к Богу, не воспрепятствовал он плоти быть проданной. Клянется, что заниматься плотью нисколько не худо и что за такую малость не будет взыскания. Приводит в пример множество перепутанных помыслов и уверяет в невозможности того, чтобы подвергались они исследованию, ссылается на их тонкость и удостоверяет, что все подобное предано будет забвению.
Когда преодолею его, указывая на суд, на себя принимает наказания. Когда скажу, что это грех, отвечает: «Я буду за тебя отвечать». Когда скажу, что мне угрожает наказание, говорит: «Почему же? Я подал эти мысли». Если скажу, что подвергаюсь суду, как послушавшийся, ответствует: «Не беспокойся, потому что я тебя принуждаю, да и где же, – продолжает, – твое послушание? Ты делаешь не по произволению». Вот чем меня удерживает, чем связывает, чем продает и покупает, чем вводит в обман и заблуждение, чем льстит мне и подчиняет себе.
Павел о подобном мне грешнике сказал, что он плотян (Рим. 7, 14). Грех приводится в дело соизволяющими на это, но между природой и грехом посредствуют навыки, и страсти суть нечто, данное грехом и принятое природой; употребление этого есть подчинение души, а смущение ума – рабство. Ибо грех, находясь во плоти, властвует над умом и овладевает душой, подчиняя ее с помощью плоти.
Грех употребляет плоть вместо управителя, а через нее обременяет и самую душу и делается как бы домоправителем ее, потому что дает дело и требует отчета в исполнении. Если нужно наложить на нее удары, то через плоть обременяет ее оными. Ибо плоть обратил как бы в собственную свою цепь и держит на ней душу, как овцу на заклание, и, как высоко парящую птицу, связал ее этой цепью и ею же между тем, как у крепкого исполина мечом, отсек у нее руки и ноги. Не могу ни бежать, ни помочь себе, потому что заживо я мертв: смотрю глазами, но слеп, из человека стал псом и, будучи разумным, веду себя как бессловесное.
Итак, сжальтесь надо мной, друзья мои, помогите мне воспрянуть душой с земли, и вы, природу телесную срастворившие с природой духовной, поспешите ко мне, умоляю вас, пока не изречен надо мной приговор, поспешите, пока я не умер, поспешите, чтобы и для меня, как для юродивых дев, не закрыли дверей, прежде нежели отойду в землю, где смертным невозможно увидеть жизнь или помыслить о неправде и правде, где нет тела, от которого душе бывает жизнь и смерть, и нет плоти, которой осмеивается враг, укоряемый ее немощью. Ибо если поможет мне Господь, то желаю освободиться от жалкого, страстного расположения и, если помилует меня, готов принять на себя обет послушания Ему.
Если сотворит Он со мной по множеству милости Своей, то избавит меня от греха, и если изольет на меня благость Свою, то спасусь; уверен же, что это возможно Ему, и не отчаиваюсь в спасении своем. Знаю, что множество щедрот Его препобедит множество грехов моих. Знаю, что всех пришедших помиловал и в Крещении даровал отпущение грехов; исповедую это, потому что и я воспользовался благодатью. Но еще имею нужду в уврачевании от грехов, соделанных после Крещения, а Воскрешавшему мертвых не невозможно уврачевать и меня. Стал я слеп, но Он исцелил и слепорожденного. Я – овца, обреченная в добычу львам, но Он избавил Адама от уст змеиных. Грехами своими уподобился я псу, но, исцелившись, буду сыном, подобно сирофиникиянке (см.: Мк. 7, 25–30). Отвержен я, как прокаженный, но, если Тебе будет угодно, – очищусь.
Знаю, что согрешил я по приобретении мною ве́дения, но имею молитвенником за себя святого Давида: он, при помощи Господа, исправился, и я исцелюсь, если посетит меня. Известно мне, что избыточествую я грехами, но не препобедится ими благость Его ко мне. Отдавший преимущество мытарю может отдать оное и мне, который еще больше сделал худого. Он помиловал Закхея, как достойного, – меня же помилует, как недостойного. Павел был волк, преследующий овец стада Его, но, совлекшись своей жестокости, стал овцой. Это был зверь, разгонявший овец, а стал пастырем, ухаживающим за овцами. Знаю, что Павел делал по неведению. Но грех свой, сделанный с ве́дением, сравниваю с преизбыточествующей Его милостью и прошу одного только отпущения грехов, – а Павел, как не ведавший, получил и отпущение, и большую благодать.