Юноша

— Почему не идут самолеты?!

Заметив, что вместо «санитары» сказал «самолеты», он нехорошо выругался, решительно повернулся на бок и дико завыл от страшной боли в животе. Он был смертельно ранен.

Площадка «Книга — массам!» находилась в тридцати километрах от города, где росла Нина.

Пароход, на котором она ехала, опаздывал. Праскухин несколько раз звонил на пристань. Он ждал Нину днем — она приехала ночью.

Сверкая огнями, с колокольным звоном, точно карусель, поворачивался пароход. Близость встречи с Ниной волновала Александра. Дрожь пробегала по всему телу.

Нина тоже волновалась. И как всегда в момент сильного волнения, спазмы сжимали ей горло. Она вместе с другими пассажирами сошла на берег. Неожиданная темнота, поток людей, толкотня, сундуки, мешки (на стройку прибывало много рабочих) захлестнули Нину. Не выпуская из рук чемодана, она остановилась и беспомощно, неуверенно крикнула:

— Саша!

— Нина! — услышала она радостный голос Праскухина. — А я вас ищу…

Александр уходил на работу рано, возвращался поздно. Они обедали отдельно, ужинали вместе. Нина сама готовила завтраки и ужины. Ходила на базар, покупала молоко, яйца, ягоды. В остальные часы Нина много читала — готовилась к экзаменам в институт. Купалась в реке, чувствовала себя крепкой и, как никогда, счастливой.

Нина всегда узнавала — по выражению лица Праскухина, по его глазам, по его улыбке — о делах на стройке. Последние дни он приходил усталым и озабоченным. Строительство переживало трудности. Задерживали земляные работы. Плохо было с кирпичом. Прогулы увеличивались. Транспорт отставал.

Он жаловался на то, что на строительство попал кое-кто из бывших оппозиционеров, «правых» и «левых».

— Есть, которые хорошо работают. Ну а есть — тошно смотреть. Это главным образом те, которые раньше занимали ответственные посты: здесь им кажется работа маленькой… Хотя это вовсе не маленькая, — с раздражением замечал Праскухин. — Каждое дело можно сделать маленьким, если у тебя нет желания работать… Вот, например, Генкин. Он у нас в плановом отделе. До этого он заведовал плановым отделом в республиканском масштабе. Ему все кажется, что его снизили, что его обидели, и он работает спустя рукава… Видеть это, Нина, все равно что, когда приходишь в столовую голодным, набрасываешься на еду, а напротив сидит субъект, кривится и ест ту же пищу, словно принюхивается.

— Но они же коммунисты! — удивлялась Нина.

— Значит, плохие коммунисты, — отвечал Александр. — К ним трудно придраться, — продолжал он. — Формально у них все правильно… Но нет в их работе искренности. Делают одно, а думают другое… И кто их знает, что они думают? Вот что самое страшное. Человек с тобой в одной партии, в одной ячейке, и ты не уверен — друг это или враг.

— Но здесь они раскаялись, — говорила несколько наивно Нина. — Они же признали свои ошибки.

— Мало что раскаялись… В семнадцатом году они каялись и в двадцать третьем каялись… Как в партии трудности, они, задрав хвосты, подымают пыль, лай. Как почуют силу партии, бегут, поджав хвосты, обратно… Когда враг отступает, число храбрых увеличивается, — усмехнулся Александр.

Иногда Праскухин восторженно рассказывал Нине о какой-нибудь удачно проведенной работе на площадке. У него искрились глаза.

— Этот принцип кладки бетона у нас на стройке применяется впервые в СССР, — гордился он.

Нина вместе с Александром поехала в город. У Праскухина были дела в райкоме, в земотделе. Нина смотрела на знакомые улицы, на дома, как во сне. Она вошла во дворик. Там играли дети. Незнакомая женщина спросила у нее:

— Вам кого надо?

— Я здесь когда-то жила, — ответила с грустной улыбкой Нина.

Она прошлась по саду. Вспомнила папин белый китель. Петя. Хронята. «Слышишь? Топают по крыше!» Сергей Митрофанович. Сережа Гамбург. Гриша Дятлов.

Когда в автомобиле возвращались обратно на площадку, Нина поделилась впечатлениями с Праскухиным. Она рассказывала о своем детстве, о папе…

Александр смеялся. Он рассказывал о своем детстве. О сестре Елене, которую он очень любит.

— Это мать Миши? — спросила Нина.

— Да, — ответил Александр. И, точно вспомнив что-то нехорошее, поморщился. — Неприятный паренек.

