Страница 46 из 48
Лиз улыбается:
— Не могу дождаться.
— Но сперва дайте мне что-нибудь поесть, а затем вздремнуть. А потом ванну и еще раз вздремнуть. Потом еще что-нибудь съесть и, может, погулять. Но затем надо безусловно что-нибудь поесть.
Лиз опускает Люси на землю, и они вдвоем идут домой, болтая по пути.
Амаду
В день, когда Лиз увольняется из Отдела домашних животных, к ней в кабинет заходит человек, которого она хорошо знает, но никогда до этого не встречала. При близком рассмотрении мужчина выглядит иначе, чем через бинокль. Его взгляд мягче, но линии между бровей более выражены.
— Я Амаду Бонами, — говорит он правильно, с небольшим французско-гаитянским акцентом.
Лиз делает глубокий вдох, прежде чем ответить:
— Я знаю, кто вы.
Амаду замечает воздушные шары с увольнительной вечеринки Лиз.
— У вас вечеринка. Я зайду позже, — произносит он.
— Это вечеринка в честь моего выхода на пенсию. Если вы вернетесь позже, то не найдете меня. Пожалуйста, заходите.
Амаду кивает.
— Я недавно умер от рака, — говорит он. — Это был рак легких. Я не курил, но курил мой отец.
Лиз кивает.
— Я уже давно не водил такси. Я закончил вечерний колледж и стал учителем.
Лиз снова кивает.
— Вы даже не представляете, какое отчаяние я испытывал все эти годы. Я сбил вас своей машиной и не остановился.
— Вы позвонили в больницу с телефона-автомата, верно? — спрашивает Лиз.
Амаду кивает. Он смотрит на свои ботинки.
— Я думала об этом больше, чем кто-либо еще, полагаю. Я думала об этом, и остановка, вероятно, ничего бы не изменила, — говорит Лиз, положив руку на плечо Амаду.
В глазах Амаду слезы.
— Я продолжал желать, чтобы меня поймали.
— Вы не виноваты, — произносит Лиз. — Я не посмотрела по сторонам.
— Вы должны сказать мне честно. Ваша жизнь здесь была очень плохой?
Лиз думает о вопросе Амаду, прежде чем ответить.
— Нет. На самом деле моя жизнь была очень хорошей.
— Но вы, должно быть, по многому скучали?
— Я начала понимать, что моя жизнь все равно прошла бы либо здесь, либо где-нибудь еще, — отвечает Лиз.
— Это шутка? — спрашивает Амаду.
— Если это вас забавляет, то конечно, — посмеивается Лиз. – Так могу я спросить вас, Амаду, почему вы не остановились в тот день? Мне всегда хотелось это знать.
— Это не оправдание, но мой маленький сын был очень болен. Медицинские счета были головокружительными. Если бы я потерял свое такси или ваши родители потребовали бы денег, я не знаю, что случилось бы со мной или моей семьей. Я был в отчаянии. Конечно, это не оправдание, — качает головой Амаду. — Сможете ли вы простить меня?
— Я давным-давно простила вас, — отвечает Лиз.
— Но вы были так молоды, — произносит Амаду. — Я украл у вас много хороших лет.
— Жизнь не измеряется в часах и минутах. Дело в качестве, а не в продолжительности. Учитывая все обстоятельства, я была удачливее многих. Почти шестнадцать хороших лет на Земле, и уже восемь хороших здесь. Я ожидаю еще восемь, прежде чем все будет сказано и сделано. В сумме почти тридцать два года, это не так уж и плохо.
— Вам сейчас семь лет? Вы кажетесь очень зрелой.
— Мне семь-восемь, а это не то же самое, что просто семь. Мне было бы двадцать четыре, — говорит Лиз. — Иногда я и правда чувствую, что становлюсь моложе.
— На что это похоже? — спрашивает Амаду.
Лиз думает мгновенье, прежде чем ответить.
— Как будто засыпаешь в одну минуту, а просыпаешься в следующую. Иногда я забываю. Иногда беспокоюсь о том, что забуду. — Лиз смеется. — Я помню первый день, когда почувствовала себя по-настоящему маленькой. Это было, когда моему брату Элви исполнилось двенадцать. Мне в тот же год исполнилось одиннадцать.
— Это, должно быть, странно, — говорит Амаду, — становиться моложе.
Лиз пожимает плечами.
