Победитель

— Я — портной, — раскрыл секрет папа.

— Понятно.

— Теперь ты допрашиваешь, Яша?- злобно осведомилась Анна.

— Простите. По батюшке не знаю как...

— Да что уж, Иваном. Ефим Иванович Алексеев. — Все разъяснилось, и Ефим Иванович приступил к делу. Собирайся, Нюра. Я за тобой.

— Куда, папочка?

— Домой. Время такое, что обязательно дома сидеть надо. Мать извелась, беспокоится. Ты одна у нас осталась, боимся мы за тебя.

— А другие где же? — неожиданно для себя спросил Спиридонов.

— Не твое дело, — грубо ответила Анна.

— Замужем старшие, замужем, — вежливо ответил Ефим Иванович.

— Анна, отец дело говорит: уезжать тебе отсюда надо.

— Когда, на чем?

— На телеге я, дочка. За поддевку тонкого сукна огородника Сигаева уговорил.

— Мы и не слыхали, как вы подъехали, — заискивающе сообщил Яков.

— А ваше дело такое было — не слышать ничего.

— Не говори пошлостей, папа, — приказала Анна. — Как же так, никому не сообщив, уехать. Что люди скажут?

— Я им все как сеть разъясню. Они поймут.

— Собирайся, Нюра.

— Вы идите на улицу, а я сейчас, — растерянно сказала Анна и заметалась по избе, ища чего-то, сама не зная что.

Ефим Иванович и Спиридонов вышли на крыльцо, и сразу же грубый голос поинтересовался из темноты.

— Скоро, что ль?

— Сейчас, Петрович, — ответил Ефим Иванович.

— Слушай, Ефим Иванович. Вы там берегите Анну-то. Она горячая. Ненароком выскочит когда не надо, скажет не то. Пусть дома сидит.

— Беречь-то для тебя?

— Для меня, для тебя. Просто надо беречь такого хорошего человека.

— Это ты мне, отцу, говоришь?

Анна сидела на телеге, а Яков шел рядом. Телега катила по белой во тьме дороге.

—Иди, Яша, - сказала Анна.

—Боюсь.

—Иди, иди. Все будет хорошо.

—А вдруг будет плохо? Как я тебя найду, когда увижу?

—Ты же за светлое будущее воюешь и победить хочешь. Всех победишь и найдешь меня.

—Я очень сильно люблю тебя, Анна.

Спиридонов приблизился к ней, и она его тайно поцеловала.

— Иди, — распорядилась она, и он остановился. Телега укатила в черную тьму. Вдруг Спиридонов закричал:

—Живете где вы, адрес какой?!

—Дворянская, номер тридцать шестой! —криком же ответил Ефим Иванович.

—Ишь ты! Дворянская! — не выдержал лирического тона Спиридонов.

—Так номер-то тридцать шестой! — разъяснили из темноты.

                                 * * *

Поручик Мокашев стоял перед разгневанным генералом (ротмистр Кареев был рядом с Мокашевым, но как бы и не с ним), и генерал бесстыдно орал на него:

— Вы шляпа, поручик! Дать уйти комиссару! С ума посходили все. Ни дисциплины, ни порядка, ни бдительности. Наконец! Вы в армии, черт вас побери! По вашей, поручик, вашей вине два уезда охвачены восстанием.

— Не понимаю ваше превосходительство, — признался Мокашев.

— И все ваш комиссар, которого вы упустили. Вам это понятно, поручик?

— Но не может бунтовать один комиссар в двух уездах.

— Вы на что намекаете?

— Я не намекаю, ваше превосходительство.

— Кокетка, белоручка, девственница из борделя, — генерал высказался и устал. — Будете ловить своею комиссара. Не поймаете — военно-полевой суд. Ротмистр Кареев постарается, надеюсь, вам помочь. Все. Можете идти.

Мокашев и Кареев по уставному сделали кругом и двинулись к дверям. Уже в спины им генерал сказал:

— Рассказывают, будто бы под комиссаром ваш конь, ротмистр. Правда ли это?

Кареев повернулся и ответил не по военному.

— Правда, Сергеи Бенедиктович .Вы хотите мне что-нибудь приказать?

— Идите, Валя. Так просто,к слову пришлось.

Мокашев и Кареев спускались по роскошной лестнице.

— Ловко ты меня, признался Мокашев.

— Выхода у меня не было, Юра.

׳--Понимать тебя -понимаю, но,наверное, подло это все-таки, а?

— Между прочим, Серж очень точно про тебя сказал. Девственница из борделя..Не находишь?

