Последние из Валуа

– О, шевалье Базаччо гораздо красивее маркиза! – воскликнула Жанна.

– Так вы их видели? – спросили королева и мадемуазель де Солерн в один голос.

Дочь барона дез Адре покраснела.

– Да, случайно, – пробормотала она. – Позавчера… когда я ехала в Сен-Жермен-л'Оксерруа… мне их указали… мне сказали…

– К чему так волноваться, дорогая Жанна! – ласковым голосом промолвила Елизавета. – Если шевалье Базаччо вам нравится, то что же в том предосудительного? К тому же вы так хороши, что его можно только поздравить с подобным счастьем! Вы ведь не принцесса; вы можете выйти замуж за того, кого любите… и кто любит вас.

Едва она произнесла последние слова, как тяжелую бархатная портьера отодвинула маленькая, хорошенькая ручка, и один из новых пажей Елизаветы, Паоло, объявил:

– Главный оруженосец госпожи королевы, Рудольф де Солерн.

То был час, когда главный оруженосец являлся, чтобы принять приказания королевы на вечернюю службу. Он вошел, почтительно поклонился ее величеству, приветствовал мадемуазель де Бомон и дружески кивнул Шарлотте, своей сестре, – последние тотчас же отошли к окну.

Королева, вздрогнувшая при докладе о приходе Солерна, теперь смотрела куда-то вдаль и будто не замечала присутствия графа; тот же стоял тихо, неподвижно и благоговейно созерцал ее, молодую и прекрасную.

Наконец Елизавета обратила взор на вошедшего и произнесла с легким замешательством:

– Извините, господин де Солерн… я задумалась…

– Ваше величество не должны извиняться перед их покорнейшим слугой, – сказал Рудольф. – Я готов ждать ваших приказаний столь долго, сколь вам будет угодно.

– Моих приказаний… – обеспокоенно проговорила королева. – Но у меня нет никаких приказаний для вас на сегодня. Хотя… сегодня бал при дворе; я пойду туда, и вы будете меня сопровождать, господин граф.

– Хорошо, госпожа. Это все?

– Все.

Рудольф вознамерился удалиться.

– И еще одно, сударь, – сказала Елизавета. – Это касается нескольких слов, которые только что вырвались у вашей сестры и которые больно меня задели.

– Что же это за слова, госпожа? Что могла сказать мадемуазель де Солерн такого…

– О, не обвиняйте ее. Если она меня и встревожила… огорчила… это не специально! Садитесь, граф; выслушайте меня… и ответьте откровенно.

Рудольф повиновался и сел.

Королева продолжала вполголоса:

– По словам Шарлотты, она уверена в том, что госпожа Екатерина Медичи за что-то вами с ней недовольна. Вы тоже так полагаете, господин де Солерн?

Тот не решался ответить.

– Ах! – воскликнула Елизавета. – Вспомните, я просила вас быть откровенным… Мне действительно нужно это знать!

– Если уж на то пошло, госпожа, – ответил граф, – то скажу прямо: да, я тоже так считаю. Госпожа Екатерина Медичи не может простить нам, мне и Шарлотте, того, что мы признаем и любим лишь одну королеву во Франции, королеву, которую она предает… она, ее мать… которая должна защищать ее и служить ей! Что до меня самого, то ее отвращение ко мне лишь увеличилось вследствие моего отказа перейти к ней на службу, – такое предложение поступало мне от нее три месяца тому назад.

– А! Так госпожа Екатерина предлагала вам…

– Ваше величество приказали мне быть откровенным – я и был искренен.

– И я вам за это очень признательна, господин граф. Но… это… как вы назвали… отвращение, которое вы внушили госпоже Екатерине, отказавшись поступить к ней на службу, не подвергает ли оно вас опасностям… большим опасностям?

Рудольф пренебрежительно пожал плечами.

– О, это меня мало беспокоит, – ответил он. – Девиз Солернов таков: «Делай, что должно – и будь, что будет». Я иду своей прямой дорогой; если кто-то встанет у меня на пути, моя совесть подскажет мне, как быть, а шпага защитит меня.

– Шпага! Что значит шпага против двадцати кинжалов!

