Страница 26 из 93
Эвангел, главный распорядитель пира, принял чашу из божественных рук Аспазии и поднёс её Сократу. И тут зазвучала музыка — флейты и кифары, — и девушки в лёгких нарядах выпорхнули в танце на середину зала.
— Не то ли это вино, которым ты угощал Фидия? — взяв чашу, спросил Эвангела Сократ.
— Да, — ответил Эвангел, опустив глаза. — Это именно тот напиток, который был приготовлен для Фидия Аспазией из вина и мёда, подаренного нам Лисиклом, с добавлением разных трав. По тому же рецепту.
— За что же мне такая честь? — усмехнулся Сократ.
— Никто не знает о происхождении этого напитка, — ответил Эвангел. — Все думают, что в этой чаше просто хорошее вино.
— Я о другом, — сказал Сократ. — Великая честь — умереть на пиру. И вот я спрашиваю: за что мне такая великая честь, Эвангел?
— Ты думаешь, что вино отравлено? — Эвангел протянул руку к чаше, но Сократ не отдал её.
— Сам-то ты пил его? — спросил Эвангела Сократ.
— Нет. Вино такое дорогое и его так мало, что велено хранить его для особых случаев. Эта чаша — последняя.
— Жаль, — сказал Сократ, понюхал вино и закатил глаза от наслаждения. — Жаль, что только Фидий и я такие счастливцы. Попробуешь? — спросил он Эвангела.
— Не смею. Что скажет Аспазия? Она строга.
— Тогда скажи мне, соблюдается ли в этом доме обычай, когда гость, удачно завершивший долгую беседу, передаёт свою награду тому, кого он считает мудрейшим?
— Так было раз или два, — ответил Эвангел. — Я помню, как Анаксагор отдал свою чашу Фидию, который за время беседы не проронил ни одного слова. По пир был посвящён воздвижению на Акрополе бронзовой статуи Афины Промахос.
— Прекрасно! Тогда останови музыку и позволь мне сделать то, что я хочу.
Эвангел приказал прервать танец. Сократ сошёл с ложа и, держа чашу над головой, словно это был факел, громко сказал:
— Я награждён этой чашей как завершивший беседу. Но подлинная награда должна принадлежать не мне, а тому, кто показал себя в беседе мудрейшим. По древнему обычаю мудрейшего определяет завершивший беседу. И вот я хочу истинному мудрецу передать чашу с драгоценным вином, которую я держу.
Пирующие сначала притихли, потом захлопали в ладоши, затем снова притихли, ожидая, кого же Сократ назовёт мудрейшим.
— Я думаю, — продолжил Сократ, делая непозволительно большие паузы между словами, — что эту чашу должен получить Лисикл!
Конечно, от Сократа можно было ожидать какой угодно шутки, но назвать мудрейшим Лисикла, этого неотёсанного скототорговца, разгульного верзилу, было слишком смело, до неприличия, тем более в присутствии Софокла, Геродота, Еврипида, Продика — мужей столь просвещённых, что равных им не сыскать во всей Элладе.
Лисикл же спал, уткнувшись лицом в подушку, и ничего не слышал.
— И вот в чём мудрость Лисикла, — сказал Сократ, рискуя быть остановленным Аспазией. — Мудрость его в том, что он во время нашей беседы либо молчал, либо спал. Болтающий без умолку не слышит внутреннего голоса, голоса души. Бодрствующий захвачен суетой; во сне же боги любят подавать нам знаки. Молчащий и спящий Лисикл, говоря по правде, был ближе к истине, чем мы, бодрствующие и говорящие. И потому мудрее всех нас!
— Ты превзошёл меня! — при общем гнетущем молчании захохотал Продик. — Любитель мудрости, философ Сократ превзошёл мудреца, софиста Продика, доказав, что чёрное — белое!
Смех и слова Продика явно не понравились Аспазии: по её лицу прошла мрачная тень. Молчание пирующих стало ещё более гнетущим: теперь они думали не о рискованной выходке Сократа, а о глупых словах Продика, за которыми следовало лишь одно — скандал.
Сократ приблизился к Лисиклу и разбудил его, толкнув в бок.
— Что?! — ошалело спросил Лисикл, одурманенный сном и вином. — Все по домам?
— Вот вино, твой подарок для Фидия, я тебе же его возвращаю, — сказал Сократ, наклонившись над ним, а распрямившись, добавил громко, чтобы слышали все, а не только Лисикл: — Тебе, Лисикл, присуждается эта чаша мудрости!