Нина заметила с некоторой нерешительностью, что в Михаиле есть передовые тенденции и отсталые. Она думала, что поездка на КВЖД поможет ему выровняться.

— Усилит в нем передовые тенденции.

— Отсталые и передовые тенденции! — внезапно взволнованно перебил Праскухин. — Это неопределенно. Так нельзя говорить о человеке. Это так же пусто, как выражение «добрый малый», «симпатичный парень», — сказал он жестко.

Человек не состоит из двух половинок. Это в стариннейшие времена в поисках точного определения натуры человека применяли термин «полуангел, полузверь». Не зря подлинный марксизм так высмеял это школьническое деление. Человека нужно брать в соотношении с тем, что называется «эпохой»… Двадцать пять лет тому назад, на фоне иных исторических декораций, в Мише проступило бы то, что Нина называет «передовыми тенденциями». Такие неудовлетворенные романтики, пессимистические юнцы будоражили болото чеховской России. Они зарождали неопределенные стремления «ко всему прекрасному» в сердцах унылых провинциальных мечтателей. Но теперь, беспомощные, запоздалые, они сами превратились в ту самую провинциальную рутину, против которой когда-то восставали.

— И это именно тогда, Нина, когда у нас в стране навсегда исчезла эта самая унылая российская провинция. У нас в стране ее больше не существует. Нету ее… Вас еще трогает неустроенность, искания Миши. А я не сомневаюсь, — продолжал Праскухин, — что если он случайно не сломает себе шею в мушкетерский свой период, то к сорока годам это будет, если можно так выразиться, прекрасный «домашний хозяин», в гусарской пижаме и мягких туфлях. Это он солидно начнет попридерживать молодежь от излишней горячности, мечтаний и «непорядочности». На холстах его появятся академически выписанные натюрморты и пейзажи с лунным светом. Он бы, пожалуй, и сейчас начал развиваться именно в эту сторону, если бы его не контузило то, что принято называть «роковая любовь», — выговорил Праскухин мрачно-хрипло, передразнивая кого-то. — Именно это-то обстоятельство и задерживает период возрастной кори, быть может… кто его знает? — усомнился Александр, — даже толкнет на какой-нибудь «героический» подвиг. Однако же это совсем, совсем не изменит дела.

Праскухин немного помолчал, закурил и рассказал Нине об одном молодом человеке, который, претендуя на свою совершенно самостоятельную передовую линию в политике, а также на интимную близость к западноевропейской культуре, в пылу оппозиционной декламации позволил себе назвать провинциалом человека, который в течение всей своей жизни шел во главе революционного движения мира. Он позволил себе сказать это о человеке, чье имя кровью пишется на стенах в капиталистических тюрьмах, чьи гениальнейшие, насыщенные революционным динамитом труды переведены на все языки мира. Про того, чье имя сияет в веках наряду с именем Маркса.

— Почему позволил себе это сделать бойкий молодой человек? Видите ли, он надергал во всех трудах вождя такие, по его мнению, «захолустные» выражения, как, например, «почтеннейший» или ироническое «гм, гм». Он позволил себе это потому, что тот носил пиджачок, при встрече первый раскланивался со знакомыми и неизменно был во всей своей революционной жизни связан с товарищем-женой… С удовольствием должен сказать, Нина, что этот молодой человек в ближайшей же схватке партии с оппозицией был бесповоротно и беспощадно выброшен из такой глубоко «провинциальной» организации, как Ве-ка-пе-бе. Некоторое время судьбы его оставались мне неизвестными. Как-то проходя по Сретенке, я невольно залюбовался сделанными с удивительным умением и вкусом воротничками. Грешным делом, я люблю эти штучки[2] и зашел, чтобы прицениться. Каково же было мое удивление!.. Он, видите ли, удачно женился на какой-то предприимчивой Клавдии Николаевне. Она прекрасно ведет это небольшое дело. У них пара прелестных бутузов, дачка за городом и небольшое садовое хозяйство. Видите ли, он только сейчас понял, какая прекрасная вещь природа и как трогательно чувство отцовства, а у жены бездна вкуса и, главное, она — «идеальная мать»… Ну как тут не сказать: «почтеннейший» или «гм, гм»? — И Праскухин с веселым недоумением поднял брови и, как это было ему часто свойственно, неудержимо рассмеялся.

2

Праскухин прихвастнул. Он не любил этих штучек. Александр чаще всего носил гимнастерку, а если надевал галстук, то рубашку с пришитым воротничком.