Страница 5 из 14
А тут ещё Василий Иванович после посещения службы возьми да и перестань пить. Он и раньше, случалось, сохранял дух премудрости и разума, бывая в такие дни особенно злым. Правда, трезвение это длилось недолго. И, как жаждущий, добравшись до источника вод, припадает и не остановится, пока не преисполнится влагой, так и Василий Иванович, изнемогши в трезвости, припадал к сосуду вожделенному и уж не выпускал его, пока сам сосуд не выпадал из рук.
Но Анисья Осиповна хотела верить, что этот раз – особенный. И что жажда, которой мучим был Василий Иванович, оставит его теперь навсегда.
Виктор Осипович, прослышав про явленное чудо, удивления не выказал, точно всегда знал, что именно так оно и должно было случиться. Зато объявил, что следует отслужить благодарственный молебен. Да и по святым местам съездить не помешало бы. Так они с Анисьей Осиповной и порешили. Молебен отслужили безотлагательно. В поездку постановили отправиться через месяц.
А Василий Иванович, между тем, жил своей особенной жизнью…
Как-то раз, не добравшись до дома, уснул Василий Иванович на скамейке в сквере. Всю ночь терзали Василия Ивановича кошмары: огромные пауки на волосатых, чешуйчатых лапках пробегали мимо, тряся белыми, наполненными слизью, брюшками. Некоторые останавливались и, распрямляя полусогнутые лапки, поднимались, чтобы, как казалось Василию Ивановичу, заглянуть в лицо ему.
– Пошли… пошли… – бормотал Василий Иванович.
И пауки убегали.
Какая-то большая птица проносилась над Василием Ивановичем, приводя в движение воздух. А Василий Иванович, обдуваемый холодными струями, всё никак не мог разглядеть её. Наконец, уловив заранее приближающийся шорох, Василий Иванович стал вглядываться в темноту. Но не птица осенила крылом Василия Ивановича – белая фигура с косой, обращённой вниз воротком, промелькнула над ним и исчезла в сумраке ночи.
Кто-то крался с топором, а на близрастущем тополе, сбрасывающем пух, разглядел Василий Иванович удавленника. Всё угрожало, всё таило опасность, отовсюду ждал Василий Иванович беды и подвоха. «Только поворачивайся», – пробормотал Василий Иванович и, повернувшись, проснулся, потому что упал с лавки.
Он поднялся, злой и ненавидящий, сел и огляделся. День зачинался. Подняли шум машины. Редкие, как первые цветы, прохожие появились на улицах. Василий Иванович глядел на знакомый город и не узнавал его. Озирал глазами мутными окрестности и дивился происходящим метаморфозам. Всё кругом него точно плавилось и перетекало. Девушка в красном платье стала зарёй и бесшумно расплылась по горизонту, подмигнув Василию Ивановичу. Вздыбился, поднялся серым столбом асфальт под блюстителем в серой форме, поглотил блюстителя и ушёл вместе с ним под землю. Дунул ветер, сорвал листья с берёзы, и разлетелись листья во все стороны попугаями. От ствола берёзы отделилась женщина в белом платье, подошла к Василию Ивановичу и села рядом.
– Что же ты, Василий Иванович? – спросила.
Василий Иванович смекнул, что нужно быть осторожным, виду не подавать, а потому, как ни в чём ни бывало, ответил:
– А что я… Ничего…
– Что же ты, стервец, изгаляешься?
Василий Иванович сперва разозлился и хотел обругать белую женщину. Но потом ругаться раздумал.
А женщина продолжала:
– Мужик ты ничего… не пропащий мужик. И собой ладный, и по мужской части… Тебе бы поостеречься…
Василий Иванович слушал и улыбался.
– …А то испакостился совсем: жену бьёшь, у детей отнимаешь…
«Ишь ты, – подумал Василий Иванович, – и откуда только она, стерва, всё знает».
– Бросил бы ты это дело, – говорила женщина. И голос у неё был нежный, щекотал приятно уши Василию Ивановичу. – А не бросишь, озвереешь вконец. Вон ведь… – она кивнула на красные с грязными ногтями руки Василия Ивановича. – Дрожишь как цуцик, яришься…
Василий Иванович соглашался про себя, кивал и дрожал всем телом.
–…А что жизнь не такая… Так у кого ж она «такая»?..
Сказала, поднялась и, не оборачиваясь на Василия Ивановича, уплыла прочь. Василий Иванович проследил глазами за белой женщиной и увидел, как растворилась она в густом белом облаке, поднявшемся из-под громоздкого чёрного автомобиля, марки которого не знал Василий Иванович.
