Страница 22 из 34
"Жан Шермоз, владелец цветочного магазина, ул. Сомейе, 23".
"Прачечная, ул. президента Фавра, 17".
"Магнитофоны, телевизоры и радиоприемники, продаются в магазине на ул. Аллери, 22".
После кинотеатра пошли кафе. Сквозь стеклянную стену одного из них было видно, как четверо молодых официантов с напомаженными волосами, играют в настольный футбол. Зеленые столики стояли под открытым небом. Сидящие за ними с интересом разглядывали пса. Ивонна сняла свои черные перчатки. Вообще, она чувствовала себя здесь как дома, и можно было подумать, что она в своем белом платье вышла на вечернюю прогулку в честь праздника 14 июля.
Мы довольно долго шли вдоль серого деревянного забора с разнообразными афишами: репертуаром "Блеска", приглашениями на церковный праздник и на гастроли цирка. Наполовину оборванный плакат с изображением Луи Марьяно. Старые, полустертые надписи: "Свободу Анри Мартену!", "Алжир собственность французов!" Сердце, пронзенное стрелой, с инициалами. Бетонные фонарные столбы слегка покосились. Шелестящая листва платанов при свете фонарей отбрасывала тень на забор. Ночь была очень теплая. Я даже снял пиджак. Мы остановились у входа в огромный гараж. Справа на дверце дощечка с надписью готическим шрифтом: "Жаке". И сверху вывеска: "Запасные части к американским автомобилям".
Он ждал нас на первом этаже в комнате, бывшей, видимо, и гостиной и столовой одновременно. Два окна и застекленная дверь выходили прямо в огромное помещение гаража.
Ивонна представила меня: "Познакомься, граф Хмара". Я смутился, а он и внимания не обратил. Только спросил у нее ворчливо:
- А твой граф станет есть эскалопы в сухарях? - Он выговаривал слова отчетливо, как парижанин. - А то ведь я приготовил вам эскалопы.
При этом он не вынимал изо рта сигарету, вернее окурок, и щурился. У него был грубый, охрипший голос, как у пьяницы или завзятого курильщика.
- Присаживайтесь.
Он указал на голубой линялый диван у стены. Потом не спеша, вразвалочку удалился на кухню, смежную с гостиной. Слышно было, как он открывает духовку.
Наконец он вернулся и поставил на край дивана поднос с тремя стаканами и целым блюдом печенья под названием "кошачьи язычки". Протянул нам с Ивонной стаканы с бледно-розовой жидкостью. Улыбнулся мне:
- Попробуйте. Адская смесь. Огонь. Называется "Дева Роза"... Попробуйте.
Я пригубил. Отпил. И сразу же закашлялся. Ивонна расхохоталась.
- Дядя Ролан, ему такого нельзя наливать!
Меня удивило и тронуло, как просто она назвала его: "дядя Ролан".
- Что, обжигает? - спросил он, весело таращась на меня. - Ничего, привыкнете.
Он уселся в кресло, тоже некогда голубое и тоже выцветшее, как диван. Потрепал прикорнувшего у его ног пса и отхлебнул глоток адской смеси.
- Ну как дела? - спросил он Ивонну.
- Ничего.
Он покачал головой, не зная, о чем еще спросить. А может, ему не хотелось болтать при незнакомом человеке. Он ждал, что я заговорю первым, но я смутился не меньше его, а Ивонна и не подумала нарушить неловкого молчания. Вместо этого она вытащила из сумочки перчатки и потихоньку стала их натягивать. Дядюшка исподлобья, слегка скривив рот, следил за этой странной длительной процедурой. Долгое время мы сидели молча.
Я украдкой рассмотрел его. Густые темные волосы, лицо грубоватое, красное, но зато в больших черных глазах с очень длинными ресницами какое-то очарование и нега. Должно быть, в молодости он был красив, хотя и несколько специфической красотой. Губы же, на удивление, тонкие, насмешливые, очень французские.
Видимо, он принарядился к нашему приходу: надел серый твидовый пиджак, широковатый ему в плечах, темную рубашку и надушился лавандовой водой, галстука на нем не было. Я все старался найти между ними родственное сходство. И не нашел. "Ничего, - подумал я, - до конца вечера еще далеко, найду. Вот сяду напротив них и буду смотреть на обоих. И в конце концов, конечно, подмечу сходство в жестах или мимике".
- А у тебя, дядя Ролан, теперь много работы?
Меня удивило, каким тоном это было сказано. В ее вопросе прозвучала и непосредственность ребенка, и бесшабашность женщины, говорящей со своим любовником.
- Ох уж эти мне американские железяки... все эти чертовы "студебеккеры"...
- Замучился, дядя Ролан? - Теперь голос стал совсем детским.
- Да нет. Просто в моторе у них...
Он не докончил фразы, как будто вдруг понял, что нам неинтересно слушать о всяких там технических подробностях.
- Ладно... Ты-то как? - спросил он Ивонну. - Ничего?
- Да, дядя.
Она задумалась о чем-то. О чем?
- И отлично. Ничего так ничего. А не пройти ли нам к столу?
Он встал и положил мне руку на плечо.
- Эй, Ивонна, ты что, не слышишь?
Стол стоял под окном у стеклянной двери, ведущей в гараж. И был накрыт скатертью в клетку - белую и цвета морской волны. На нем - рюмки "дюралекс". Дядюшка усадил меня как раз куда мне хотелось - на стул напротив них. На их тарелках лежали круглые деревянные кольца для салфеток с вырезанными по кругу именами: "Ролан" и "Ивонна".
Дядюшка вразвалочку пошел на кухню, и Ивонна снова пощекотала мою ладонь. Он вернулся с блюдом "нисского салата". Ивонна разложила салат по тарелкам.
- Ну как, вкусно?
- Гра-фу пра-ав-да пришлось по вкусу? - обратился он к Ивонне.
И, по-моему, безо всякой насмешки, с чисто парижскими юмором и любезностью. Кстати, я никак не мог понять, откуда у этого "савойца" (ведь сказано же в статье об Ивонне: "Она уроженка наших мест") такое отличное произношение, какого и в столице теперь не встретишь.
Нет, они совсем друг на друга не похожи. У Ивонны такие правильные черты лица, тонкие руки, изящная шея, что рядом с ней он казался еще более грузным и неуклюжим, чем тогда, когда сидел в кресле. Мне очень хотелось бы знать, в кого она такая зеленоглазая и рыжеволосая, но я слишком уважал французские семьи и их тайны, чтобы спросить об этом. Где теперь отец и мать Ивонны? Живы ли они? Чем занимаются? Я по-прежнему потихоньку наблюдал за Ивонной и ее дядюшкой. Оказывается, у них есть что-то общее в манерах. Например, оба низковато держат нож, когда режут, и медленно несут вилку ко рту, оба одинаково щурятся, отчего вокруг глаз образуются морщинки.