Слепцы (ЛП)

– Определите и скажите мне, мастер-дозорный, – ответила Шира. – Мне нужно это знать.

...ведет их дальше, к рубцу, оставленному прошедшей здесь болью, мыслям, до сих пор парящим в воздухе. Ободранные воспоминания и завывающее чувство вины извиваются вокруг друг друга подобно броуновскому танцу частиц, отпечатки шагов сияют вишнево-алым жаром гнева, печали и...

– Стоп, – слово разом вырвалось из глоток обоих астропатов, и в каждом голосе звучали оттенки другого. Кресло Шевенна сдвинулось на миллиметр вперед.

...и парят, отделенные друг от друга. Путь движется дальше, сосредотачивается, сужается, но ненависть неизменно и твердо остается впереди. Ненависть, ярость, печаль струятся по петле Мёбиуса, перетекают сами в себя по кругу, сужающемуся, как зрачок на свету. Он сужается не внутрь, но наружу, на силуэте, что подрагивает, словно мираж – на худом человеке, который насмешливо размахивает куском ткани цвета хаки. Фигура не имеет веса, не оставляет никаких следов: это призрак, фантом, и он врывается в поле зрения линзы, будто отражение, не исчезающее с поверхности пруда, как бы сильно не баламутили воду...

– Рыбикер гонялся за призраками, – чисто и уверенно произнес Шевенн, голосом, свободным от обволакивающих псайк-теней. – Нечто внедрило в него этот образ. Он... его... поймали сетью и потащили.

– Не понимаю, – отозвалась Кальпурния.

– Использовался некий образ, чтобы направить его мысли к цели, – пояснил Ангази, неотрывно глядя на поблескивающую стеклянную конструкцию позади Аншука. – Одно легкое касание, но разум Рыбикера был пойман, как в паутину.

– Можете найти источник по этому следу?

– Мы видим оставшийся здесь образ-наживку, – сказал Аншук голосом Шевенна. – Мы видим путь, которым следовал безумец. Мы... позади дрожит... тень... человек... в красном и... сером... зубчатая стена рушится со смертью звезды... его камзол...

– Красно-серый камзол? У Бастиона другие цвета. Это геральдика стражей одного из внутрисистемных доков. Что зубчатая стена?

– Падает звезда, – беззвучно шевельнул губами Шевенн, и его слова мгновением позже возникли в голове Ширы, произнесенные голосом Аншука. – Падает!

– Звезда пад... Бескалион! Да, точно, их символ – зубчатая стена крепости, расколотая кометой, – моргнув, Кальпурния сосредоточилась. – Почему Рыбикер видел именно это?

– Не настоящее, – продолжал Шевенн. – Былое, но не настоящее. Пойман в паутину, звезда падает вниз, пойман и обвит сетями...

– «Былое, но не настоящее», – повторил Ангази. – Значит, из прошлого, но, поскольку не оставило вещественного отпечатка в реальном мире, то чье-то воспоминание.

Ответом обоих псайкеров стало легкое покачивание головами, низкий несвязный звук отрицания и резкий холод на коже остальных. Они не произнесли «нет», но в этом и не было нужды.

– «Не имеет веса, не...» – успокоитель сосредоточился на мгновение. – Арбитр, образ, который мне представляется, настолько же слаб, как эмбрион в лоне. За каким бы призраком ни гнался Рыбикер, он не был твердо внедрен в разум уборщика. Извлечен оттуда, да, но не более того – всего лишь фантом.

– Что ещё? – спросила Шира. Она обращалась к Ангази, но ответил Шевенн.

– Больше ничего. Не здесь. Слишком скользко, не ухватить. Слишком глубоко.

Успокоитель уже держал в руках склянку и тянулся к капельнице, извилистая трубка которой уходила в череп мастера-дозорного.

– Я начинаю пробуждать астропатов, мэм. Какое-то время их нельзя будет перемещать. У них сильная ответная реакция на воспринятые эмоции, и жизненные показатели обоих...

– Мы не закончили, – сказала Кальпурния, заработав сердитую гримасу от Ангази.

У Аншука отвисла челюсть; из-за деревянных затычек в глазницах создавалось жутковатое ощущение, что он смотрит на них пустым взглядом. Шевенн довольно дернул ртом, словно всё шло, как он и ожидал. Витиферы стояли неподвижно, будто статуи.

– Развернитесь, – велела Шира псайкерам, – и направьте свои разумы по Главному проспекту. Первая проба была успешной, теперь решим основной вопрос. Отранто последний раз видели на проспекте, до того, как он оказался в галереях астропатов. Там нет ни псайк-изоляции, ни оберегов, способных размыть след Мастера. Возьмите его и укажите мне путь.

И потому они резко набирают высоту, устремляясь к сердцу Башни, белому усладительному сиянию, столь редко открывающемуся перед свободным мысленным взором. Поистине, это крепость, созданная для разумов. Вот стоки на стенах, танцующие в сознании астропатов – жилы из стекла и хрусталя, по которым летят опьяняюще быстрые потоки энергии; чудесная дымка мыслей и психических сил...

– Мы рискуем, – предупредил Ангази. – Шевенн искусен, но слаб, и Аншук предоставляет энергию для сеанса, но он неопытен. Гармоничное единение усиливает астропатов, но дальнейшая нагрузка утомит их и сделает уязвимыми.

– Тогда мы даруем им освобождение и оплачем их души. Все мы обязаны умереть за Императора, Ангази, и, если этим двоим предстоит отдать долг сегодня, то такова воля Его-на-Земле. Моя, а не ваша обязанность – проследить, чтобы их жизни не были потрачены впустую. Исполняйте мои приказы.

...мыслей и психических сил, слепленных воедино в линзу, дуэт, глаз, что катится по донжону, углубляется в него – мимо границ зала в центре Башни, где раскаленное синее пламя изрыгает шоковые разряды; через желоба, по которым текут данные, переведенные с языка варпа на язык электронов; и дальше, по Главному проспекту, прямо в ужасающее сплетение насилия и страданий. Это не простые алые муки, как в доках, но замысловатая «кошачья колыбель» яркой боли в нервах и глубоких душевных терзаний. Кружатся образы: зеленый и кремовый, сталь и грубый смех, и тут же вспыхивают разумы, соединенные дуговыми разрядами агрессии, черно-зелеными и трескучими, обдирающими, как наждачная бумага. Чей-то голос вздымается и стонет в их общем сознании...

– Кровь Жиллимана, что это было?! – Кальпурния выхватила пистолет, когда из пустоты метнулся перепуганный крик.

– Что-то из восприятия астропатов, что-то, получаемое ими из самого воздуха Главного проспекта, – голос Ангази был скован страхом. – Надо остановить это. У меня есть снадобья, которые прервут транс...

– Нет! Мы слишком близко! – у Ширы блестели глаза. – Я была права, чтоб мне сгинуть, права! Пусть идут по следу. Что они воспринимают?

На платформе скользовика начал образовываться лед. В пространстве между псайкерами возникали радуги, будто воздух насытился влагой, но эти «радуги» постоянно меняли цвета, становясь то слишком яркими, то слишком тусклыми, и на них неприятно было смотреть.