Горбатые мили

Дима как о неизбежном поведал о том, что произойдет, когда в экипаже найдутся желающие скрепить союз любящих сердец:

— Первый помощник заведет специальный журнал. КК.

— Браки в море запрещены. КК, — будто за Назара расплескала вибра.

Дима тотчас же урезонил:

— А лучше, когда киса погуливает то с одним, то с другим?.. Первый помощник выберет из двух зол меньшее. Когда же повернем домой, у этого мыса снова произойдет поворот. КК.

— Какой? КК.

— Эк, недогадливый! Вахтенный журнал первого помощника полетит за борт. Опять настанет не жизнь, а малина: люби кого захочешь. КК.

— Все зависит от того, какой попадет первый помощник. КК.

«Он всерьез, что ли?» — Назар принялся стягивать, срывать с себя куртку, как лоскут.

— Наш чем-то мне не нравится. КК.

— Кто? Первый помощник? КК.

— Он. КК.

— А чего? Показал себя покладистым. Таких нашему капитану только дай. КК.

Как бы в подтверждение, что Назар правильно понял состояние людей, когда расписался в бумагах пограничников, Дима отчеканил:

— Отдал ему машиниста на съедение. Ради собственных отношений. С ним. А для него… Первому-то по штату положено: не важно, чья сторона сильней, во что бы ни стало отстаивай справедливость. КК.

Назар вспомнил, как сорвался с недостроенного кислотного цеха Амурского целлюлозно-картонного комбината, с узкой, еще не закрепленной арки потолочного перекрытия, «не прихваченной» там, где синели пластины закладных конструкций. Когда его не больше метра отделяло от брошенного ему электросварочного держака, она предательски качнулась и… сразу понеслись мимо него справа, со всех сторон серые железобетонные балки, такие же стояки, ригели, края плит перекрытий. Он рванулся к ним на миг, не больше. Увидел — рядом доска. Не заставлял себя ухватиться за нее — руки сами действовали…

Тотчас же где-то треснуло. Не под его ли ладонями? В глаза уперся свет из оконных проемов. А может, включились яркие светильники.

Обо что-то чиркнул бедром… Вслед за тем стукнули обломки деревянного бруса друг о друга, о ребра железной распорки. Полетели же они не вместе с ним, отстали.

Тогда же Назар перегнулся на осветительном шнуре, как вывешенный после стирки старый длинный комбинезон.

«Это бред, что накануне гибели перед глазами проходит вся жизнь или что-то там, какие-то поворотные случаи», — в первое мгновение подумал Назар и тут же, опровергая это, в неоглядном просторе его памяти распахнулось поле с подпалинами от турбинного жара реактивных истребителей, на нем, возле выложенной из шестигранников взлетно-посадочной полосы, он увидел себя, каким служил: в выцветшей гимнастерке хэбэ и суконных голубых погонах.

Второе мгновение: Амурск. В кипе стереофонических пластинок знакомый электрик отыскал ту самую, что проигрывал с одним определенным смыслом: чтобы по-дружески, для общего веселья смутить свою очень приветливую жену-учительницу — насколько она раздобрела после первых же родов: «Я свою Наталию узнаю по талии…»

Назара в тот вечер отозвала в коридор соседка:

— Нельзя ли?.. — Она попросила налить коньяку в стопку, так как «на сугрев» ее простуженному мальчугану ничего в магазине не нашлось, а в единственный ресторан «Утес» не пустили, в нем банкет…

Перед третьим мгновением Назара обожгла холодная, как из погреба вынутая, железобетонная плита. Затем его развернуло. Сколько-то времени он лежал пластом, почти без пульса, и увидел испуганное лицо Сашки Кытманова, за ним кого-то еще: много народу сбежалось со всех отметок, чуть не со всего участка.

К проему в кровле незавершенного цеха подвели монтажный кран. Сашка Кытманов подтолкал под плиту петли троса. Назар потянулся, от чего-то оберегаясь внутри себя, как от колющего, режущего. Попробовал сжать пальцы в кулаке. Двинул ногу. Точнее, захотел распрямить ее. Тотчас опять, уже не наяву, свалился с верха той же арки, не боясь, что переломает себе руки-ноги.