Лисикл неловко поднялся, толкнул Сократа, и тот уронил чашу с вином на пол. Чаша разбилась, густое красное вино залило Сократу ноги.
— Жаль, — сказал Сократ. — Должно быть, я в чём-то ошибся, присудив эту чашу Лисиклу.
Аспазия, сославшись на то, что уже поздно, покинула гостей, пожелав им продолжить пиршество и встретить рассвет с ясной головой.
— Куда же ты, божественная? — крикнул ей вслед Лисикл. — Без тебя и солнце не взойдёт!
Аспазия не обернулась.
— А ведь ты разбил чашу умышленно, а не по неловкости, — сказал Лисиклу Сократ. — Жаль, что здесь нет собаки, которая облизала бы мои ноги.
— Что ты хочешь этим сказать? — зло спросил Лисикл.
— То, чего не хочешь сказать мне ты, — ответил Сократ и вернулся к своему ложу.
К нему подошёл Продик и сел рядом.
— Что делает здесь Лисикл, — спросил Продик, — этот мужлан, друг демагога Клеона и враг Перикла?
— Не знаю, — ответил Сократ. — Правды не знаю, а слухи передавать не стану.
Слухи же, гулявшие по Афинам, были таковы: скототорговец Лисикл влюблён в жену Перикла Аспазию и пользуется её благосклонностью. Последнее подтверждалось тем, что Лисикл был здесь, в доме Перикла, гостем на пиру, на котором не было самого Перикла.
— Так чем у вас всё это кончилось? — спросил между тем Лисикл. — Что будет с убийцами в Аиде?
— Раскаявшиеся будут возвращены на землю для новых испытаний, — ответил Лисиклу Геродот, — а нераскаявшиеся навечно останутся в холодных и мрачных провалах Тартара.
Сократ смотрел на Лисикла, а думал об Аспазии, о том непостоянстве чувств и привязанностей, которое свойственно даже самым прекрасным и мудрым женщинам.
Неожиданно вернулась Аспазия.
— Вот мысль, которая не даёт мне уснуть, — сказал она, объясняя своё возвращение к гостям. — Следовало бы вам или кому-то из вас отправиться в Дельфы и попросить Аполлона Пифийского об оракуле для Афин — о войне, о победе или поражении. И чтоб этот оракул был известен только нам.
— Пусть отправляется Сократ, — молвил Продик. — Он самый молодой, к тому же Пифия к нему благоволила, когда назвала самым мудрым из афинян, — не без ехидства добавил он.
— Сократ? Один? — Аспазия обвела взглядом гостей. — Но согласится ли он?
— Я согласен, — ответил Сократ, — если дары пошлёт для храма Продик. И богатые. Чтоб мне не стыдиться перед жрецами Аполлона.
— Дары отправлю я, — сказала Аспазия и тем выручила Продика, который уже было схватился за голову от отчаяния. — Кто пойдёт с Сократом?
— Я, — подал голос Софокл. — Хочу увидеть вновь у подножия Парнаса тот перекрёсток дорог, где несчастный Эдип убил своего отца Лая, фиванского царя.
— Остановите Софокла! — потребовал Продик. — Иначе он перескажет нам сейчас всю историю царя Эдипа, для которой не хватит одной ночи.
— Прекрасно, — похвалила Софокла Аспазия за его решение отправиться в Дельфы вместе с Сократом. — А ещё я рада тому, что ты наконец примешься писать новую трагедию, обещанную мне. Ведь этим объясняется твоё желание побывать на перекрёстке дорог у подножия Парнаса? Ты напишешь трагедию «Царь Эдип»?
— Да, божественная Аспазия, — ответил Софокл. — Я выполню обещание.
Сократ подумал, что Аспазия подвигла на великие свершения не только Перикла, но и Фидия, и Софокла, и Еврипида, и Геродота. Да и его, Сократа, вовлекла в круг знаменитых мыслителей и поэтов. Но скажите, боги, зачем ей Лисикл? И почему она так открыто покровительствует ему вопреки воле Перикла? Что нашла в нём Аспазия — красоту, ум, доблесть? Ничего этого в нём нет. Есть лишь дурная молодая сила и богатство. Трудно поверить, чтобы они могли прельстить красивейшую и умнейшую женщину Афин. Или она предчувствует падение Перикла? О женщины, опаснейшие из прорицательниц!..
Аспазия ушла, вновь пожелав гостям счастливого пиршества до светоносной звезды.