Страница 33 из 93
— Как лев, засыпая, он кладёт голову на кусок сырого мяса, а не на развёрнутый свиток мудреца, — сказал Софокл и спросил: — Так о чём же мы попросим дельфийскую Пифию? Какой ответ нам нужен: о том, победим мы или не победим в войне с Пелопоннесом, удержится ли у власти Перикл или о том, не зло ли побеждает в этом мире, как сказал Сократ?
— Спросите о войне, как велела Аспазия, — сказал Перикл. — За это отдадите храму золотую кружку. Потом спросите Пифию обо мне, о том, доживу ли я до победы над Лакедемоном. За это поднесёте жрецам Аполлона мой золотой браслет. О себе же вы всё давно знаете, если верить Ахеронту: «Софокл мудр, Еврипид мудрее, но всех мудрее среди эллинов Сократ». Так? — усмехнулся Перикл.
Он правильно произнёс оракул, который некогда принёс Сократу его друг Ахеронт, побывавший в Дельфах с посольством казначейства. Ахеронт погиб в бою при Потидее, из которого Сократ выносил раненного Алкивиада.
Вспомнив об Алкивиаде, Сократ вспомнил и о Перикле-младшем, который был ровесником Алкивиада и ради которого Перикл-старший, Перикл Олимпиец, приехал сюда, в своё ахарнское имение.
— Здоров ли сын? — спросил Перикла Сократ, пропустив мимо ушей его вопрос об оракуле, привезённом Ахеронтом.
— Вполне здоров, — ответил Перикл.
— Не слышу радости в твоих словах, — заметил Сократ. — Не гневи богов. Давай выпьем за счастливое выздоровление твоего сына.
— Как хорошо, что ты не забываешь о вине, — сказал Перикл, подвигая кратер к Сократу, — иначе оно скисло бы от наших невесёлых разговоров. Теперь скажи мне, Сократ, что ты узнал о делах, связанных с убийством нашего друга Фидия, — попросил Перикл, когда они выпили. — Есть ли что-то новое?
— Да, — сказал Сократ, — Менон написал донос на Фидия, будучи подкупленным налоговым сборщиком с агоры Динием. Деньги для подкупа Менона вручил Динию Клеофонт, владелец лавки музыкальных инструментов у Одеона. В этом мне признались Менон и Диний. Диний убит у ворот своего дома ударом ножа. Клеофонт отплыл из Пирея на Самос. Менон лежит в горячке после того, как попытался покончить с собой. Главного же — кто отравил Фидия — я так и не узнал.
XIII
Двулошадную повозку снарядил для них Перикл. Дал возничего, юношу Толмида, и слугу Хромона, которому поручил исполнять в пути роль повара и телохранителя одновременно, для чего ему были выданы деньги, съестные припасы и оружие — лук, копьё, меч и боевые доспехи. Щит и меч Перикл вручил также Сократу. Опоясался мечом и возничий Толмид. Софоклу же Перикл сказал:
— Ты уже стар, Софокл, чтобы держать в руке меч. Твоим истинным оружием являются папирус и мемфисская камышинка[92], а молодые люди, Сократ, Толмид и Хромой, позаботятся о твоей безопасности. Хайрете!
Они выехали тихим туманным утром. Софокл и Сократ подрёмывали в повозке до восхода солнца. А когда солнце взошло и туман рассеялся, Сократ сладко и шумно потянулся, разбудив Софокла, и произнёс:
— Впереди добрый десяток беззаботных и сытых дней. Такое счастье мне ещё никогда не выпадало. Спасибо Аполлону, который надоумил Аспазию отправить нас за оракулом.
— Я всегда боялся радоваться заранее, — ответил Софокл, отбросив с лица плащ. — Скажешь слово радости, а тут и беда подкатит. Счастье надо принимать молча, чтобы не спугнуть его, а о горе кричать. Я испытал это правило тем, что нарушал его и следовал ему. Предпочтительнее следовать ему — вот мой опыт.
— Одному чужестранцу, который никогда ранее не видел и не ел орехов, попались подряд десять горьких орехов, из чего он заключил, что есть их нельзя. Он извлёк это правило из опыта, а опыт оказался случайным и ошибочным, из чего следует, что нельзя устанавливать правила, опираясь на краткий опыт одного человека.
— Я испытал моё правило всей моей жизнью — разве можно назвать это кратким и случайным опытом? — возразил Сократу Софокл.
