Мятежные крылья

Фидель отказался от адвоката и защищал себя сам.

— История оправдает меня, — заявил он. — Ваш приговор не имеет значения.

Его осудили на 15 лет тюрьмы. Остальным достались сроки поменьше — кому полгода, кому несколько лет…

В большинстве своем офицеры армии встретили возвращение Батисты настороженно, но вскоре их сомнения рассеялись. В конце концов, армии все новведения особо и не коснулись. Все-таки на армию Батиста опирался, и потому не рисковал шутить с ней. Но я следил за происходящим и все больше понимал — мне не по пути с этим сержантом. Пойду за ним — превращусь в рыцаря, у которого отобрали все, оставив лишь возможность зарабатывать деньги. Проще говоря, в банального вояку-ландскнехта.

Я уже начинал подумывать о том, чтобы уйти в отставку и стать пилотом гражданских авиалиний, ибо там хорошо платили, но вскоре жизнь все решила за меня. Это произошло спустя два месяца после атаки Кастро на казармы Монкады.

Ну, собственно, эту нехитрую историю про меня и Мендеса вы уже знаете… До нашей с Марией свадьбы оставалось всего три месяца, когда произошла та драка. На следующее утро нас с Хосе арестовали и швырнули в тюрьму — за нападение на вышестоящих офицеров. Тот факт, что офицеры был в стельку пьяны и приставали к моей невесте, никого не интересовал. Ну, еще бы: Мендес — сын генерала, а я всего лишь майора…

Сначала мы с Хосе сидели в гаванской тюрьме. Кормили из рук вон плохо, но пытали от души. Потом мой отец сумел добиться нашего перевода в Санта-Клару. Там у него были знакомые, и он рассчитывал, что так будет легче вытащить меня.

— Я обязательно вытащу тебя, сынок, — пообещал он мне, когда нам разрешили увидеться.

"Папа, папа, как ты постарел!" — думал я. "Тебе чуть за сорок, а ты уже почти седой…".

— Спасибо, отец, — сказал я. — Но нужно и Хосе выручить. Он спас мне жизнь, когда Кастилло едва не застрелил меня.

— И его вытащим! Держись, Мария просила передать тебе, что любит тебя…

— Я тоже люблю ее, папа. Так и передай ей!

…В Санта-Кларе охранники нас пытали еще похлеще, чем в Гаване. Просто от нечего делать. Хосе погиб в марте пятьдесят четвертого. Когда его волокли на расстрел мимо моей камеры, я с трудом узнал его — избитый и искалеченный, он не был похож на того загорелого паренька, которого я знал все эти годы.

Из окна своей сырой камеры я видел, как его расстреляли и зарыли на тюремном кладбище. В тот день я плакал, не стыдясь своих слез. Про себя я поклялся разрушить эту тюрьму — в память о Хосе и всех тех, кого убил Батиста со своими прихвостнями.

Потом меня отправили на остров Пинос, в ту самую тюрьму, где уже сидел Фидель и его товарищи.

Там я с ним и познакомился.

…Кастро запомнился мне, как неуемный энергичный человек, чья деятельность, впрочем, не носила броуновского характера. Напротив, он был весьма целеустремленным и располагающим к себе человеком, которого я бы никогда не назвал суетливым.

Фидель и в тюрьме много читал и размышлял. Помнится, как-то он написал письмо домой, и там была такая строчка: "Какая хорошая школа — тюрьма… Чувствую, что мое решение бороться до конца только крепнет…".

Он продолжал и политическую борьбу. Именно в тюрьме он задумал и начал создавать революционную организацию "Движение 26 июля", сокращенно названного "М-26" ("Мовименто де ла Джулио 26"). Почему именно "26 июля"? Ну, вы даете! — это же день нападения на Монкаду!

А что я? Я тогда просто сгорал от бессильной злобы. Меня осудили ни за что, наглядно показав, что в нашей стране и не пахло той демократией, о которой столько говорили. Бал правили те, у кого было больше денег и связей. Я к таким не относился, — и, значит, мог быть сброшен в грязь и растоптан. Я и был смешан с грязью ни за что. И хотел отомстить. А еще хотел, чтобы все стало по-честному. Чтобы деньги не играли решающей роли в учебе, продвижении по службе, чтобы у власти стояли достойные, а не богатые.

