Страница 10 из 73
- Переселимся, Тарнум, прошу! Ничего же не держит теперь, совсем ничего...
- И отец держит, и мать, и брат, как корни дерева держат. Потому, прости, не могу.
"А ещё лесопилка!" - хотелось выкрикнуть Руте, но промолчала. Поняла, С Тарнумом ей из Лучистого да Заливного не вырваться. Никогда.
[3]
Облокотясь на перила балкончика, Рута смотрит в ночной лес. Свет Салмы окрашивает листву в серебро, играет на обнажённой коже. Черту она переступила, пути назад больше нет, потому что человек за спиной не Тарнум. Так ужасно, но так пьянит. Тем, что привела в их сокровенное с Тарнумом место другого, Рута разрушила прежний мир, уничтожила. Зачем она так, почему? Просто не хватило тепла - чуточку, самую чуточку. Думала, их дом из дерева, а он оказался ледяным. Почему в мире так много холода, так мало тепла?
Мужчина протягивает руку, касается. Его зовут Барагуз, имя Руте нравится, и сам он тоже. Медленно ведёт пальцем по линии позвоночника, она закрывает глаза, выгибается. Барагуз потешно рычит, мягкие его волосы щекочут спину. Разве могут быть у арестанта такие волосы? Нет, конечно же, нет. Резким рывком он её разворачивает, упирает в перила, входит, подхватив под колено. Рута делает судорожный вдох, обнимает за шею. Закинув её ногу себе на плечо, Барагуз погружается до предела, взрыкивает, словно медведь. Движения всё быстрее, всё яростнее - листва это осыпается, или звёзды? Руте хочется, так остро хочется, чтобы у дуба появился Тарнум, и увидел, и выстрелил из коломёта, обоих пронзая насквозь. Но, нет, не появится, потому что на лесопилке, на своей треклятой лесопилке, и всю ночь там будет - установка нового блока, или что-то такое. Что же, у неё тоже установка блока, и сейчас он пронзает насквозь. Выходит изо рта острием сладострастного крика, убивает на миг, чтобы возродить вновь.
В год 821-й от Разделения, в день зимнего пика, ледяной трон Северной Ленты занял Манул Третий, волей пантеона Пламени, тридцать первый хладовлад. По традиции, в этот знаменательный день была объявлена амнистия, коснулась она и Лучистого, вернее ледозаготовительного острога, что находился чуть севернее. Из прощёных арестантов остался только один, другие предпочли уплыть по Горячей дальше. Поселился Барагуз на окраине Заливного, в заброшенном доме, который подновил, привёл в должный вид.
- А парень с руками, - говорили починковские мужики, - и, кажется, с головой...
- Во-во, себе на уме! - подхватывали в Лучистом. - Арестант он и есть арестант, как не закручивай...
Женщины, особенно молодые, на другое внимание обращали: синие глаза, колючие и холодные, длинные волосы, убранные под волшебную сетку, мягкие черты лица.
- Великосветский вельможа, точно тебе говорю, - так и слышалось, - а что голос грубый и хриплый, так долго ли застудить?
- Нет, из чародеев он, из алхимиков, потому и волосы не стрижёт, что в них у него сила!
Волосы, кстати, смущали не только женщин, но и мужчин, и мужчин, наверное, даже больше. Баандар с парой дружков попробовали выдрать, не получилось. Скорее, наоборот.
- Осторожней, волосатый, - после с Барагузом разговаривали смотрители, подкрепляя слова ледяными дубинками, - ещё один такой случай, и вернёшься в острог.
- Хорошо, ребятушки, хорошо, не серчайте!..
Урок Барагуз понял: ссор старался избегать, нанялся рабочим на лесопилку. Вскоре и знакомыми обзавёлся, часто у него собирались, гуляли от души. О доме на окраине говорили уже не иначе как о месте злачном, смотрители не раз наведывались с проверками, но ничего из ряда вон.
Топчан для любовных утех подходит не в пример лучше балкончика, хотя и узок, и жестковат. И как они с Тарнумом на нём умещались? Или всё дело в том, что с Тарнумом? Скинув ноги, Рута полусидит-полулежит, Барагуз перед ней на коленях. На шее его смеётся-болтается амулет Хакраша, пятиконечная звёздочка. Камешек на шее Руты тоже подпрыгивает, высекает искры стыда. С ним она пойдёт к Горячей, если Барагуз откажет, и пусть этот камешек утянет на дно.
