Страница 10 из 12
Я понятия не имею, где эта дама-инвалид жила и куда она путешествовала каждый вторник, но вид у нее был весьма целеустремленный. Ехала она всегда строго посредине улочки и хранила полную невозмутимость на воинственном лице, если за ней вынужденно плелся какой-нибудь фермер или местный лихач. Джек-рассел вел себя точно так же. Порой за скутером выстраивалась очередь из трех-четырех машин. Моя спальня и папин кабинет выходили окнами в проулок, и мы часто бросали работу, чтобы полюбоваться забавной процессией. Однако в тот день, когда дама попала в аварию, мы с папой работали в саду по другую сторону дома.
– Охренеть! Это ты? – вопросил папа, щелкнув садовыми ножницами.
– Что – я?
– Так офигительно заскрипел. Как тетка из шоу «Монти Пайтон».
– Сто лет уже так не делаю.
«Пааааааааам!»
– Вот опять. Дошло? Точно как тетка из скетча про спам.
– Дошло. Только это не я. Я даже губами не шевелил!
Мы оба рванули на каркающий звук – прочь из сада, через калитку, вниз по тропинке в сторону фермы Паттенов.
Колесо, торчащее из канавы шагах в двадцати от тропы, мы заметили одновременно. Скутер крепко застрял, его возница застряла внутри еще крепче. От нее-то и исходили странные звуки. Поначалу, наверное, она звала: «На помощь!» Но время шло, надежда на человеческое вмешательство таяла. Крики постепенно переродились в отчаянные, безысходные мольбы к милосердным воронам.
Чтобы перевернуть скутер с застрявшей внутри дамой – ее, как мы узнали, звали Берил, – нам с папой пришлось залезть в канаву и изо всех сил поднатужиться. Позволь мы себе кряхтеть-пыхтеть, было бы чуть легче. Но мы, красные от напряжения, толкали и тянули молча. Наши стенания в сложившихся обстоятельствах звучали бы бестактно – учитывая комплекцию Берил. Когда скутер встал на колеса, я испытал невероятное облегчение. Не только потому, что Берил оказалась цела и невредима, но и потому, что не пришлось звать на помощь Фрэнка, как предлагал папа. Наш сосед-лисоненавистник ужасно меня возмущал. Он наверняка прихватил бы с собой ружье в надежде избавить от мучений кого-нибудь мордатого и четырехлапого.
– Пааааааааам! Что произошло? – произнесла Берил. – Ехала себе, ехала и вдруг потеряла контроль и улетела с холма.
Мы убедились, что скутер на ходу, и папа спросил, не отвезти ли ее домой.
– Нет-нет. Я сама, пааааам! – ответила Берил.
Вернувшись к вертикальной жизни, она почему-то не перестала издавать каркающие монти-пайтоновские звуки.
– Я вас тут частенько вижу, – сказал папа. – И на крыше собачку вашу. Ей, похоже, нравится.
– А, да, мой Билли. Он там, наверху. – Берил ткнула в сторону крыши скутера.
Мы с папой нервно переглянулись и еще раз осмотрели крышу. Никаких сомнений – собаки не было.
– А… Ну да. Точно? – спросил папа у Берил.
Сердце у меня ушло в пятки. Как мы могли забыть о джек-расселе? Может, он перелетел через живую изгородь в поле? Или полураздавленное собачье тело так и лежит на дне канавы? Неужели все-таки придется звать Фрэнка с ружьем?
– Уверена. Наверху, на небесах. Теперь-то он счастлив. Я его, бедолагу, на прошлой неделе усыпила.
Мы, естественно, не хотели демонстрировать радость по поводу кончины Билли, однако на наших лицах проступило неприкрытое облегчение.
Следующая реплика Берил добила нас с папой окончательно.
– Но ваш-то дружок в порядке, надеюсь? Я видела его у вас за окном. Белая кудрявая лапочка. Такой умница, всегда на страже. Не то что Билли. Тот в жизни не сидел спокойно.
Папа никогда не был мастером-джедаем в умении взвешивать каждое слово – обычно говорил сразу, что в голову приходило. Но тут он благоразумно помедлил. Эта женщина только-только потеряла своего, возможно, единственного друга. Не огорчит ли ее весть о еще одной собачьей смерти?
– А, вы о Рагсе? Он отлично себя чувствует. Он у нас живее всех живых.