— Ты становишься старше, ты становишься моложе, я не уверена, что между ними есть такая разница, как я когда-то думала. Хотите воздушный шар для вашего сына?
— Спасибо, — говорит Амаду, выбирая красный из большого букета воздушных шаров на столе Лиз. — Откуда вы знаете, что мой сын здесь? — спрашивает он.
— Я наблюдала за вами в течение многих лет, — признается Лиз. – Я знаю, что он хороший мальчик, и знаю, что вы хороший человек.
Детство
Оуэну шесть, а Лиз четыре.
Когда погода хорошая, они проводят послеобеденное время в саду Бетти. Он носит бумажную корону, она — розовую балетную пачку. В последние две недели погожих деньков Лиз располагает на коленях у Оуэна книгу «Вечный Тук».
— Что это? — спрашивает Оуэн.
— Сказка? — мило улыбается Лиз, показывая новые детские молочные зубы.
— Я не хочу читать твою глупую девчачью книгу, — говорит Оуэн, — читай сама.
Лиз решает воспользоваться советом Оуэна. Она поднимает книгу и держит ее перед собой. А затем происходит нечто очень странное. Лиз понимает, что не может читать. «Может быть, что-то с моими глазами?» — думает она. Она щурится на текст, но ничего не меняется.
— Оуэн, — говорит Лиз, — с этой книгой что-то не так.
— Дай мне взглянуть. — Он открывает книгу, проверяет ее и возвращает Лиз. – С книгой все в порядке, — заключает он.
Лиз подносит книгу как можно ближе к глазам, затем отодвигает на расстояние вытянутой руки. Она смеется, хотя и сама не понимает почему. Она протягивает книгу Оуэну.
— Читай ты, — командует она.
— Ну хорошо, — произносит Оуэн. — Честно, Лиз, ты такая зануда.
Он убирает закладку и без всякого выражения начинает читать «Бессмертный Тук»:
— «Па считает, что родник остался от… ну, от какого-то другого плана, по которому должен был устроиться мир, — пояснил Джесс. — Плана, который толком не сработал. И тогда все пошло иначе. Кроме этого родника. Он каким-то образом уцелел. Может, па и прав. Не знаю… Видишь ли…» [9]
— Оуэн, — перебивает его Лиз
Расстроенный Оуэн бросает книгу в сторону.
— Что теперь? Нельзя просить человека почитать, только чтобы перебивать.
— Оуэн, — продолжает Лиз, — помнишь эту игру?
— Какую игру?
— Мы были большими, — говорит Лиз. — Я была тако-о-ой большой, больше каждый день, и наши лица все время были такими. — Лиз морщится и преувеличенно хмурит брови. — И там был дом и школа. И машина, и работа, и собака. И я была старой! Я была намного старше, чем ты! И все было быстро-быстро, стремительно, тяжело, так тяжело. — Лиз начинает смеяться, фыркая, как маленькая птичка от смеха.
Через мгновенье Оуэн отвечает:
— Я помню.
— Мне интересно, — произносит Лиз, — мне интересно, что было таким… тяжелым?
— Это была просто глупая игра, Лиз.
— Это была глупая игра, — соглашается Лиз, — давай не будем больше в нее играть.
Оуэн кивает:
— Не будем.
— Я думаю, я… думаю я… я умерла, — начинает плакать Лиз.
Оуэн не может видеть Лиз плачущей. Он берет Лиз на руки. Она сейчас такая маленькая. «Когда это могло случиться?» — думает он.
— Не бойся, Лиз, — говорит он, — это просто игра, помнишь?
— Ах, да, — произносит она, — я забыла.
— Могу я продолжить твою сказку? — спрашивает Оуэн, поднимая книгу.
Лиз кивает, и Оуэн снова начинает читать:
— «Видишь ли, Винни Фостер, когда я сказал, что мне сто четыре года, я не соврал. Но на самом деле мне всего семнадцать. И думаю, семнадцать и будет — до скончания веков».
Оуэн опускает книгу:
— Это конец главы. Читать следующую?
— Пожалуйста, — просит Лиз, счастливо обсасывая палец во рту.
Оуэн вздыхает и продолжает читать:
— «Винни не верила сказкам. Она никогда не мечтала о волшебной палочке, не хотела выйти замуж за принца, а над бабушкиными рассказами об эльфах только посмеивалась. И сейчас она сидела разинув рот и вытаращив глаза, недоумевая, как же отнестись к этой невероятной истории. Этого не может быть, просто не может быть! И все же…»