Страница 44 из 93
— Хорошо бы, — вздохнул Софокл. — Хорошо бы стать моложе.
Сократ высыпал оливки на тряпицу, сходил к ручью, ополоснул в нём фиал и принёс воды. Подал фиал Софоклу:
— Пей, но не бойся, что помолодеешь.
— Ты сказал «нс бойся»? Но я-то как раз хотел бы помолодеть!
— Зачем? Будет больше сил, но меньше таланта, больше красоты, но меньше ума, больше желаний, но меньше возможностей исполнить их, больше жизни, но меньше славы. Разве мы не тратим первое ради достижения второго?
— Увы, тратим.
— А разве второе — талант, ум, богатство возможностей, слава — менее желанно, чем первое?
— Думаю, что более.
— Тогда спокойно пей, — сказал Сократ.
Стали подходить другие люди и класть на камень свои дары, но самый верхний выступ камня был уже занят дарами Аспазии и Перикла.
— Мы будем первыми, — сказал Сократ.
Солнце, поднявшись из-за Парнаса, осветило храм. Пробудился светозарный Феб, и сила его достигла земли вместе с лучами. Ближние рощи наполнились щебетанием птиц, поплыли запахи лавра и сосен, зашевелились в Пифийской долине голубые и розовые туманы. Из храма вышли два жреца и медленно сошли по ступеням. Каждый из них нёс перед собой большой серебряный поднос, устланный ветвями лавра. Жрецы остановились у камня даров и замерли в ожидании.
— Чьи дары на самом верху камня, должны взять их и переложить на подносы, — подсказал кто-то громким шёпотом.
Сократ и Софокл поспешили к камню и сделали так, как им было подсказано.
— Вы Сократ и Софокл? — спросил один из жрецов.
— Да, — ответил Сократ.
— Следуйте за нами.
Они поднялись в храм. Приказав Сократу и Софоклу остановиться у Омфалоса, жрецы приблизились к жертвеннику и поставили на него подносы с дарами.
— О, Феб, пророк Зевса, возвещающий волю его, прими дары вопрошающих, — заговорили они дружно, — исполни их просьбу, о Мойрагет, и открой судьбу, защитник наш, целитель и отвратитель зла. Прими!
Затем один из жрецов повернулся к Сократу и Софоклу и велел им коснуться руками Омфалоса.
— Чтобы бог узнал вас, услышал и оценил.
—Теперь объявите ваши вопросы и назовите имена вопрошающих, — потребовал другой жрец, беря с жертвенника вощёную табличку и стило.
— Говори ты, — сказал Сократу Софокл.
— Ладно, — согласился Сократ и громко объявил: — Аспазия, подносящая в дар храму золотую кружку, спрашивает, победят ли Афины в предстоящей войне с Пелопоннесом. Перикл, подносящий в дар храму золотой браслет с драгоценными камнями, спрашивает, доживёт ли он до победы Афин над Пелопоннесом. Дары вопрошающих доставлены Сократом и Софоклом.
Жрец записал на дощечке имена и вопросы.
— Теперь ждите, — сказал он, направляясь к уже знакомой Сократу двери. — Вас позовут.
Другой жрец остался у жертвенника. Пс торопясь он снял с подносов дары и ветви священного лавра, разложил их на жертвеннике, что-то бормоча, отодвинул подносы в сторону, положив их друг на друга, затем взял папирусный свиток, осторожно развернул его и принялся в нём что-то тщательно записывать, поглядывая время от времени на кружку и браслет.
Сократ приблизился к Софоклу и тихо сказал, указывая глазами на жреца:
— Он вносит наши дары в список и даёт им подробное описание.
— Я догадался, — ответил Софокл. — Боги тоже любят учёт.
— Тс-с, — прижал палец к губам Сократ: вернулся первый жрец.
Жрец подошёл к Омфалосу, где стояли Сократ и Софокл, внимательно осмотрел каждого из них и спросил:
— Нет ли при ком из вас оружия?
Сократ и Софокл поочерёдно ответили, что нет.
— Там, куда я вас поведу, — предупредил жрец, — надо стоять неподвижно и молча.
Они спустились в прорицалище.
Арсиноя, увидев Сократа и Софокла, кивнула им головой и указала, где надо встать.
Пифия уже была на треножнике. В белой пепле, с лавровым венком на голове, она сидела, поджав под себя ноги, молодая, тонкая, с длинной шеей, чёрными вьющимися волосами, держа перед собой на коленях золотой, похожий на солнце, бубен. Глаза её были закрыты, губы накрашены кармином, и потому казалось, что она держит во рту алый тюльпан. Щёки были белы, как мрамор, брови срослись на переносице и походили на крылья чёрной чайки. Она сидела неподвижно, как. изваяние. Из щели, рассекавшей пол прорицалища, поднимался пар, окутывая прозрачной дымкой треножник и сидящую на нём Пифию. В четырёх бронзовых чашах, стоящих на полу вблизи треножника, дымились, источая пряный аромат, угли лаврового дерева. Пар и дым поднимались к решетчатому потолку, пронизанному солнечными лучами.
— Здесь вопрошающие, — сказала Арсиноя, обращаясь к Пифии. — Их двое. Один из них — философ Сократ, он спрашивает от лица Аспазии: победят ли Афины в войне с Пелопоннесом? Второй из вопрошающих — трагик Софокл, он спрашивает от лица афинского стратега Перикла: доживёт ли Перикл до победы Афин над Пелопоннесом?
Сократ видел, как Пифия приоткрыла один глаз и посмотрела на них. Софокл тоже заметил это и улыбнулся: женское любопытство неискоренимо.
— Дух божества в тебе с лавром и водою, пусть он заговорит!
С этими словами Арсинои Пифия подняла одной рукой с колен золотой бубен, другой ударила в него. Звук был глухой и краткий. Потом она ударила ещё раз и ещё и закачалась, словно молодой кипарис под ветром. Губы её зашевелились, но ещё беззвучно. Она открыла глаза, большие и тёмные, но ни на кого не смотрела. Волосы её закачались на плечах, как чёрный дым.
Первым словом, которое она произнесла, вернее простонала, было слово «война». Между ударам и бубна оно срывалось с се губ то громко, то тихо, то напевно, то грубо. А то звучала лишь половина слова, первая или вторая, будто что-то перехватывало горло Пифии, душило её. Потом из дрожащего, как у щебечущей ласточки, горла Пифии вырвался целый поток слов или даже звуков, потому что многие не сочетались в слова; из других же слова получались странные, загадочные, как слова варварского языка. Но были и понятные: война, победа, смерть, кровь, боги, мечи, Афины, Спарта... Понятные и непонятные, они укладывались в ритм, отбиваемый бубном, и это был ритм гекзаметра, ритм набегающих волн, ритм затухающего горного эха. Жрец записывал что-то на вощёной табличке, потом стирал и писал снова.
Трудно сказать, сколько всё это длилось. И когда голос Пифии прервался на очень высокой ноте и столь же внезапно замолк бесновавшийся золотой бубен, Сократу показалось, что он очнулся от сна. Проснулся Сократ от неожиданно наступившей тишины, забыв о том, что видел и слышал во сне. Голова Пифии устало свисала на грудь, бубен лежал на коленях.
Сократ вопросительно посмотрел на Арсиною.
Она сказала:
— Всё, что ты слышал. Оракул записан жрецом.
Жрец протянул Сократу дощечку с записью оракула и жестом пригласил к выходу.
Они ушли из храма к роще, уселись там на пнях и прочли то, что было написано на табличке:
— И что всё это значит? — спросил Софокл.
— Только то, что должно случиться, — ответил Сократ.
— И что же должно случиться?
— Я не толкователь оракулов, — ответил Сократ, заворачивая табличку в платок, — но, признаюсь, мне от всего этого не по себе. Посмотри туда, — указал он на вершину высокой отвесной скалы.
— Смотрю. И что?
— Мне так же не по себе, как если бы я стоял там и смотрел вниз, — объяснил Сократ.
Они вернулись в Афинское пристанище. Хромон ждал их у ворот.
— Умер Демарх, — сказал Хромой. — Я принёс ему завтрак и увидел, что он мёртв. Я закрыл ему глаза.