Страница 1 из 23

Пуговицы (сборник)

Роздобудько Ирэн Виталиевна (UK)

Ирэн Роздобудько

Пуговицы

Жизнь складывается из мелочей,

и только и-за мелочей

она не складывается

Пуговица

Часть 1

Сентябрь, 2003 год

…Я уже не помню, когда приходил домой, не будучи слегка подшофе. А может быть, и не слегка… Но со вчерашнего дня появилось ощущение, будто бы мне под лопатку вшили «торпеду» и я умру даже от одного вида стопки с водкой или коньяком. Погасить возбуждение мне было совершенно нечем. Оставалось только кое-как дотянуть до конца дня. С другой стороны, мне подсознательно хотелось, чтобы он тянулся бесконечно. Я боялся вернуться домой, боялся сесть за компьютер. Поэтому после двух лекций в институте кинематографии я вернулся в офис. Делать мне там было совершенно нечего, я вообще мог работать дома, придумывая бесконечные сюжеты для рекламных роликов, но, как уже сказал, идти домой я боялся. Поэтому тупо просидел в кабинете, закинув ноги на стол, то и дело заставляя офис-менеджера Татьяну Николаевну заваривать крепчайший кофе. Я смотрел за окно. И зрение мое было настолько обостренным и сконцентрированным, что я видел мельчайшие переплетения и бороздки на коре дерева, росшего на противоположной стороне улицы. Я не отрывал взгляд от этих бороздок, они напоминали мне морщины на лице старца, в которых запуталась белесая паутина. Лето подходило к концу. Заканчивался год. Не знаю, как у других, – мой год всегда заканчивается с последним днем августа. Я старался ни о чем не думать. Но в мыслях я уже раз сто побывал у себя дома и совершил несколько привычных для меня движений: открыл дверь, сбросил пиджак, сел за компьютер в глубокое черное кресло и щелкнул «мышкой». Почему я так боюсь сделать это в реальности? Что мне стоит сейчас скинуть ноги со стола, подхватить кейс, выскочить на улицу, махнуть первой проезжающей мимо попутке и через десять минут толкнуть дверь своей квартиры? Какие гири повисли у меня на ногах?

Потом я понял, что это за «гири» – страх не найти на экране монитора ровным счетом ничего. НИЧЕГО. Но с не меньшим страхом я думал о том, что в углу экрана высветиться маленький желтый конверт. И я не знал, что лучше: это ничего или конверт…

Около семи часов Татьяна Николаевна начала характерно покашливать за дверью. А потом приоткрыла дверь и спросила непринужденным голосом:

– Еще кофе?

Я понял, что пора уходить. И вышел на улицу, впервые не завернув в свой любимый ресторанчик «Суок», хотя мог бы… Но на улице меня одолел сон, я ощутил его лихорадку и еле дождался, пока машина домчит до моего подъезда. Потом я боялся, что лифт, везущий меня на девятый этаж, вдруг застрянет и мне придется провести в нем несколько томительных часов, гадая, есть конверт или его нет? Слава Богу, этого не произошло, и я ворвался в квартиру, на ходу скидывая пиджак, разбрасывая по углам туфли и сдирая галстук. В черное кресло я опустился изрядно растрепанным, приобретя свой обычный «домашний» вид, недоступный глазу моих студентов, привыкших к моей полной «застегнутости».

Я перевел дыхание… Тогда тоже был сентябрь. На кухне и балконе лежали арбузы. Сейчас там лежат только слои пыли…

Я щелкнул клавишей, и в углу высветился желтый конверт. Неужели?

Еще раз щелкнул «мышкой». Зажмурился. И открыл глаза.

«Я умерла 25 сентября 2000 года…» – высветилась строка на экране.

