Страница 46 из 74
— Анатолий Иванович. Моя вахта… Мне надо к себе на мостик, — взглянул на прихваченный с собой хронометр.
«У него тоже есть… — как бы порадовался Зубакин. — У него, у первого помощника… Открытость, чувство собственного достоинства…» Тотчас же будто прихлопнул Плюхина по макушке:
— Подпрыгиваешь! Несолидно это в твои лета.
— Ясно, — сказал Плюхин, думая о том, что получать нахлобучки — ну их! А ловчить, приспосабливаться — того страшней, так как ничто не проходит бесследно.
— Хм, — прочистил горло Зельцеров.
— Что ты? — взглянул на него Плюхин и приуныл: «Опять у нас правительственный кризис, затяжные выборы: кто за капитана, тот, выходит, против первого помощника».
В довершение Зельцеров щелкнул пятками ботинок, и Плюхин пересилил себя, посмотрел не в рот Зубакину, а в его пронизывающе суженные глаза, терзаемый тем, что не угадал, на что подбивал помощник по производству.
— Что еще можно? Делить! Да!
— А как же? — внятно, как о само собой разумеющемся, воодушевленно сказал Зельцеров. Смекнул: промолчи он, остался б один. А делиться с кем бы то ни было своим шампанским ему не хотелось.
Капитан выложил перед собой руки с сжатыми, как перед дракой, кулаками, опустил над ними голову — будто крепко задумался. Не один Плюхин, Назар тоже поверил в это, хотя уже изучил, каков их верховный. В действительности-то Зубакину стало ужасно противно оттого, что с ним никто не заспорил.
«НЕ ЗНАЮ ЖИВ ЛИ ЗДОРОВ ЗПТ ИЗНЕРВНИЧАЛАСЬ ЗПТ НАПИШИ ПЕТРОПАВЛОВСК КАМЧАТСКИЙ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ ТЧК МАМА», — с нарастающим раздражением прочел Венка.
Довольно упругий бланк судовой рации, толстый, испещренный рыжими, похожими на соринки, вкраплениями, лежал на его ладони несгибаемо, не свисал ни одним концом.
— Как врет!.. — сказал презрительно. — На самом-то деле она все та же. Куда-то уходит… — Тотчас же изорванная им в клочья радиограмма полетела в иллюминатор, за борт.
На койке лежал еще один такой же бланк. Не от Зойки ли? Ох какая шустрая девчонка! Сама предложила переписываться, вложила под упаковку компрессора послание: «Тому, кто вскроет. Черкните — кто вы, сколько вам лет?»
«СТАРШЕМУ БУХГАЛТЕРУ ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ ЗПТ РАСТОРГУЕВУ ДЛЯ СВЕДЕНИЯ…» — освоил Венка содержание первых печатных строчек следующей радиограммы.
— Кара милиции?.. — Угадал. Кто б еще покрыл за него старый долг? Углубился в средину текста: «ПРИ НАЧИСЛЕНИИ ЗАРПЛАТЫ РАСТОРГУЕВУ ВЕНИАМИНУ КУЗЬМИЧУ ПРОСИМ ВЫЧЕСТЬ ЗА УСЛУГИ ВЫТРЕЗВИТЕЛЯ… ПРИ НАЧИСЛЕНИИ…»
Он, как стоял, так, не сгибаясь, чуть оттолкнулся назад, оперся на переборку.
Ему хотелось свои отгульные часы в Находке истратить с таким залихватским безудержьем, чтобы потом было что вспомнить. Только где? На «пятачке»? Там скука. Что-то побросал в сундучок, снял с переборки засушенного камчатского краба, уже покрытого к тому времени бесцветным лаком. Между прочим, познакомился с Назаром на пассажирском причале тралфлота, разглагольствовал на баркентине…
Венка согнулся над выдвинутым рундуком, порылся в нем, взял отрывной блокнот, отыскал чистые страницы.
Про что только ни писал он своей заочнице Зое поначалу: и про летучего голландца, и про мисс предводительницу пиратов на юге Азии. Ввернул насчет целаканта — кистеперой рыбы палеозойской эры, будто она клюнула на крючок с наживкой из разноцветной синтетики. О матери же — ни слова.
