Мятежные крылья

— Будешь сильно удивлен, но Батиста это и так знает, — поморщился я, вспомнив свой драп вдоль северного побережья.

— Да и ладно. Не стоит дразнить его, и так вон "Дугласы" сожгли…

— Ладно.

— Кстати, тут пришел приказ Фиделя передать наземным подразделениям все твои патроны… Извини, дружище, там, на фронте они нужнее…

Меня словно обухом по темечку огрели. Я аж ложечку выронил.

— Ты что? Чем я стрелять-то буду, если что? Оставь хоть тысячу штук!

— Пятьсот, и не больше! — отрезал Геррера. — На оба самолета.

— Да это курам на смех! — взорвался я. — У меня четыре ствола стоит, этих патронов мне на одну очередь-то не хватит!

— Так я тогда забираю все? — невинным голосом уточнил командующий.

— Иди ты…

Я вышел и от души хлопнул дверью. Внутри меня все кипело. Я столько времени и нервов потратил, чтобы раздобыть эти пулеметы и патроны — и вот у меня снова отбирают мой пропуск в небо. Конечно, пехоте наших запасов хватило бы на день-другой боев, а то и больше — но все равно было очень обидно…

Нам все-таки оставили тысячу патронов. Я распределил их поровну между нашими истребителями и лично проконтролировал то, как заряжены пулеметы. Случись теперь бой, — нам было чем бить каскитос.

Если взлетим.

Хотя, учитывая скорострельность пулеметов, этих патронов хватило бы мне на две очереди, — не больше…

…Пока мы возились с вооружением, парк FAR пополнился еще несколькими машинами. Через два дня после нашего прибытия в Майяри-Аррибу приземлился легкий пассажирский самолет "Райан-Нэвион", которым управлял пилот-перебежчик Марио Диаз. А в начале декабря из Майями прилетел двухместный учебно-тренировочный аэроплан "Троян", который при желании можно было использовать как легкий штурмовик (требовалось лишь установить на него вооружение). Пилотом этого самолета был кубинский эмигрант Джордж Триана; вместе с ним прилетел врач, имени которого я не запомнил. Это было кстати — медиков у нас не хватало.

Почти весь декабрь самолеты стояли на земле. Пехота справлялась и сама, — летчики лишь изредка перевозили оружие, да пару раз эвакуировали нужных людей из отдаленных местечек.

Девятнадцатого декабря снова отличился Таблада, бомбивший на своем трофейном самолете "Кингфишер" правительственные казармы, — на этот раз в Сагуа-де-Танамо, что к востоку от Майяри-Аррибы. Его прикрывал на своем "Трояне" Триана. К счастью, им не встретились "Тандерболты", и парни остались живы. Сильно сомневаюсь, что Триана смог бы отразить атаку.

Изо дня в день я приходил к Геррере и слышал от него одну и ту же фразу:

— Жди, Мишель. Приказа пока не было. Может, после обеда потребуетесь…

Но наставал вечер, а мы по-прежнему сидели без дела. По слухам, наши активно теснили каскитос на всех фронтах, и война шла к концу.

От нечего делать я достал немного краски и нарисовал на носах наших истребителей зубастые акульи пасти. Для начинающего художника, каковым я являлся, получилось неплохо. Машины стали выглядеть куда более устрашающими, чем прежде.

— Догоню и закусаю, — прокомментировал Диаз, увидев мои художества. — Последние каскитос в ужасе разбегутся, увидев тебя в воздухе…

Я завидовал ему. Он крутил роман с какой-то местной девчонкой, влюбленной в него по уши. А я все никак не мог найти Марию…

…В полдень тридцатого декабря нас подняли по тревоге, — разведчики доложили о вражеской колонне, двигающейся в нашу сторону. У Диаза почему-то не сразу запустился двигатель, так что я принял решение атаковать в одиночку. Поднявшись на три тысячи футов, я направился на северо-запад, туда, где разведка засекла передвижения противника. Еще издалека я разглядел поднимающиеся над дорогой дымы.

— Кузнец, я Молот-один приближаюсь к наковальне… — произнес я. Кто придумал эти идиотские позывные?

— Молот, я Кузнец, да мы тут уже сами в принципе все сделали… — флегматично отозвался сквозь хрипы помех радист. Слышно было, что рядом с ним и правда стреляют. — Правда, они еще не сдаются, мы им три машины пожгли, а они залегли и отстреливаются… — после короткой паузы он продолжал:

— Командир просит пройти над колонной и обстрелять их. Если не сложно.