На протяжении следующих шести месяцев Берил продолжала ездить по проулку. Рагс всегда стойко ее приветствовал. Иногда я или папа для убедительности пересаживали пса на другое окно или подпирали его подушкой. Однажды я при появлении Берил взял Рагса на руки и помахал его лапкой. Она вроде бы ничего не заподозрила, но я оказался близок к провалу, как никогда. Хрупкие суставы Рагса чуть не выдали меня с головой. Больше я таких представлений не давал. Мне было двадцать с небольшим, и я обожал устраивать розыгрыши. Однако я не имел ни малейшего желания пугать престарелых леди, салютуя им оторванной собачьей конечностью.
К тому времени Монти своими задними лапами уже основательно подпортил Рагсу шубку. Челюсти пса начали крошиться и обнажили некую субстанцию, похожую на затверделые опилки. Я подумал, не отнести ли беднягу на перетяжку. Только кем я тогда стану? Одно дело – быть хозяином набитого пса и совсем другое – знать, где таких псов лечат.
Рагс выдержал еще один переезд, в нынешний дом моих родителей на границе Ноттингемшира и Линкольншира. Деревушка Калтертон так и пышет сельским духом, она окружена заливными лугами и фермами, однако обычные «Рендж-Роверы» ездят здесь чаще угнанных машин. Соседи не просят папу кого-нибудь пристрелить, ему не приходится устраивать облаву на сбежавшего жеребца и перекрывать дорогу своим автомобилем. В Калтертоне обитает очаровательная шетландская пони по имени Глэдис, хозяева которой позволяют ей бродить по всей округе. Но Глэдис очень благовоспитанна. Она, в отличие от двух подопечных шетландцев Паттенов, никогда не забредает без приглашения к соседям на кухню и не ворует там кошачий корм.
Монти не стало много лет назад, а последняя кошка родителей, Дейзи, умерла от рака в 2007-м. Ушан со сверчком так и не превратились в чучела, поэтому в новый дом они не переехали. В 2004-м мне позвонила мама и сказала, что ее самая старая декоративная курочка, Эгата, наконец испустила дух. Перед тем она много раз вводила всех в заблуждение, засыпая «мертвым сном». Новость меня опечалила и одновременно сбила с толку: я-то пребывал в уверенности, что Эгата умерла еще в 1997-м.
– Так и есть, – подтвердила мама. – Но я потом решила переименовать Снегоступку в Эгату. Ей, по-моему, так больше нравилось.
Что же касается Рагса… Хотел бы я сказать, что был с ним до печального конца, но на самом деле исчезновение Рагса я заметил далеко не сразу. Произошло это в 2007 году. Я регулярно проведывал родителей. И вот как-то во время такого визита я, до того уже несколько недель не вспоминавший о старом псе, вдруг растерянно оглядел гостиную. В ней не хватало привычного затхлого духа. Думаю, мама поступила несколько жестоко, когда отправила Рагса на переработку вместе с садовыми отходами. Однако я вынужден спросить себя: что бы в такой ситуации сделал я? Едва ли здесь подошли бы похороны с кремацией. Сомневаюсь, что, изъеденный молью, Рагс заинтересовал бы собой какой-нибудь музей или интернет-покупателя. У мамы было много друзей, питавших мистическую страсть к ретродиковинкам. Только вряд ли эти друзья нашли бы место для Рагса в своей антикварной лавке.
У нас с родителями было много общих интересов, вот только по времени они никак не совпадали. Пока мама с папой слушали Нила Янга, я увлеченно играл в гольф. Теперь я бы предпочел иметь родителей, слушающих Нила Янга, а они сводят меня с ума громким французским рэпом или африканской какофонией. Мало того, сейчас, когда уже слишком поздно, я мечтаю возвращаться в дом, куда без приглашения забредают шетландские пони и воруют еду у семи полубездомных котов. В дом, где с холодильника на меня высокомерно посматривает оцелот. «Ну почему, когда хочется, у родителей нет ни одного приятеля с филином?» – гадаю я, размышляя над этим жестоким парадоксом.
В пруду на заднем дворе мама с папой теперь держат раскормленных ярких рыбок. Еще родители хвастают, что в их саду временами находят приют королек, овсянка, дрозд-белобровик и несколько черных синиц. Летом в гостиной мама проводит занятия по рисованию с натуры и распахивает настежь застекленные двери. Культурную атмосферу престарелого собрания оживляют веселые зяблики и лазоревки – прыгают на заднем фоне, клюют семечки и орешки. Как-то раз натурщица, полулежавшая в расслабленной позе, заметила на птичьей кормушке большого пестрого дятла и вскочила с криком: «Черт побери! Это кто, ту́пик?!»