«Зой! — вывел как на уроке по чистописанию. — Не забывай: океан по-прежнему заполняет две трети земли и всю мою душу. Однако верно также то, что в мыслях я следую за тобой, ничуть не отстаю. Особенно похвастать мне нечем. Живу — гребу, как здесь положено. Если посчитаешь меня безликим середнячком, каких нынче тьма-тьмущая, ты не слишком-то сильно ошибешься. А так меня тянет к чему-то! Порою со мной жесточайшие приступы одиночества. Вроде всем телом помню, как образовалась наша земля, на ней появился я — клетка. Как осваивал сушу… Пусть тебе на доведется узнать то же самое!
На сей раз в районе моей любви — Аляска, «земля на Востоке» — по Ремизовской карте. Она еще называется так: берег, о который разбиваются волны…»
«О чем еще неизвестно ей там?» — погрыз карандаш.
Морская почта ходила с оказией, с каким-нибудь случайным транспортом: или с рефрижератором-перегрузчиком, или с танкером, предназначенным доставлять через океан, в район лова, солярку и смазочные масла. Она тянула за собой белый след, раскачиваясь то под солнцем, то в кромешной тьме, подпадала под уничтожающие удары шквалов, очень трудно и долго плыла среди неистовых шелкапов. Бывало, ее, загнанную за какой-нибудь островок, в залив или в тихую гавань, опережала свежая почта. Тогда Зоя получала по два письма сряду, поражалась, как много всего природа дала Венке, еще больше стремилась постичь, что в нем, чем берет.
«…Так знай, после случая с аммиаком кожа на мне наросла вполне добротная. Только белая, как молоко. Теперь бы где загореть, а то срам, похожу на облезлого хека. Единственная у меня надежда: пойдем к островам Королевы Шарлотты, там я обнажусь в шезлонге пред их солнцем.
Чуть не забыл! При мне тут отец по собственному желанию, на должности: прачка. Он, как я же, выискивает, каким образом зацепились за Алеуты наши, русские. Разбирает изречения. За одно меня похвалил. Представь себе: такой неумеха, а вызвался подмогать мне во всем. Вместе строим макет «Паллады».
От него мне уже невмоготу, хотя, казалось бы, чего я? Родная кровь…
По-видимому, все в сути борьбы за существование. Так сказать, вырос — и беги без оглядки от своих родителей, испытай, на что способен. Если не выживешь — не дашь начало неудачникам, больше ничего. От того род человеческий в накладе не останется, наоборот…»
— Товарищи! — заставил разогнуться Венку динамик громкой связи. На пояснение, что произошло, у него будто не хватило воздуху. Наконец преодолел собственную немощь: — Я обращаюсь ко всем, кто сменился! К тем, кому не безразлично, с какими результатами закончим наш рейс. Коллектив!.. Мы наконец-то напали на окуней. А кому их обрабатывать? В производственной команде сами знаете, сколько недосчитывается и еще… больные. Требуется сознательность. Причем не в общем и целом, а конкретная.
— Уже ясно, что к чему, — не сдержался Венка. — Улов может уйти, как вода из пригоршни.
— …составлен график. Также подсмотрены ледовые поляны, в них покойно. Перегрузчик для нашей продукции «Палана». Он совсем близко. Попросим — подойдет. Словом, все для нас.
— Как складно у него выходит!
— …сколько выпадает отработать? Сейчас найду листочек. Вот! Всего каких-то два часа. Теперь еще лучше слушайте, зачитываю списки…
«Зойка, — перешел на скоропись Венка, — все, заканчиваю скрипеть пером. У меня на носу подвахта. А, ты ж не знаешь, что это такое. Все равно что у вас там, в грибном Подмосковье, поездка в село, когда нехватка рабочих рук.
Я считаю, это не мой случай. Что в нем можно ухватить? А все равно. Если не пойду куда зовут, себе наврежу. Люди — что, никуда от меня не денутся. Только кем для них стану? Как потом покажусь на глаза?
Зой, настраивай-ка себя на несущую меня куда-то океанскую волну. Если у тебя еще цел орган скучания, то включи его. Помолчи однажды среди общего веселья три минуты, я это здесь обязательно почувствую. Посчитаю, что не совсем одинок, нечего хныкать.
Обнимаю тебя, милая, сильно и нежно. Как вполне благородный осьминог — наш предок, кишечнополостный же!
Твой, на этот раз высокоширотный, в чем-то не такой, не совсем приемлемый, может быть, В».
К длинному разделочному столу, к некрашеным плахам, примкнули палубники — образовалась одна неровная стена. С другой стороны, лицом к ним, стали добытчики. Позади тех и других, на уровне поясниц, Игнатич укрепил новенькие выструганные сосновые брусья, чтобы, если начнется шторм, все смогли бы опереться на них. Отошел к Зельцерову, сказал: