Трудно быть взрослой

Наседкин Николай

Трудно быть взрослой

Николай Наседкин

Трудно быть взрослой

Рассказ

1

"Судьба (если только она есть), скорей всего, - слепая, злая и взбалмошная старушонка. Без всякой системы и справедливости сует она в руки кому попадя обжигающие слитки счастья и с отвратительной застывшей гримасой прислушивается - что будет? А люди: маленькие и большие, добрые и злые, великие и обыкновенные, но все одинаково - дети, и кричат, и смеются, и плачут от восторга, сжимая в ручонках сверкающие кусочки счастья, носятся с ними, всё время боясь потерять.

И вдруг однажды они обнаруживают, что вместо ослепительного золотого самородка счастья они сжимают в кулачках серый булыжник горя. И многим невдомек, что у них все время и был этот грязный тяжёлый булыжник, и что они сами наделяли его в воображении сиянием...

И острой болью дёргается сердце, слыша отдаленное безобразное хихиканье старухи-судьбы, которая ещё раз в полной мере насладилась наивностью и доверчивостью очередного живого сердца..."

Лена отложила пухлую тетрадь, откинулась на подушку и блаженно улыбнулась: "Какой умница Стас! Ведь надо же так написать!.."

- Умница, умница, умница! - повторила она быстро несколько раз, словно целуя Стаса, и рассмеялась. - Ну и глупышка же я, уже сама с собой разговариваю!

2

Лена ждала любви, как люди на вокзале ждут свой поезд: сколько бы ни задерживался, а всё равно придет.

На чём базировалась эта уверенность, Лена меньше чем кто-либо могла объяснить, она просто знала, что или сейчас, или через год, когда ей будет восемнадцать, или даже через два ей встретится ОН. Может быть, обожаемый Грин вдохнул в нее эту уверенность? Она была уверена и потому спокойна.

Ирка, соседка по комнате в студенческом общежитии, пятью годами была постарше и, естественно, поопытнее во всех делах, в которых только требуется опыт. Эта многоопытная Ирка частенько билась лбом о стенку Ленкиного спокойствия. Вот образчик обычного вечера в комнате № 318.

Ирка, сидя в одной короткой, до размеров майки, сорочке перед настольным зеркалом, отчаянно дымя сигаретой и одновременно намазывая импортной тушью ресницы, по привычке клокотала:

- Дура ты, Ленка, как есть круглая дура! Как арбуз. Ну вот какого ты лешего этот дурацкий дойч долбычишь? Ведь послезавтра он... А кстати, мне Жора идейку подкинул: Тургенев - скучный мужик, а смотри, как клёво выразился...

Ирка с одной накрашенной ресницей на лице, от чего у неё сделался какой-то подмигивающий вид, нашла в книге нужную страницу и с наслаждением вычитала:

"Владимир Николаевич говорил по-французски прекрасно, по-английски хорошо, по-немецки дурно. Так оно и следует: порядочным людям стыдно говорить хорошо по-немецки..."

- А, каково? По-ря-доч-ным! Послезавтра на семинаре вслух зачитаю, при немке - потеха будет...

Лена снисходительно улыбнулась.

- Ты хоть знаешь, по какому поводу это сказано? Это же Тургенев пустышку Паншина характеризует, иронизирует, а ты всерьёз принимаешь. Сама-то так и не прочитала роман. И Жоре поменьше верь, опять он подшучивает.

- Ну, Жора, ну, заяц! Я ему щас покажу на скачках! - Ирка обиженно запыхтела сигаретой и углубилась в гримирование своего лица. Потом промычала от зеркала:

- Думаешь, немка помнит этого Паншина? Дудки! А ты вставай и встряхивайся! От этого немецкого зубы выпадут. На дискотеку пойдём... Опять не пойдёшь?

- Ты же знаешь, что нет. Это дикость: в комнатушке размером с шифоньер, в темноте, прыгать, не зная с кем. ("Узнаем!" - вставила Ирка.) Нет, вот я немецкий доучу, потом Карамзина дочитаю и письмо надо домой написать... Дел хватит.

- Ну и бес с тобой! Так и засохнешь за книгами. Ведь, посмотри, тебе семнадцать, а у тебя схватиться не за что - и лифчика не надо. Одни глазищи да лохмы, как у Пугачёвой, а то и вообще бы за девку не признать. Эх, мне бы такие глазищи! Такие волосы! Да я бы!.. Тебя веником убить мало или твоей же книгой - долго ты будешь так сидеть?!.