"У страны своя амнистия, у меня - своя, - решила Рута, и с наступлением лета выпустила себя из тюрьмы. - Хватит оплакивать мать, хватит оплакивать себя, достаточно!" И гуляла, и танцевала, и пела - кто же знал, что так далеко зайдёт? Почему Тарнум не остановил, как мог не заметить, что у неё появился другой? А Барагуз подобрал ключик, и не ключик даже - отмычку. Рассказывал о хитрой такой - как проволока с виду, на деле же металл мнётся, можно вылепить любой ключ. Вот он и вылепил, и вставил, и повернул, и открылось. Рута и знак придумала, как подать, и в дом помогла скрытно пробраться.
- Душно у вас здесь, - сказал он в первую же их ночь, - долго не задержусь.
- Мне и самой душно, - вздохнула она тогда, а в сердце вспыхнула надежда.
В ту ночь разговора не получилось, и потом, и потом тоже, но не теперь. Пришло время обратиться с просьбой, услышать ответ, хороший, плохой ли.
- Эх, и ядрёная же ты деваха! - Барагуз отваливается, тяжело дышит.
Рута сводит ноги, ничего уже не пьянит, да и пьянило ли? Устала, как же она устала...
- Возьми с собой, как соберёшься отсюда уходить, - вот и просьба, но голос, её ли это голос?
- Не понял...
- Всё ты понял...
- Даже так? - Барагуз ухмыляется, в глазах злой огонек. - Хорошо, я подумаю.
Рута не настаивает, не хочет показаться жалкой. "Подожду, - думает она, - в Горячую всегда успеется". Ждать приходится долго: проходит месяц, другой, дело к зимнему пику, когда зиму сменит межа, самое особенное время года, оно же и первое из пяти. Порой накатывает, тянет рассказать обо всем Тарнуму, тогда Рута вспоминает ночь с Барагузом в Гнезде, в подробностях вспоминает, и желание рассказать сразу же пропадает. С Барагузом с той ночи виделись раза три или четыре, да и то, впопыхах как-то. Готовится ли он к тому, чтобы покинуть посёлок? Хотелось бы думать. Домашние хлопоты помогают отвлечься, Рута уходит в них с головой: если не стиральное дерево, то швейный механизм, оснащённый ледяными иголочками, если не швейный механизм, то кухня с морозильным кубом, скалкой-самокаталкой и прочими подобными полезностями. Айрис навещает часто - чаще, чем хотелось бы - и одна приходит, и с Маклаем, и с Нином. Что-то почувствовала? Скорее всего, да только поздно уже, слишком поздно. Так ли, иначе, но в починке Рута больше не останется.
- Я за тобой, - Барагуз пробирается в дом ночью, появляется в спальне.
- С ума сошел! - Рута вскакивает, - а если бы муж?
- Обижаешь, крошка, всё схвачено.
- Но с ним же ничего плохого?
- Нет, конечно, или я похож на убийцу? Поторапливайся, собирай узелок.
- Что, прямо сейчас?
- Прямо сейчас, - Барагуз ухмыляется. - С севера большая баржа идет, нам с ней по пути.
- Так, а что взять? - Рута мечется.
- Тебе видней, крошка. Если есть хороший оберег, бери, их на реке много не бывает.
Рута хватается за кусочек артефакта на шее, тут же отдёргивает руку, словно обжёгшись. Снимает цепочку, засовывает под подушку. Не её это вещь, нет, не её. Она - мягкий лёд для лепки, а тут камень, для твёрдого человека. Тарнум найдёт, Тарнум поймёт, Тарнум выдержит.
- Так есть амулеты?
- Есть, и ценности тоже есть, но там шкатулка хитрая...
- Хитрые я люблю, - губы Барагуза растягиваются в ухмылке, - показывай.
[
Год
двадцатый
]
Вторая мать
Хлада
,
город-порт Тёплая Гавань
[1]
И улочка кривая, и домик самый скособоченный - значит, то самое место. Идти сюда одной было опасно даже днём, но ждать больше Рута не могла. Ребят Виргила не решилась просить, а девчонок просить себе дороже: будут потом судачить, зачем ей алхимица понадобилась, сойдутся, понятное дело, на одном, на этом самом. Куда же Натала запропастилась? Второй месяц нет. Она бы выручила, за ней, как за каменной стеной. Главное, что вынесла Рута из плавания по Горячей: женское легко переплавляется в мужское, мужское - в женское.