Дорога

Но, вступив в лес, Иван Васильевич увидел мир так близко у своих глаз, так крупно, что все оставленное им позади показалось ему теперь пустяшным и мелким, и к нему сошло ровное спокойствие, и сейчас, у костра, с каждым глотком пахнущего дымом кипятка, оно, это спокойствие, только укреплялось в нем.

А старик смотрел на него круглыми блестящими глазами, словно прикидывая, сколько он, Иван Васильевич Грибанов, может стоить, и говорил мягко и густо:

- Я недавно в этих местах, хожу, смотрю... Думаю обосноваться...

- Не курортное, должен я вам сказать, место выбрали.

Старик вдруг замялся и поскушнел:

- Рады бы в рай, да грехи...

Тень, скользнувшая по обсеченному ветрами и временем лицу, коснулась глаз, и глаза погасли, будто обуглились. Горький опыт Севера подсказал Ивану Васильевичу его вопрос:

- На поселении?

- Я - нет... Друг - да, действительно на этом самом. - Старик явно не хотел повторить слова, произнесенного Иваном Васильевичем, а другого, равного по смыслу, но менее определенного, никак не находилось. - Так сказать, в общем... без свободы передвижения... Но, кажется, скоро... - он заторопился, словно боясь, как бы собеседник не подумал Бог знает чего и не ушел, - да, да, уже посланы бумаги. И начальство поддерживает... Он очень старается...

- А вы что же, - начал было Иван Васильевич, чувствуя, как ему перехватывает дыхание, - ждете, выходит?

- Пропадет он без меня, совсем пропадет... Мы ведь, знаете ли, лет сорок вместе. С той войны еще... Он здоровьишком всегда слабоват был, а теперь и подавно - года... А у меня пенсия, я машинист, первый класс имею... Пассажирские водил...

- Так и живете возле него?

- Так и живу.

- Трудно?

- Смотреть трудно.

- Надо стараться смотреть мимо.

- У меня не выходит.

- Тогда, действительно, нелегко.

Старик вдруг снова посветлел и заговорил, и в каждом слове его теплилась нескрываемая благодарность к собеседнику за это вот, хоть и косвенно выраженное им, сочувствие:

- Обещали - вот-вот... Только бы он дотянул... Закончат дорогу - люди понадобятся... Глядишь, и мы с ним, по старой памяти, где-нибудь при депо... Правда, он не паровозник, движенец, но дело знает. Гремел когда-то... Журавлев... Может, слышали?

- Нет, не приходилось.

- Гремел, - как эхо, повторил старик и задумался, глядя в огонь, и отблеск пламени прибавил его глазам остроты и твердости. - И еще погремит. - И повторил, однако уже без особой уверенности: - Погремит...

Дорога! Иван Васильевич надеялся уйти, убежать от нее, от самих мыслей о ней, далее отдаленных воспоминаний, но и здесь, среди леса, возле, казалось бы, такого случайного костерка, она догнала его, и с таким трудом обретенное равновесие рухнуло, и все то, что он тщился спрятать в себе как можно потаенней и глубже, взорвалось в нем, цепко охватило сердце, сжало, чтобы уже не отпустить до конца.

- И куда вы теперь? - машинально спросил Иван Васильевич, пытаясь случайными, зряшными словами заполнить горькую пустоту, разверзшуюся в нем. В округ?

- Нет, я только в Нюшин Камень - и обратно, - ответил тот и тихо пояснил: - Телеграммы жду... От своих путейцев. Хлопочут... Мы ведь всем миром навалились...

- В Нюшин, значит? - прислушиваясь только к себе и к тому, что творилось с ним, переспросил Иван Васильевич. - А потом, значит, обратно?

- Еще, конечно, куплю кой-чего. Махорки, там, сахарку... Но главное телеграмма. В телеграмме весь мой интерес.

- Вот что, - внезапно вникнув в смысл разговора и обретая трезвую ясность, заговорил Иван Васильевич, - там, в Нюшином, есть такой человек - Каргин... Председатель колхоза. Скажите ему, что вы от Грибанова. Он знает... И поможет, коли нужда какая.

- Спасибо. Только нам, - он подчеркнул это самое "нам", - ничего не нужно.

Неожиданно для себя обозначив в своем лице начальство, Иван Васильевич ожидал всяких просьб и ходатайств, но старик вдруг весь подобрался, стал строже и темнее обликом, чем сразу же расположил к себе Ивана Васильевича. "А старикан-то, - оттаивая, подумал он, - ласков-ласков, а с норовом". Но вслух сказал:

- Может, и заночуем здесь? Солнце на убыль пошло, по-здешнему - дело к ночи.

Но старик неожиданно заспешил, стал лихорадочно запихивать в мешок нехитрый свой скарб.

- Торопиться надо: вдруг - телеграмма. Мы с вами здесь разговоры разговариваем, а ему каково там?.. Я поспешу... Вы уж загасите головешки-то.

- Загашу. - Старик нравился ему все больше. - А телеграмма, я уверен, будет. И может быть, уже ждет вас в Нюшином.

Тот, пристраивая мешок на плечо, коротко этак и обжигающе взглянул на Ивана Васильевича.

- Спасибо на добром слове... Головешки не забудьте загасить... Всего хорошего.

- До свидания. Держитесь трассой!

Ответа он не услышал. Старик шел, тяжело ступая на пятки, к лесу, к трассе, и косая тень его изменчиво и неуловимо колебалась на мшистой целине тундры. И покуда высокая, сутулая фигура маячила в редколесье опушки, Иван Васильевич смотрел ей вслед - и странно! - верил, мало того, убежден был, что на этот раз в Нюшином Камне старика действительно ждала телеграмма.

V

Багровое солнце тихо стекало за щетинистый срез близкого нагорья, когда Иван Васильевич вышел к Рубежной заимке - одной из перевалочных баз экспедиции. Понаслышке он знал, что хозяйничала здесь соломенная вдова из берегового села Хамовина, Васёна Горлова, но видеть ее ему не приходилось, и поэтому сейчас, как это всегда бывает перед встречей с человеком, о котором много наслышан, на сердце у него слегка сквозило.

А хозяйка, словно ждала кого, стояла на пороге и, приставив к подбровью ладонь козырьком,

вглядывалась, ослепленная закатным солнцем, в шагающего по ее тропе гостя, а вглядевшись, опустила руку и в коротком поклоне первая нараспев поздоровалась:

- Здравствуйте. - И, отстраняясь, чтобы дать ему войти, добавила: Заходите.

Он ответил внятно и дружелюбно, в тон ей:

- Здравствуйте. Спасибо.

- А вы кто будете, - входя за ним в горницу, спросила она, - из партии или как?

- Я - Грибанов.

- Вот не ждала-то, - беспомощно выдохнула Васёна и растерянно огляделась, как бы призывая все вокруг в свидетели своего чистосердечия. - И не прибрано вовсе.