Страница 6 из 134
И Юрочка, бедняжка, только беспомощно шевелил дрожащими губами, боялся плакать и ябедничать Сусанне Георгиевне: шутка ли — против Советской страны!
— Бей самураев! Банзай! — торжествовал над поверженным рыжий.
Он усердно отвешивал подзатыльники и тем мальчишкам, кто, перепутав обстановку, признавался, что он за Англию и против немцев:
— Против немцев? Получай! Тра-та-та! Та-та! Банзай!
У Вальки явно не хватало слов, чтобы выразить свои переживания.
Кончились подобные штучки для него плохо. Однажды вечером Юлишка надела воскресное платье и пожаловалась Валькиному отцу, тоже рыжему, — инженеру Карееву, сыну ответственного работника. Инженер, краснокожий от природы, еще больше покраснел от неловкости, моментально поймал сына за вихры, сдернул с него трусы и, невзирая на свое высшее образование, изящные манеры и пост отца, отстегал ремнем.
Подействовало мало.
На следующий же день после начала войны Валька перестроился, и двор проснулся под новую дразнилку:
— Внимание! Внимание! На нас идет Германия! Нам Германия нипочем, мы Германью — кирпичом!
Рыжий Валька эвакуировался из первых — в середине июля.
Юлишка сейчас с неосознанным удовлетворением повторила вслух эту забавную дразнилку:
— Внимание! Внимание! На нас идет Германия! Нам Германья нипочем! Мы Германью — кирпичом.
Ядзя жарила в кухне яичницу, а Юлишка продолжала сидеть в кабинете, на тахте, как завороженная.
На ум ей пришли развалины дома у цирка рядом с Меринговской.
Крутящийся кленовым листом в воздухе кусок кровельного железа.
Резкий треск пламени из витрин Пассажа, куда она бегала в овощную лавку неделю назад.
Или то — шум примуса, на котором Ядзя жарит яичницу?
Промелькнувшего было достаточно, чтобы уйти без оглядки к Ядзе. Там, в сыроватом полумраке, пронизанном запахами мытых полов, вьющихся сочных сплетниц и рисовой пудры, не так одиноко, там — запас продуктов, там Рэдда с бледно-розовым животом и слезинкой в уголке темно-карего печального глаза.
Туда, туда, туда!..
Со стены квадратными глазами смотрели пустые рамы. Осиротели под лепными бронзовыми завитушками таблички: Паоло Кузнецов «Две корзины», Микола Глущенко «Натурщица», Петр Кончаловский «Сирень», Витольд Бялыницкий-Бируля «Пейзаж с тремя березками». Сусанна Георгиевна, после одной особенно жестокой бомбежки, сама свернула холсты в рулон и спрятала на антресоли. Если пожар, сподручней спасать.
Собственная квартира показалась Юлишке вымершей и страшной.
Ядзя позвала ее в кухню. Как только позавтракали, Юлишка заторопилась. Будто во сне, она принесла из своей комнаты смену постельного белья, две ночные рубашки, воскресное платье, фотографию Фердинанда и вазочку с засохшим ковылем. Ядзя подхватила собачий матрасик, и они, почти не обремененные тяжестью, начали спускаться вниз по парадной лестнице. Когда они плавно, как в замедленной киносъемке, огибали перила на втором этаже, гром, грохот, рев, — трехглавый зверь — такого в детстве на олеографии, изображающей события из апокалипсиса, видела Юлишка над стойкой в кавярне, откуда приводила по вечерам подвыпившего отца, — вторглись в переулок.
Ядзя прильнула к окну, расчерченному крест-накрест бумажными полосками, и тут же отпрянула:
— Попались!
На асфальтовый пригорок задом вползал грязно-зеленый приземистый танк, выстреливающий впереди себя ядовито-синюю струю — пунктир. Пунктир через секунду превращался в растрепанные комочки.
Как подробно они видели: и спустя двадцать лет Ядзя отчетливо помнила ядовито-синий пунктир…
Прозрачно-голубые хлопья отработанного горючего ватой цеплялись за ветки деревьев в парке напротив университета. Его величественная колоннада вздымалась вдали массивно, незыблемо и абсолютно спокойно — она была равнодушна к войне, к тому, что на асфальтовый пригорок задом вполз приземистый — с тупым лбом — танк. Колоннада была мощной и мудрой. Ведь ей заранее известно все, что произойдет и чем все кончится. Она взирала на мир с высоты истории.
