Страница 17 из 17
На углу одного дома сохранилась часть жестянки с названием улицы. Один конец ее, на котором значилось само название улицы, был оборван. Осталась только вторая половина со словом — straße.
— Эх, была штрасса! — вздохнул Чуплаков. — Строитель ведь я, строитель! А чем занимаюсь?..
— Ну, заныл! — оборвал его Чадов. — По своей ты охоте, что ли, этим занимаешься? Ишь, губы-то расквасил перед фашистской берлогой! Леший просил их на нашу голову…
— То ли ты его воспитывать хочешь? — вступился за товарища Крысанов. — Опоздал, парень. Немцы вон его как воспитали: два месяца кровью харкал!
— Азбуку-то я и без тебя знаю, — вдумчиво продолжал Чуплаков, обращаясь к Чадову. — Ты скажи-ко вот, долго ли еще в человеке зверь сидеть будет? Вот что скажи ты мне!
— Это ты о каком человеке спрашиваешь? В фашисте всегда зверь сидит. И пока живой фашист на земле хоть один останется, — рассудил Чадов, — хоть ты и строитель, а ломать все одно придется. Не даст он жить спокойно.
— Вот и говорить нечего. Нечего говорить-то, — сердито заключил Крысанов. — Лупи его, фашиста, — и вся недолга.
Шагая по булыжной мостовой в одном ряду с Грохотало, Батов смотрел на мелькающие впереди раздутые задники порыжевших сапог Седых, краем уха слушал разговоры в строю и думал:
«Правильно говорит Крысанов: лупить их надо. Может, посмоется пролитой кровью кое-какая нечисть с земли. А возможно, и война эта — последняя? Отобьем же мы им печенки, а там, глядишь, и задираться охота у них пройдет…»