Сжечь мосты

Планшеты, мольберты, краски, кисти, эскизы новых дизайнерских проектов – все осталось у Ирины. Она оплачивала, пусть ей и достаётся. Успею еще обзавестись всем этим. Может, найду работу в каком-нибудь другом дизайнерском бюро, там все и дадут. Или потом у Ирины заберу. Сейчас ему хотелось поменьше ее видеть. Забыть, как страшный сон. Вместе с работой в ее дизайнерской шарашке. Вместе со всей его прошлой никчемной, постыдной, сумбурной жизнью, наполненной легкомысленными порывами, пустыми надеждами, безнадежными авантюрами, опасными срывами и тяжелыми падениями.

Если начинать заново, – когда, если не сейчас? Во-первых, об этом говорят цифры. Леша любил рассуждать о влиянии цифр на жизнь человека. «666» – число дьявола. Просто «6» – трудное начало. «4» – самое плохое число. «9» – божественное число, символ совершенства и гармонии. На новом месте встречу новый 2007 год, «два» плюс «семь» – «девять». В 2007-ом мне будет 36, «три» плюс «шесть» – «девять», куда ни посмотри – везде знаки свершения и перемен к лучшему. Да и пора уже. Тридцать пять лет жизни коту под хвост. Сколько раз пытался начать заново, жить по-настоящему, всерьез, набело, все что-то мешало.

Кременчуг. Game 1

Алеша воспринимал жизнь, как некую компьютерную игру. Игра эта начиналась так легко и хорошо. Почти все детство и юность он провел в Кременчуге, в доме деда с бабкой по материнской линии. Мать тоже жила в Кременчуге, отдельно от них, появлялась редко. Придет, поиграет с ребенком, посмеется и исчезнет. У нее своя жизнь, свои дела.

Кременчуг. Сцена для комедии Гоголя «Ревизор». Каким видел Гоголь «уездный город N»? «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Правда, все правда, совсем кривой была «рожа» «уездного города N». Глубинка. «Хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь». Чиновники: судьи, попечители богоугодных заведений, смотритель училищ, почтмейстер. А над ними – городничий, маленький царек.

Узнаём у Гоголя о такой важной детали уездного города – о мосте через Днепр. И

сейчас, в наше время, мост этот – по-прежнему средоточие всех движений: из центра «на ту сторону», где заводы и сады, «с той стороны» – в центр. Где местную власть олицетворяют заштатные низенькие здания, окрашенные в невыразительные тона, где вольготно раскинулся приднепровский парк с нелепыми статуями.

Старый «забор возле сапожника». Боже мой, забор сохранился, 150-ти летний, никак не меньше. Как раз рядом с «Домом обуви». Как и раньше, возле забора «навалено много всякой дряни». Есть и «будка, где продаются пироги». Училище тоже есть. Сохранилось, черт побери. Педагогическое теперь, имени Макаренко, во как! И больница, и почта, и присутственные места. Что за присутственные места? Да много их, этих мест. Обком партии, например, вот уж где всегда кто-нибудь да присутствует, и точно, что не последние люди. И всё это, конечно же, – и больница, и училище, и почта – всё в плачевном состоянии. Потому что чиновникам наплевать. Городничий и чиновники делают в городе, что хотят. Живут для своего интереса. Как во времена Гоголя, так и во времена юного Алексея.

Городничий, как и его семья, мечтает о Петербурге: «Вот где настоящая жизнь!» В семье такого городничего и вырос маленький Алеша. Не самого большого, главного городничего. Городничего поменьше.

Рос он в трехкомнатной квартире в самом центре Кременчуга, с окнами на центральную площадь, в доме на улице Ленина, естественно. Это квартира отца его матери, деда Толи. Красивый, властный мужчина, еще в силе. Когда-то полковник военной авиации. Теперь – замдиректора огромного вагоностроительного завода. По кадрам, конечно. Стоял на страже, чтобы в руководящие должности завода не затесались всякие там космополиты безродные. А если уж есть такие, Косыгин сказал: «Старых не выдергивать, новых не вставлять». Пусть ведут себя подобающим образом – тише воды, ниже травы, пусть вкалывают, приносят пользу советской Родине, и пусть не претендуют на должности и оклады.