— Скорее, Ядзенька, скорее, — почти беззвучно крикнула Юлишка и, не обращая внимания на боль, неожиданно разыгравшуюся в левой ноге, устремилась вниз. — Ненавижу вонючие велосипеды!
Представление о немецкой вежливости под гул моторов рухнуло — и ужас обуял ее.
Ядзя поспешила за Юлишкой, держа матрасик наперевес, как винтовку. Через внутреннюю дверь подъезда они проникли во двор. Немцы были на этот раз медлительны. Они вяло слезали со своих седел, разминая затекшие ноги. Юлишка задержалась, оглянувшись назад. На другом конце штольни, будто в подзорной трубе, она успела ясно рассмотреть, как худощавый парень судорожно, по-куриному поджав ногу, переносил ее над мотоциклом. Стукнуть его по затылку ничего не стоило.
Немцы не спешили. Они, кроме того, превосходно знали, что здесь, именно здесь, их не подстерегает никакая опасность. Из-за угла не пальнут, топором не ударят — некому. Дом пуст. Квартирьеры проверили. Наверное, самый пустой дом в городе.
Переулок напротив университета был и впрямь как-то отстранен от кровавых событий, которые быстро разворачивались в трехстах метрах за аккуратно посыпанными песком аллеями парка — на главных и второстепенных магистралях. В арьергарде пехотных и моторизованных частей следовали громадные фургоны, в которые заталкивали любого подозрительного. В первые же часы очищали район за районом от тех, кто мог оказать сопротивление. Автоматные очереди то и дело дробили воздух, хотя возиться с трупами солдаты избегали. Они мечтали поскорее устроиться и отпраздновать победу, пока тылы не подтянулись и не вытеснили их.
Ах, проклятые, не вперли-таки танк во двор, грубовато подумала Юлишка, потому что помешал мой каштан. Ну и хорошо, что помешал. Радуясь утешительной мысли, что и для немцев нашлась преграда, она, теперь уже догнав Кишинскую, под стеной соседнего дома, бросилась к флигелю.
Таким образом, Юлишка и Ядзя спаслись от допроса, а может быть, и от чего похуже. Они чуяли инстинктом много переживших женщин, что в квартире человек одно, на улице — иное: откуда и куда идете? зачем?
Немецкий солдат, помнили они, любит патрульную службу, любит он и облавы, и прочесывания, и проверку документов.
Когда подруги, почти теряя сознание, очутились на бетонированной площадке перед дверью, знакомый Юлишке навозный жук передовым, вразвалку вышел из штольни. На уровне верхней ступеньки, налево от забора Лечсанупра, проплыла его каска. Посвистывая, он принялся громко отмерять шагами расстояние до стены.
— Иоахим, Готфрид, Конрад, лебедку подтащите сюда, — скомандовал он по-немецки своим товарищам, которых по одному выплевывала штольня.
Бам, бам, ударило в уши, бам, бам!..
Неужто девять, удивилась Юлишка. Она могла дать голову на отсечение, что бой часов доносится из квартиры, где остались старинные бронзовые часы, олицетворяющие времена года посредством бесстыдно раздетых женщин.
Она, конечно, ошибалась.
По асфальту грохотали подкованные сапоги, и эхо, усиленное штольней, повторилось внутри ее существа.
Двор заполнялся солдатами.
4
Целый день подруг никто не тревожил. Вероятно, немцы забыли за ненадобностью о швейцаре Кишинской.
Несмотря на каштан, Иоахим, Готфрид и Конрад под руководством навозного жука загнали во двор фургон, нагруженный фанерными ящиками и другими предметами невиданных очертаний. Затем они смотались поодиночке, оставив сторожить какого-то недотепу в пилотке, из безымянных, из тех, кто появился позже. Он шлепнулся задом на подножку кабины, поковырял в носу указательным пальцем, поковырял в зубах травинкой, поковырял в ушах другим пальцем — мизинцем, закурил сигару и долгое время забавлялся пусканием тонких колец дыма. Недотепа был не из любопытных, окружающим не интересовался. Утомившись, он задремал, развалясь по-кошачьи на крыле.