Я закрыл глаза. Холод и мрак охватили меня…

Август, 1977 год

Дэн

Это случилось в августе 1977 года. Тогда мне было восемнадцать. Я мечтал о славе. И знал, что она придет. Речь шла не о сиюминутном восхождении на некий пьедестал на узком пространстве, в котором я тогда жил. И не о рукоплескании аудитории, которая забывает о тебе на следующий же день. Нет. Я чувствовал, что у меня есть предназначение, тайну которого мне еще предстояло разгадать. А пока оно только зарождалось во мне, словно во влажной марле набухает фасолевое ядро – такой опыт нас заставляли проделывать в школе на уроке биологии. Все тридцать пять человек проращивали фасоль, а через пару недель приносили результат в школу на урок. Я отчетливо помню, что мой зеленый побег был больше, чем у других. Это было давно, классе в шестом. Но именно после этих опытов я понял, что и как развивается внутри меня самого. И терпеливо ждал. Настолько терпеливо, что старался лишний раз не привлекать к себе ничьего пристального внимания – мне это было ни к чему. Пока. Я окончил школу, очень легко поступил в институт кинематографии на сценарное отделение (мой сценарий, написанный пару лет назад, оказался лучшим. Его потом долго еще держали на кафедре, как пример) и, узнав результат, отправился отдыхать в горы, на турбазу у подножья Карпат. Собственно говоря, это была «кинематографическая» турбаза, куда направились почти все мои будущие однокурсники, ибо объявление о «горящих» студенческих путевках висело в фойе института. Мы еще не были хорошо знакомы между собой, нас объединял общий дух недавно отшумевших экзаменов, во время которых мы все дружно толклись у дверей аудиторий и шумно приветствовали каждого выходящего оттуда.

Все это было позади. Мы съезжались на турбазу постепенно, не сговариваясь, и бурно радовались каждому вновь прибывшему. Нас расселяли по небольшим деревянным коттеджам, и мы тут же начинали обследовать территорию, узнавая, где находится столовая, бассейн, кинозал и ближайшее «сельпо», в котором продается портвейн «777». Мы чувствовали себя очень взрослыми и бывалыми. Старались общаться как можно непринужденнее и произносили имена своих кумиров «через губу». Называли мы друг друга «по-западному», поэтому меня сразу же окрестили Дэном. Соседа по комнате звали, соответственно, Макс. Дэн и Макс – два крутых парня, будущие гении – тут же сбегали в сельпо и затарились несколькими бутылками крепленого «чернила». Пили мы все по-черному и… по-детски еще со школы – ничего дороже портвейна. Откровенно говоря, в первый же вечер я пожалел, что приехал именно сюда.

Горы тяжело синели вдали и, казалось, дымились, окутанные рваной белой пеленой испарений, а я вынужден был сидеть на жесткой койке, дуть портвейн и слушать болтовню своих товарищей. Когда нас стало мутить (виду, естественно, никто не подавал) и мы по одному начали выходить «в кустики», мне удалось вырвать по из прокуренной комнаты и самому, уже без спешки, пройтись по территории базы. Это было довольно-таки тихое местечко. Или же таковым оно было на исходе лета. За зашторенными окнами коттеджиков горел тусклый свет, на верандах кое-где сидели отдыхающие, из открытого кинозала доносились звуки запущенного фильма. Кажется, это был «Солярис»… В общем, развал и запустение. Только за белым старомодным забором заманчиво маячил мохнатый черный лес, и от него на меня покатилась мощная волна свежести и тревоги. Было уже довольно-таки темно. Нелепые скульптуры «Девушки с веслом» и прочих культуристов белели по обочинам аллей, как призраки. Почти все скамейки были «беззубыми», а все фонари – подслеповатыми. Я дошел до конца аллеи, опустился на скамью, вытащил сигареты. И почти сразу заметил вспышку красного огонька напротив…

Если бы я тогда не был пьян, если бы не бродило во мне, как вино, искристое состояние эйфории вступления в новую жизнь – ничего бы не произошло и не потянуло за собой цепь событий, преследующих меня всю жизнь.

Но я был пьян. И поэтому увидел нечто… Это был силуэт, очерченный луной и в кромешной темноте аллеи казавшийся только контуром без телесного наполнения. Женщина курила папироску, вставленную в длинный мундштук. Она подносила к невидимым губам алый огонек, вдыхала его, и серебристый дым на какое-то мгновение заполнял весь ее прозрачный контур, словно изнутри обрисовывая тело. А потом с последним облачком дыма оно, это тело, медленно таяло в темноте. Чертовщина какая-то!