– О, я не думаю, что дело дойдет до кинжалов, – возразил Рудольф, улыбнувшись. – Полагаю, госпожа Екатерина дважды подумает, прежде чем избавиться… таким образом… от человека, который является не ее подданным, а слугой его величества императора Германии Максимилиана II!

– Кто знает… – прошептала Елизавета. – Говорят, королева-мать не останавливается ни перед чем, когда хочет утолить свою ненависть! Вместо железа она вполне может употребить и яд.

Рудольф не ответил.

– Знаете что, господин де Солерн, – продолжала молодая королева. – Мне кажется, с вашей стороны будет благоразумно… если вы… последуете совету, который я хочу вам предложить… Возможно, за себя вы и не опасаетесь, но ведь Шарлотта, наша дорогая Шарлотта может… пострадать совершенно невинно!

– И какой же совет изволят предложить нам, мне и моей сестре, ваше величество во избежание последствий ненависти королевы-матери? – спросил граф.

– Что ж… Боже мой! Пребывание в Париже не может быть особенно приятным ни для вас, ни для Шарлотты, а император Максимилиан чрезвычайно ценит вас, господин де Солерн… он мне часто говорил это… Вы только выиграете, вернувшись к нему, а Шарлотта и без того скоро меня покинет; она уже в тех летах, когда самое время выйти замуж за кого-нибудь любезного сеньора.

– Если я правильно понял, госпожа, то вы приказываете мне и моей сестре оставить вашу службу?

– Приказываю!.. Нет!.. Я вам не приказываю… абсолютно… я…

– Вы предлагаете нам оставить вас совершенно одну при этом французском дворе, который своим смрадным дыханием погубит вашу молодость, вашу добродетель, если с вами не будет ни одного верного друга? Ах, госпожа! Что бы вы подумали о нас, если б мы согласились последовать вашему великодушному, бескорыстному совету?

– Господин де Солерн!

– Оставить вас! Отдать вас на растерзание вашим врагам! Это было бы трусостью с нашей стороны, госпожа, ужасной подлостью…

– Господин де Солерн!

– О, простите, ваше величество, простите… Эмоции переполняют меня… я, быть может, слишком увлекаюсь! Но я не могу иначе… мой разум покидает меня, когда я слышу, как вы говорите двум сердцам, которые бьются единственно ради вас: «Оставьте меня!» Да могу ли я жить вдали от вас! Пусть убьют меня здесь, во Франции; по крайней мере, я умру… у ваших ног! А умереть у ваших ног, моя королева, я почту за счастье!

– Рудольф!

Граф, словно безумный, упал к ногам Елизаветы, и та, молча, не будучи в состоянии говорить от волнения, протянула ему дрожащую руку, которую он почтительно поднес к своим губам.

Эта нежность заставила сердце королевы забиться чаще, но в то же время и привела ее в чувство.

Не зря, видимо, один из историков того времени называл Елизавету, супругу Карла IX, святой… Она действительно была святой, эта женщина, и в самом широком смысле этого слова: святой до того, что терпеливо сносила все страдания, позор, всегда держа свои переживания при себе.

Она отняла руку, встала и, улыбнувшись, жестом дала Рудольфу де Солерну понять, что он может быть свободен.

– Хорошо, господин мой главный оруженосец, – сказала она, – раз уж вы не желаете возвращаться в Германию, оставайтесь на нашей службе здесь, во Франции. Ступайте!

Между тем как Жанна де Бомон и Шарлотта де Солерн скромно удалились в другой конец просторной комнаты, чтобы не стеснять королеву во время ее разговора с главным оруженосцем, третья персона, напротив, изо всех сил старалась не пропустить ни единого слова, ни единого жеста беседующих.

Что это была за персона? Один из пажей королевы Елизаветы; один из сыновей Тофаны – так как мы уже знаем, что это были ее сыновья. Тот самый, кто несколькими минутами ранее объявил о приходе графа де Солерна – Паоло, брат Марио.

О, Маргарита Валуа не напрасно советовала невестке быть осторожнее, когда королева-мать великодушно предложила той двух пажей, учтивость которых так пленила Елизавету. Не могла же Екатерина Медичи совсем без причины стать вдруг такой любезной! Эти прелестные, очаровательные мальчики должны были, по задумке госпожи Екатерины, шпионить за молодой королевой.