— Жизнь и дела твои достойны уважения, — ответил Сократ, — тебе, как божеству, ставят алтари. Ты — пример для многих. В том числе и правила, которым ты следуешь. И всё же жизнь коротка, чтобы испытать каждое правило до основания. К тому же твой опыт — это только твой опыт, и мало кто примет его на словах. Давай проверим, так ли это. Толмид! — обратился Сократ к юному возничему, который с интересом прислушивался к разговору и то и дело поглядывал на Сократа и Софокла, придерживая лошадей, чтобы повозка не так сильно громыхала на ухабах. — Скажи нам, Толмид, опасаешься ли ты заранее радоваться тому счастью, которое тебя ждёт?
— Никогда! — весело ответил Толмид. — Если меня ждёт девчонка, я лечу к ней с песнями!
— А ты, Хромон? Готов ли ты следовать правилу Софокла?
— Зачем? — ответил Хромон. — В жизни так мало радостей, что нельзя пропускать ни одну. Радость — такая дорогая и редкая вещь, что не стоит пренебрегать ею ради какого-то глупого правила.
Сократ, довольный ответом Хромона, громко расхохотался.
— Вольно вам смеяться над стариком, — обиделся Софокл. — Молодые жеребцы! Вот накажут вас боги за легкомыслие.
— Как ты взвешиваешь мысли? — ухватился за слово Сократ. — Есть тяжёлые мысли, есть лёгкие. Какой мерой ты это определяешь?
— Мерой содержащейся в них глупости, — ответил Софокл. — Чем глупее мысль, тем она легче, тем быстрее слетает с языка. Потому-то и болтливы безмерно легкомысленные люди, а мудрые люди молчаливы.
— Как можно судить о мудрости или глупости человека, если он молчит? — спросил Сократ. — Вот и придорожные камни молчат. И чем молчащий человек отличается от молчащего камня? Как ты думаешь, Толмид?
Возничий, обрадованный тем, что Сократ снова обратился к нему, прокричал в ответ чуть ли не во весь голос:
— У человека есть душа, а у камня нет!
— Правильно! — так же громко похвалил возничего Сократ. — В человеке есть душа, а в душе спрятана его мудрость! А где человек прячет свою глупость? — рассмеялся он.
— Глупость спрятать нельзя, — сказал Софокл. — Глупость написана у человека на лице.
— А мудрость спрятать можно?
— И нужно, — ответил Софокл. — Потому что не каждому глупцу она по зубам.
— От глупцов её надо прятать получше.
— Я рад, что хоть с этим ты согласен.
— И я рад, — сказал Сократ. — Но скажи мне, случается ли так, что человек, спрятав мудрость, потом и сам не может её найти? Завалит, скажем, её всякими случайными мыслями, правилами, засыплет всяким словесным мусором, закопает и забудет где.
— Думаю, что так бывает, — ответил Софокл.
— А ты как думаешь? — спросил Сократ у Хромона, который копался в корзинах, перекладывая из одной в другую узелки с крупой и мукой.
— Бывает ещё хуже, — отозвался Хромой, не поднимая головы. — Бывает, что человек даже не знает, какая мудрость спрятана у него в душе, потому что невоспитан, не ухаживает за своей душой, не освобождает се от сорняков, отчего семя мудрости, брошенное в душу богами, никогда не прорастает.
— Вот мысль, достойная философа, — похвалил Хромона Сократ. — Ты мне ещё расскажешь, Хромой, откуда ты родом и почему оказался рабом, — у нас дорога длинная, — а теперь ответь, можно лис помощью другого человека отыскать в своей душе мудрость.
— У человека нет лучшего помощника, чем другой человек.
— А я считаю, что лучший помощник человека — конь, — сказал возничий Толмид, ревниво напомнив Сократу о себе.
— И конь помощник, — согласился Сократ. — Но не в делах мудрости. В делах мудрости человеку может помочь только человек. В беседе, в споре рождается мудрость, потому что спор и возделывает душу, и очищает её от сорных трав, и поливает её животворной влагой. Правильно я говорю, Хромон?
— Я и сам лучше не сказал бы, — ответил Хромон.
Софокл усмехнулся в бороду: Хромон своим ответом ставил себя если не выше Сократа, то наравне с ним, что, впрочем, нисколько не задело Сократа, который придвинулся поближе к Хромону и продолжал:
92
Книдская (мемфисская) камышинка затачивалась как гусиное перо и служила для письма.