— Понял. Молот-два, прием.

— Слышу.

— Взлетел?

— Нет еще. Выруливаю.

— Рули обратно. Я тут сам. Не жги топливо зря.

— Черт… Как скажешь… — в голосе Диаза чувствовалась досада. Еще бы — наконец-то настоящее дело, и то в бой не пускают… А ведь его к этому готовили много лет… Я понимал его.

Впрочем, то, что произошло потом, боем я бы не назвал. Колонну, зажатую на участке дороги между холмов, методично уничтожали наши пехотинцы. Шедший первым бронетранспортер пылал как свечка, замыкающий грузовик стоял, уткнувшись бампером в впереди стоящий бензовоз, остальные полтора десятка машин сгрудились на дороге и в кюветах. Наши засели на склонах и вершинах холмов, и колонна была у них как на ладони. Судя по тому, что я видел, сопротивление им оказывали не слишком сильное — солдаты Батисты были ошарашены нападением, и уцелевшим офицерам вряд ли удалось организовать отпор нашим барбудос.

Я снизился и прошел над колонной, строча из пулеметов. По мне никто не стрелял — и наши, и враги приняли меня за своего. Еще два или три грузовика вспыхнули, кто-то, взмахнув руками, упал, — а потом колонна осталась позади, и я стал набирать высоту. Какой-то особой злости на тех, в кого стрелял, не было — они казались мне лишь мишенями.

— Достаточно, они сдаются, — сообщил радист. — Спасибо за помощь.

Я сделал круг над полем боя, глядя вниз. Наши бегом спускались с холмов, и, похоже, никто уже не стрелял им навстречу. Стало быть, я тут уже не нужен.

Оглядевшись, я сделал прощальную бочку и улетел на базу.

— Поздравляю! — хлопнул меня по плечу Геррера, когда я, заглушив двигатель, вылез из кабины. Он был искренне рад тому, что и я смог внести свой вклад в победу. Я улыбнулся в ответ, но на душе было как-то пусто. Я ожидал большего. Чего именно? Ну, не знаю, азарта охоты, выброса адреналина, злости на врагов и чувства выполненного долга, наконец. А их не было. Как на полигоне — отстрелялся и улетел. Ничего особенного. Как будто каждый день летаю на такие задания.

— Это надо осветить в нашей газете! — воскликнул командующий. — Боевой путь нашей славной первой истребительной эскадрильи! Звучит?

— Не знаю, что там у нас славного, — буркнул я. — Пока весь наш боевой путь состоит из героического драпа из Штатов, да обстрела этой несчастной колонны…

— Мишель, ну, что ты так? — обиделся Геррера. Я почувствовал укол совести: он пытался меня утешить, пусть и не очень умело, а я его дразнил в ответ.

— Извини…

…В тот же день, где-то часа в три дня, когда день уже клонился к закату, наши наблюдатели заметили одиночный бомбардировщик, летящий со стороны Сантьяго. Ничем хорошим это не пахло — свежи еще были воспоминания об октябрьских и ноябрьских бомбежках. Торопливо запустив двигатели, мы с Диазом пошли на взлет.

— Направление один-семь-ноль, удаление около десяти миль, — сообщили с земли.

— Принял, — сухо отозвался я.

Мы развернулись навстречу нежданному гостю, набрав около тысячи футов высоты. Вскоре на горизонте возникла быстро увеличивающаяся черная точка. Еще немного — и я уже мог различить вражеский самолет, идущий чуть ниже нас. Двухмоторный, с тонким фюзеляжем и объемными мотогондолами двигателей, с высоким килем. Под крыльями — неуправляемые ракеты. Похоже, "Инвейдер". С этим шутки плохи, у него только в носу шесть или восемь пулеметов, да еще две турели в хвостовой части…

Мы сближались так быстро, что вот-вот должны были разойтись на встречных курсах.

— Что будем делать? — спросил Диаз.

— Делай как я!

Сходиться с бомбером лоб в лоб было не с руки. Во-первых, толком прицелиться не успели бы, во-вторых, имелся риск получить в ответ в два раза больше пуль, чем сам выстрелишь. Поэтому я взял ручку на себя и, прибавив газу, стал набирать высоту.