На стройплощадке молчали. Наверно, в поселке тогда тоже не смели ни о чем говорить. Боль плыла по небу, общая боль монтажников, всех строителей.

…Назар не залежался в больнице. Попросился к своим. А врачи улыбались ему, что, мол, слышим, и переговаривались между собой на латинском: глубокое травмирование психики, подкорковые связи… Короче, опасались, что у него так или иначе проявится боязнь высоты.

Они ошиблись. Как позже начальник рации с Димой, пришедшие к выводу, что после схватки с капитаном Назар ни на что больше не отважится. А он жаждал действий. В Амурске снова ушел к монтажникам, на траулере не смог не попробовать утвердиться в своих правах, назначил политзанятия, хотя мог бы повременить с ними, плаванье-то только начиналось.

Самый главный стол в кают-компании Нонна вымыла тщательно, до ножек и, как перед событием, застлала лучшим бархатом. Оглядела его еще раз — осталась довольной.

Капитанское кресло под кремовым чехлом пустовало.

Старший помощник Плюхин взглянул на Назара, повздыхал, словно накануне выволочки, и подался, как подневольный, к телефону пригласить капитана на учебу комсостава. В качестве слушателя.

— Анатолий Иванович…

— Поскольку вы все собрались, то что ж — не возражаю. Пожалуйста. — Будто требовалось взять его, Зубакина, разрешение занять кают-компанию. Бросил телефонную трубку.

Назару польстило, что в перерыв к нему подошел не кто-то, а старший специалист электрической техники Бавин, который слыл за парня-самородка и на самом деле был таким.

— Скажите, успеем ли мы пройти всю программу до конца рейса?

После первого, пристрелочного занятия Назар опять поднялся на рацию, на этот раз только затем, чтобы взять забытую там куртку.

— Ловко схватил нас под жабры первый помощник! — щелкнул ключ Димы. — «Вы, говорит, знакомы со мной, меня вам представил старпом перед вечерним чаем. Теперь очередь за вами… Не что-нибудь, а философию собираемся грызть. Мне, таким образом, нельзя не знать свою аудиторию». Он по-ученому к нам! КК.

— Ну? КК.

— Вот и ну! Спрашивает: «Материалисты вы или идеалисты?» Конечно, мы, знаешь, загудели: «А кто же еще, по-вашему?» КК.

— Оригинально. КК.

— Нас заело. Он же ни шагу назад, попросил: «Подтвердите это». Поднялся помощник по производству Зельцеров: «Нам тоже довелось учиться. Знаем: материя первична, сознание — вторично». Первый помощник вроде стал заманивать: «Дальше, дальше. Свяжите с собой. Что вы? Смелей». Зельцеров что-то плел, пока его не прервал старший электромеханик. Засмеялись… КК.

— Ну! КК.

— Он как в лужу сел. КК.

— Зельцеров? Старший электромеханик? КК.

— Первый помощник потом атаковал Ершилова: «Какого цвета у нас скатерть?» Он бодро так: «Вишневая». Первый помощник опять к Зельцерову: «А по-вашему?» Зельцеров едва выдавил из себя: «Темно-красная». Первый помощник ушел в глубь кают-компании и поднял Ксению Васильевну: «Так что же, здесь две скатерти? Или — ни одной? А может, всего важней ее отражение в нашем сознании? То есть существует только то, что видим? От чего отвернемся — того нет?» Словом, уличил нас в идеализме. КК.

— Мы обычно на историю налегали. КК.

— Мы тоже. Доходили до четвертой главы. Дальше не успевали, возвращались в Находку. КК.

— Пымаем что или нет, а философами станем. КК.

— Ничего не поделаешь. Обстоятельства!.. КК.

— Против Ершилова, а особенно против Зельцерова, первый помощник что-то имеет. Иначе не выставил бы их в таком виде. КК.

— Они такие есть. КК.

Из-за того, что «Тафуин» качало, Назара повело к Диме, оперся о его плечо:

— Вам не кажется, что он велик?.. — спросил про зазор у ключа. Швырнул куртку на диван.

Дима изобразил из себя беззаботного парня, посторонился:

— Вы проверьте!

— Философия не балласт какой-нибудь. Что еще у вас для меня? КК, — сыпанул точки и тире Назар.

Начальник рации выпучил глаза, Дима сел на куртку с чувством схваченного с поличным: