Страница 42 из 58
Даже открыть глаза было больно. Бонд еле разлепил веки, на которых уже успел намерзнуть лед. Но он должен был это сделать, чтобы найти точку, на которой смог бы сфокусировать свое внимание.
В глазах замелькали обледенелые стены, играя желтыми, красными и синими бликами от яркого света, струившегося с потолка. При вздернутых руках, на которые пришелся весь его вес, держать голову поднятой было просто невозможно.
Бонд уронил голову на грудь. Он увидел под собой огромный черный овал, похожий на глаз, вокруг которого копошились люди. Глаз лениво вращался, прищуривался и косил по сторонам. И уже когда его тело и мозг почти окончательно закоченели, он понял, что этот глаз совсем не шевелится. Это была иллюзия — вращался только сам Бонд.
Холод, словно миллион острых игл, продолжал осаждать его тело. Казалось, они кололи одновременно везде, а затем собирались в кучу и атаковали то его скальп, то впивались в бедра, то царапали гениталии.
«Надо сосредоточиться!» — мысленно говорил себе Бонд, стараясь подготовить себя к предстоящему, но его тело совсем задубело, и стужа была барьером, холодной стеной, не допускавшей его мозг к работе. Давай же, повторял себе Бонд, сосредоточься, ну!
Когда вращение и болтание прекратилось, Бонд наконец смог разглядеть этот таинственный глаз: им оказалась круглая прорубь, в которой чернела студеная вода. Тем временем цепь постепенно ослабили, и теперь ноги Бонда зависли прямо над водой.
Раздался голос. Это был голос Тирпица-Бухтмана:
— Джеймс, приятель, это же будет очень больно. Лучше говори сейчас, до того, как мы начнем. Ты же знаешь, что мы хотим выяснить? Просто ответь: да или нет?
«Что они хотят выяснить? — думал Бонд. — За что эта пытка?» Его мозг будто бы замерзал постепенно, по клеточке. «Чего им надо?»
— Нет, — Бонд услышал, как прохрипел его собственный голос.
— Твои люди держат одного из наших. Два вопроса: где его держат в Лондоне? И что он рассказал на допросах?
Человек? Держат в Лондоне? Кто? Когда? Что он сказал? На пару секунд в голове Бонда прояснилось. Солдат НСДА. Его держат в штабе на Ридженс — Парк. В чем он признался? Без понятия, но предположить не сложно: должно быть, парень рассказал много чего полезного. Молчи об этом.
Вслух Бонд сказал:
— Я не знаю ни о каком пленнике. И ни о каких допросах. — Эхо в пещере исказило его голос до неузнаваемости.
Откуда-то издалека донесся другой голос. Каждое слово Бонд силился разобрать и осмыслить.
— Ладно, Джеймс, упирайся. Через минуту я снова спрошу тебя.
Сверху раздался какой-то звон. Цепь. Его тело начали спускать к черному глазу. Почему-то у Бонда совсем пропало обоняние. Странно, при чем тут обоняние? «Сосредоточься на чем-нибудь другом», — мысленно приказал себе Бонд и сделал над собой усилие, настроившись на новую мысль. Летний денек. Деревня. Деревья утопают в зелени. Над лицом зависла пчела, и он чует (обоняние опять вернулось) запах травы и сена. Вдали — звук мирно урчащего трактора.
Ничего не говори. Ты ничего не знаешь. Осталось только сено и трава. Больше ничего. Ты ничего не знаешь.
Последний звон цепи Бонд услышал, когда его ноги уже коснулись середины черного глаза. Его мозг даже зарегистрировал тот факт, что вода уже успела затянуться коркой льда, после чего цепь ослабили, и он плюхнулся в прорубь.
Должно быть, Бонд непроизвольно вскрикнул, поскольку его рот наполнился водой. Летнее солнце. Дуб. Тяжелая цепь тянула его за руки ко дну. Он не мог дышать.
Нельзя сказать, что Бонд ощутил зверский мороз — скорее, просто дикую перемену: это мог быть как кипяток, так и ледяная вода. Когда прошел первый шок, он чувствовал только пронзительную, слепящую боль, которая объяла все его тело. Глаза как будто выжгли ярким-ярким светом.
Он все еще был жив, хотя понимал это только потому, что чувствовал боль. В груди бешено колотилось сердце, в висках била неистовая барабанная дробь.
Сколько времени его продержали под водой, он не знал. Бонд плевался и жадно глотал воздух, все тело дергалось в спазмах, словно марионетка в руках паралитика.
Открыв глаза, Бонд понял, что снова подвешен над глазом, высеченным во льду. В этот момент он и почувствовал настоящий холод: его судорожно затрясло, он закачался из стороны в сторону, а иголки превратились в шипы, саднившие кожу.
«Нет! — это сквозь боль от холода говорил его мозг. — Нет! Ничего этого на самом деле не происходит. Есть только трава, запахи лета, звуки лета: где-то поблизости едет трактор, ветер шелестит ветвями дуба».
— Ладно, Бонд. Это только начало. Ты слышишь меня?
Дышал он нормально, но голосовые связки, видимо, работали плохо. Наконец он выдавил:
— Да, слышу.
— Нам прекрасно известно, на сколько далеко можно зайти в этой пытке. Так что не обманывай себя. Мы пойдем дальше. И дойдем до самого предела. Где именно в Англии держат нашего человека?
Бонд услышал свой голос, вновь показавшийся ему чужим:
— Я не знаю ни о каком пленнике.
— Что он рассказал твоим людям? И как много?
— Я ничего не знаю.
— Хорошо, продолжай упираться.
Раздался мертвенный звон цепи.
На этот раз его держали под водой долго. Тяжелая цепь тянула ко дну, он отчаянно пытался задержать дыхание. Красный туман вперемешку с белым светом, казалось, заполнил каждый мускул, каждую вену и орган. Потом — блаженство от наступившей темноты, которое тут же разорвала на куски боль, как только его голое тело, медленно раскачивающееся на цепи, вытянули из этого ледяного бассейна.
На холодном воздухе стало еще хуже. Теперь не иголки, а маленькие зверьки вгрызались и впивались в его одеревенелую плоть. Особо чувствительные органы пылали в агонии, и Бонд отчаянно и безрезультатно пытался выскользнуть из наручников на крюке, желая прикрыть руками свой пах.
— В Англии держат в плену солдата Национал-Социалистической Действующей Армии. Где именно?
Лето. Попытайся… Попытайся представить лето. Но это было не лето, а лишь ужасные, острые зубки, грызущие кожу, мускулы, плоть. Солдат НСДА находился в штабе на Ридженс-Парк. А будет ли вред, если я расскажу об этом? Лето. Сочная зеленая листва.
— Ты слышишь меня, Бонд? Скажи нам, и все станет проще.
Бонд принялся вспоминать одну песенку про лето, но непослушные слова ускользали от него.
— Не знаю. О заключенном. ничего. не знаю… Ни о ком… — На этот раз голос прозвучал в голове, и предложение оборвалось, как только зазвенела цепь, потащив его в студеную жижу.
Бонд пытался высвободиться, нисколько не задумываясь о том, что он сделает или сделал бы, если бы снял наручники с крюка. Это был чистый рефлекс: тело, попавшее в среду, в которой не могло долго просуществовать, автоматически боролось за жизнь. Он чувствовал, что мускулы не подчинялись, а мозг работал все хуже и хуже. Жалящая боль. Темнота.
«Все еще живой, снова болтаюсь на цепи», — отметил про себя Бонд, гадая: как далеко он ушел от жизни к той неизвестности теперь, когда вся ярко белая боль сконцентрировалась в голове и череп разорвало ослепительным, испепеляющим взрывом.
Раздался громкий голос, будто до него пытались докричаться издали:
— Пленник, Бонд. Где его держат? Не будь дураком. Мы же знаем, что он где-то в Англии. Просто скажи, где именно. Адрес. Где он?
Штаб моей Секретной Службы. Ридженс-Парк. Компания «Трансуорлд Экспорт». Он сказал это? Нет, ничего он не сказал, хотя в голове эти слова четко сложились, уже собираясь сорваться с языка.
Бонд снова принялся вспоминать слова песенки, но без толку: одни лишь обрывки строчек и слов, все вперемешку.
Его мозг ужалило множество змей. Затем раздался его же собственный голос:
— Какой пленник? Я не знаю ни о каком пленни…
Хруст корки льда вокруг него, затем — горячая едкая жидкость, затем — зверская боль во всем теле. Его вытянули из воды. Он болтался, промокший, задыхающийся. Каждый квадратный сантиметр его тела, казалось, был растерзан на мелкие кусочки. Наконец его мозг вычислил основной источник боли: холод. Смертельный холод. Смерть от постепенного окоченения.