Ирка бесилась каждый раз на полном серьёзе, и Лену это даже иногда пугало.

- И что ты злишься? Мне неинтересно знакомиться с этими юнцами, понимаешь? Они все как по шаблону сделаны - скучные.

- Юнца-а-ами... Посмотрите на эту старуху! Много ты понимаешь... Как же скучно, когда их много и все разные?..

Ирка уже успокаивалась, предвкушая веселую карусель вечера, новые знакомства, поцелуи... Она скинула рубашку, бодро втиснула телеса в джинсы, которые не лопались только потому, что были настоящие, фирмы "Lее", натянула прямо на голое тело распашонку с умопомрачительным вырезом. Навесив куда только можно с полкило золота, она, уже оживленная и даже похорошевшая, последний раз крутнулась перед зеркалом.

- И-и-иех, соблазню!.. Ленуся, - пропела она традиционную шутку, - если я с мальчиком привалю, сделай видок, что дрыхнешь. Гут? Ну ладно, не смотри на меня синими брызгами - шучу... Чао!

Лена только покачала головой, включила электрочайник и углубилась в модальные глаголы.

3

Так было раньше. Теперь же всё по-другому. Всё совсем по-другому...

А началось это в новогоднюю ночь. Затащила-таки её Ирка в чужую совсем компанию. Были, правда, там человека три тоже первокурсников с ее, филологического, а остальные - с журфака, притом все с четвёртого курса.

Ирка сразу отхватила себе потрясного журналиста, и уже через полчаса они целовались за книжным шкафом так, что в нём дребезжали стекла. Лена, стараниями всё той же Ирки, была приведена сегодня в божеский вид. Роскошная шапка рыжеватых, заметно завитых волос служила прекрасной рамой тонкому бледному лицу, в котором всё заслоняли поразительно огромные светло-голубые глаза. Эти широко распахнутые глаза даже не затенялись длинными ресницами, и любой и каждый мог при желании заглянуть через эти глаза-окна в самую душу Лены: грусть или веселье плескались в них через край.

Сейчас в них была откровенная скука. Лена сидела в самом уголочке, между шифоньером и ёлкой. Она время от времени одёргивала широкие рукава праздничного сиреневого платья (на школьный выпускной вечер его сшила) и отпивала по глоточку пепси-колу. Щёки её нежно заалели от выпитого прежде бокала шампанского.

Было шумно и накурено. Еды мало - бутербродики да солёные огурцы. Зато вино и водка лились ручьем. Притом вино такое, что от него, стоило только пролить, пластами выгорала лакировка стола. Одну бутылку шампанского уже выпили, а вторую - и последнюю - ради приличия оставили до звона Кремлёвских курантов. Что-то невнятно бубнил телевизор, в углу взвизгивал магнитофон. Две парочки сомнамбулически извивались, закатывая глаза и прилепив бессмысленные улыбки на лица. Периодически позванивали стёкла в шкафу, за которым укрылась Ирка с долговязым журналистом. ещё к одному журналисту, на кровати, прилипли две девушки с томными лицами и наслаждались мюзикальным искюсством. Тот рвал на обшарпанной гитаре струны и жутко хрипел песни Высоцкого или скорбно гнусавил романсы Окуджавы. Щётка неопрятных усов под его носом лоснилась от вина. В недоеденном бутерброде на столе торчал изжеванный окурок.

Было нехорошо. Хотелось уйти.

Лена отвернулась и прильнула лицом к прохладному стеклу. Шёл снег. С шестнадцатого этажа землю почти не было видно, и, казалось, не снежинки падают вниз, а окно вместе с комнатой, вместе с громадным домом, вместе с ней, Леной, плавно возносится - в ночь, в тишину...

"Новый год, - кольнуло внутри, - Боже мой, ведь - Новый год!.." Какие-то ожидания, какие-то смутные мечты, какие-то предчувствия мягкой варежкой сжали сердце и стало тёпло, спокойно и уютно. "Я сегодня обязательно буду счастлива! Обязательно!.."

Он вошёл за пять минут до Нового года. Что это ОН, она тогда ещё не знала, просто невольно обратила внимание, что все ему обрадовались "Стас!.. О-о-о, Стасик!.." - и обрадовались, было видно сразу, искренне и от души. Может, поэтому Лена сразу внимательно его рассмотрела. Всё время, пока парень пожимал руки, шутил, улыбался, она его рассматривала и вдруг поймала себя на том, что пытается найти в нём какой-нибудь изъян. И не находит.