Дед Толя – член бюро обкома и дружен со всеми «отцами города». Да и сам он был, конечно же, настоящим «отцом города».

Этим «отцам» совсем незачем было красть или брать взятки, как в стародавние времена. В эпоху «развитого социализма» отцы города распоряжались по своему усмотрению государственной, то есть общенародной собственностью. Распоряжались как своей. Квартиру в центре деду выделили. «Волгу» последней модели выделили. Катер, причал, да что там причал. Дед был заядлым охотником и рыболовом. А заодно – инспектором охоты и рыболовства. Так что отцы города выделили ему в надел за особые заслуги перед советской властью кусок Днепра ниже плотины Кременчугской ГЭС, на несколько километров вниз, вместе с плавнями и многочисленными островами, самый богатый рыбой участок реки, а также и дубраву с плавнями в ста километрах от Кременчуга, где, будьте уверены, и птица водится, и кабанчик пасется. Дед Толя мог там и охотиться, и рыбу ловить. Другим же мог запретить промысел – тем, кто без спроса, без его, Толиного разрешения, то есть тем, кто браконьерит; а кому-то, наоборот, – разрешить от широты душевной, под настроение, например, своей царской милостью.

Дом у деда Толи – полная чаша. Баба Надя, скромной красоткой когда-то привезенная им из Белоруссии, – тогда он был еще бравым летчиком, и все молодухи для него были «чего изволите, Анатолий Петрович?» – круглый день занималась хозяйством, домом, двумя дочерями, чтобы все были обшиты, накормлены. Да и деду все подай, да принеси. А домработница? Да вы что, мы не буржуи какие-нибудь, а Надюшка-то моя – шустрая, все сделает. Надя, принеси мне другой мундштук. Этот короткий, да прогорел. Да, да, подлиннее. А, и сигареты кончились. Сбегай-ка в магазин. И смотри на фабрику. Чтоб не было, как в тот раз.

В общем, Алеша рос аккурат в доме государева городничего. И знал, что вся эта красивая, богатая земля ждет того часа, когда он вырастет, осмотрит, обведет ее орлиным взором, развернется богатырским плечом, да и станет ею «володеть» по праву любимого внука комгородничего. А земля, надо сказать, прекрасна была. Климат нехолодный – нежаркий, сухой, Полтавщина, почитай. Цветы. Батюшка Днепр теплый, да ласковый. Пройдут Алеша с дедом на моторке два круга. Первый круг – возьмут «на проводку» судачка, посуше рыба будет. Второй круг – жерех, а то и сомик, пожирнее рыба, да на острова – уха на костерке, две разные рыбы – в самый раз уха получится. Дед решил, к примеру, остаться, переночевать в палатке до утреннего клева; Алеша связал одежду в узел, и айда вплавь, вместе с друзьями, узлы над головой, обратно с острова на берег, домой, под заботливое крылышко бабы Нади. Такая вот щедрая, да любящая, ласковая к детям и внукам важняков советская Родина.

С матерью редко виделся – что с того? С матери что возьмешь? Разве что посмеяться, пошутить… Алеша понял – мать не надо принимать всерьез. В свое время Жанна сделала прекрасную партию. Появился у порога их квартиры, откуда взялся неизвестно, высокий, сильный парень из Ленинграда. Из Ленинграда! Мечта городничего и всей его семьи. Ленинград – почти Петербург, почти столица. Да еще и толковый, не Хлестаков какой-нибудь. Диссертации защищает, научные статьи пишет. Главное, что зарабатывает неплохо. Городничий Толя надувался от важности, ханжеским тоном объяснял «недотепе» из Ленинграда, что тот должен быть особо тактичен и аккуратен с его дочкой Жанной, поскольку она еще девушка, никем не тронута и не знала прикосновения мужчины. Когда Алеша вырос, его отец со смехом вспоминал об этом, он и тогда понимал, что не первый у Жанны, что она до него и замужем успела уже побывать. Но объяснять Алешиному деду ничего не стал. Аккуратней – так аккуратней. Поездили взад-вперед, да и поженились.