Разумеется, я примкнул к Движению 26 июля…

…В 1955 году Батиста был вынужден под давлением общественного мнения принять закон об амнистии осужденных, сидящих в кубинских тюрьмах. Закон распространялся и на "политических", к которым относились участники атаки на Монкаду. Таким образом Фидель снова оказался на свободе. На Кубе он, впрочем, задерживаться не стал, — диктатор не оставил оппозиции шансов на легальную борьбу за власть.

— Видит Бог, я не хочу гражданской войны, — сказал Кастро. — Но видимо, иным путем свободы мы не добьемся.

В июле того же года он вместе с братом эмигрировал в Мексику, где начал готовить новое выступление против режима Батисты. Много позже я узнал, как они создавали свою тщательно законспирированную и обширную революционную организацию, налаживали связи с надежными поставщиками, закупали вооружение и снаряжение и обучали будущих солдат. Тогда же об этом знали единицы, и я в их число не входил…

…Из тюрьмы я вышел в августе того же пятьдесят пятого, — голодный, озлобленный, лишенный офицерского звания, да к тому же больной лихорадкой. Периодически накатывали приступы, и тогда я лежал, лязгая зубами — так сильно меня трясло. Но это можно было терпеть, тем более, что лихорадка, в отличие от душевных ран, лечилась.

Лишь перед самым освобождением мне передали письмо от Марии. Судя по грязному конверту, оно долго искало меня.

"Дорогой, любимый мой Мишель, — писала она, — я до сих пор не верю, что ты в тюрьме. Вот уже какой месяц от тебя нет вестей. Но я не верю, что ты забудешь меня. Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется, потому что только с тобой я буду счастливой. С тобой я в безопасности, и мне не нужен никто другой…

Я вынуждена уехать в другой город. Адрес здесь писать не буду, это опасно, но девушка, с которой ты был на выпускном, знает его.

Люблю тебя. Твоя Мария".

С тех пор я носил это письмо, куда бы меня ни бросала судьба.

…Сестренка дала мне адрес, по которому нужно было слать письма Марии, но на них никто не ответил. Уехать к ней сразу я не мог — не было денег. А обузой на ее шее я быть не хотел. Родители едва сводили концы с концами, так что я перебивался с хлеба на воду, грузил ящики с фруктами в доках, а потом разгружал вагоны, чтобы прокормиться. Вечером я засыпал с надеждой, что завтра наконец узнаю, где она, и все наконец-то наладится, а утром просыпался и снова шел грузить ящики…

Накопив немного денег, в октябре я собрался с силами и поехал в Сантьяго, где должна была жить Мария. Но дверь мне открыли совершенно чужие люди, которые и слыхом не слыхивали ни о каких Гонзалесах.

Дом Марии в Гаване давно был занят чужими.

Я вернулся домой и снова стал работать где придется.

Так продолжалось еще месяца три. Потом люди из "Движения" помогли мне перебраться в Мексику, где уже полным ходом шла подготовка бойцов для предстоящего вторжения на Кубу. Жизнь наконец-то стала обретать смысл. Вместе со всеми я теперь стрелял по мишеням на тайных стрельбищах, до изнеможения бегал с полной выкладкой по горам, обливаясь потом, и постигал хитрости партизанской войны. Руководил подготовкой полковник Байо, ветеран гражданской войны в Испании, которому тогда было уже за шестьдесят. Однако крепкий как бук старикан и не думал унывать.

— Не ввязывайтесь в затяжной бой без нужды, — учил он нас. — Вы — партизаны, ваша задача — ударить и отойти. Изматывайте противника множественными ударами тут и там, и он, в конце концов, станет бояться собственной тени.

Он знал, что говорил — в свои годы ему пришлось воевать против марокканских партизан. И он как никто другой из нас знал, что это такое — партизанское движение. К тому же, он оказался военным летчиком, и у нас с ним нашлось, о чем поговорить.