Он посидел ещё немного, пожевал губами и поплёлся домой.
Через неделю венчалась старшая дочь Виктора Осиповича, и Василию Ивановичу случилось быть в храме. Отмытый накануне, обряженный в костюм и облитый духами, стоял он на службе, смотрел по сторонам, зевал и злился, как вдруг вышла из Царских врат знакомая ему белая женщина. Вышла на солею, уселась, свесив ноги, на оградку и подмигнула Василию Ивановичу. Василий Иванович удивился. Но не тому, что женщина вышла из алтаря, а тому, что они снова да так неожиданно свиделись. Он не сразу и признал её, но она смотрела в глаза и улыбалась. Потом, пройдя сквозь толпу, встала рядом и сказала тихо:
– Это ты молодец, что зашёл!..
Василий Иванович улыбнулся и крякнул.
Так они и стояли рядом. Служба шла, пение лилось елеем, и хорошо было Василию Ивановичу.
А когда служба закончилась, она вдруг сказала:
– А не будешь пить, я к тебе приходить стану. Ты ведь вон какой!.. – и она кивнула Василию Ивановичу.
«Стерва…», – с удовольствием подумал Василий Иванович и снова крякнул. Белая женщина погладила его по руке, как показалось Василию Ивановичу, сухими, тёплыми пальцами, и сказала стариковским голосом:
– А ты не пей… Не пей…
Потом поднялась над полом и зависла рядом с Архангелом, выписанным со тщанием на одной из колонн. А после растворилась в косом луче, похожем на огромный посох, который Господь оставил в доме Своём, вложив сквозь оконце и уперев в стену напротив.
На месте женщины в белом увидел Василий Иванович монашка в чёрном, старенького, с выбивавшимися из-под скуфьи сединами.
– Не пей… – повторил монашек, вложил в руку Василию Ивановичу просфору и пошёл себе.
Месяц не вкушал Василий Иванович от Бахуса. Так что Анисье Осиповне, уверенной в явленном чуде, пришла даже нелепая мысль отметить воздержание. Но, вовремя спохватившись, праздников она устраивать не стала. Зато купила столовый сервиз.
– Ничего не замечаешь? – спросила она за ужином у подтирающего чёрной коркой белоснежную с серебряной по краю каймой тарелку Василия Ивановича.
Василий Иванович покрутил головой, но перемен вокруг себя так и не обнаружил.
– Да сервиз же новый купили! – не удержался сын.
Тут только заметил Василий Иванович новые тарелки, соусник и чашу, на дне которой в масле и соке плавали помидорные зёрна и мелкие кольца зелёного лука. И пока Василий Иванович разглядывал сервиз, домочадцы молча в каком-то напряжённом ожидании разглядывали Василия Ивановича. А Василию Ивановичу вдруг стало нестерпимо противно и вместе с тем жалко и жену, которая сколько ни старайся, ничего не поймёт, а потому ничего не изменит. И детей, которым не нужно ничего понимать или менять, но которым он, не из-за водки, а по какому-то чудному устройству своему, едва ли даст то, что им потребно. И захотелось Василию Ивановичу скрыться, исчезнуть навсегда и никого из домочадцев больше не видеть, потому что Анисья Осиповна только и ждёт, чтобы захлопотать и втянуть в свои хлопоты, в которых видятся ей и счастье, и полнота жизни, его, Василия Ивановича. А Василий Иванович никуда не желает втягиваться.
Он остался на месте и выдавил из себя:
– Это ты… хорошо придумала… с сервизом.
Напряжение спало. Анисья Осиповна подала чашки, разлила чай. И так они сидели, словно всё у них хорошо и ни за что им ни перед кем не стыдно.
А ночью поднялся Василий Иванович и, сам не зная зачем, босой направился в кухню, где, распахнув посудный шкаф, принялся рассматривать составленные стопкой тарелки и выложенные цветком на груде блюдец чашки.
Через два дня отвезла Анисья Осиповна детей в деревню к матери и вместе с Виктором Осиповичем уехала в Саров. Остался Василий Иванович один. Но когда вечером смотрел он в комнате телевизор, вдруг за стеной на кухне услышал голоса. Василий Иванович прислушался. Говорили двое. Один голос он тут же узнал, этот нежный, ласкающий голос он узнал бы из целого хора. Другой голос был мужской, незнакомый.