Тихо разговаривая, они вышли из штаба. Мокашев сощурился на солнце, надвинул на глаза козырек, осмотрел улицу и ответил:

— Не нахожу.

— И в поместье свое хочется, и вещички вернуть жаждется, и ручки в чистоте блюсти мечтается. Не выйдет, Юра. Придется ручки замарать.

— Придется, Валя. Комиссара вот ловить буду.

— Другой разговор. Пошли ко мне. У меня для тебя сюрприз.

Фланируя, они центральной губернской улицей направлялись в контрразведку. В дежурке Карссв приказал:

— Ганина. Найти немедленно, и ко мне.

В кареевском кабинете они скинули фуражки, расположились вольно.

— Хочешь, Юра, я скажу за что люблю тебя? За что не люблю — ты и так знаешь, — предложил Кареев.

—Трепать языком обязательно надо?

— Ждать надо.

— Тогда давай.

—А люблю в тебе, Юра, я свое продолжение, свое второе я. Вот я: в грязи, в крови по уши — палач, убийца, растленный тип. Но это только одна сторона. Вот я, — здесь Кареев навел палец на Мокашева, — интеллектуал, чистюля, борец за идеалы.

—Валька, ты, я помню, стихи сочинял когда-то, — перебил кареевскую тираду Мокашев.

— А я и сейчас сочиняю — похабные.

— Ну и как?

— Смешно получается.

В дверь постучали.

— А вот и сюрприз! -обрадовался Кареев. — Входи, Ганин. Входи, благодетель!

Вошел благодетель Ганин. Был он невысок, плотен, честен и добр лицом. То ли крестьянин, то ли из мещан — мелкая сошка.

—Здравствуйте, господа офицеры. Звали, Валентин Андреевич?

— Eсть у тебя, Саня, дурная привычка бессмысленные вопросы задавать. Раз искали, значит звали. Вот, Юра, забирай его с благодарностью и пользуйся.

—В ваше, господин поручик, распоряжение, следовательно, поступаю. Позвольте, имя-отчество узнать.

— Георгий Евгеньевич.

— Дело у нас какое будет, Георгий Евгеньевич?

— Комиссара по лесам ловить, господин Ганин.

—Это Спиридонова, что ли? Поймаем.

—Вы его знаете?

—Откуда? Документы посмотреть Валентин Андреевич давали. Храбрец, как я понимаю. Храбреца убить трудно, а поймать — можно.

—Каким это образом?

—К нему в отряд пойду. А потом и вас к нему приведу. С войском.

— Он, Юра, киплинговского «Кима» читал! — с гордостью доложил Кареев.

— А Ким-то при чем?

— Профессия все же одна у них.

— Как это одна? Ким — разведчик, а господин Ганин, как я понимаю, — провокатор.

— Вы, Георгий Евгеньевич, зовите меня Сашей. Или Шурой. Как вам удобней.

— На провокатора обиделись?

— Нет.

— Тогда ответьте мне на вопрос. Зачем вам все это?

— Ловкость свою проверяю. В наше время ловкость в жизни — самое главное дело.

— А как догадается Спиридонов и шлепнет вас без рассуждений?

— Недостаточно, значит, ловок я. Не для жизни сегодняшней.

— И долго еще свою ловкость проверять намерены?

— До установления порядка.

— Какого порядка?

— Твердого. При твердом порядке я со своей ловкостью хорошо заживу!!

* * *

— У тебя усталый вид, — сказала Георгию Евгеньевичу мама. В номере она поила сына чаем. Сын дико посмотрел на нее, потом вспомнил, что он сын, И ответил как положено:

— Дела, мама, дела. И заботы тоже.

— Вы же в резерве! со знанием дела удивилась мама.

—Самые дела и самые заботы в резерве. А когда уже стрелять начинают, тут не заботиться, тут убивать нужно.

— Юра, что ты говоришь!

— Занятие у меня теперь главное такое, мама, — убивать. И давай поговорим о чем-нибудь другом.

Елена Николаевна обиделась на минутку, а сын не придал этому значения: сидел развалясь, жевал без охоты. И мама сдалась.

— Ты знаешь, Лялечка здесь?

— Какая еще Лялечка?

— Господи! Да, Лялечка Каленич! Неужели забыл?

— Синельникова, — поправил он ее и, закрыв глаза, откинулся в кресле. — Значит, и Лялечка здесь.

Она была здесь. Она стояла в дверях зашарпанного номера и смотрела на него. Георгий Евгеньевич, бледный, подобранный, без фуражки, медленно склонил голову.