Страница 9 из 63
…Потом наступил голод…
Крестьяне отказывались отпускать хлеб и продукты для населения… вдовы с пятью, семью и десятью ребятами оставались без пищи и помощи.
…Потом появился тиф…
II. Ладыженское сидение
Еврейство местечка Ладыженка издавна жило под угрозой погрома, антисемитское настроение существовало тут всегда. Пропаганда его велась многоразлично. Местные чиновники, проходя, смаковали «еврейские анекдоты», антисемит священник и учитель народной школы не пропускали случая пройтись по адресу евреев и доказывали даже на уроках, что евреи скверный и фальшивый народ. Еще в 1905 году, в эпоху погромов, чувствовалось, что погром повис в воздухе и вот-вот разразится со всеми присущими ему ужасами, был даже назначен день, но ливень помешал съехаться крестьянам, и погром не состоялся. В дни бейлисовского процесса местный священник выступал на базаре с зажигательными речами и божился, что давным-давно окончательно доказано употребление евреями христианской крови.
Так было во дни свобод.
И при сменах всевозможных властей.
И вот в текущем году, в мае месяце, окончательно почувствовалось, что надвигается нечто ужасное. Бежавшие из окрестных сел и местечек приносили зловещие вести. Лилась волна кровавого погрома. В ближайшем местечке Терновке большая банда устроила погром со многими жертвами. Убивали и истязали евреев и в окрестных селах. Чувствовалось тревожное и в поведении местных крестьян. Они ходили группами и шушукались между собой. По целым дням до поздней ночи происходили заседания в Волостном Управлении. У крестьян часто вырывались намеки, — у кого и в угрожающем тоне:
— Вот мы вам ужо покажем.
А у кого и с сожалением:
— Будет вам плохо.
Нервы стали болезненно напряжены.
Начали истолковывать к худшему самые обыкновенные и невинные явления. Зажиточная часть еврейского населения и молодежь понемногу и незаметно стали покидать местечко. Бегство становилось с каждым часом все более паническим. Оставляли домашние вещи, белье и одежду на произвол судьбы. Даже наличные деньги не захватили с собою, а закопали где попало, боясь нападений в пути. Особенно страшен был понедельник, — 12-го июля, ярмарочный день. К нему приурочили погром. В воскресенье, накануне, происходило чрезвычайно продолжительное заседание в Волостном Управлении.
На заседание прибыло два незнакомца.
Кто они были?
Неизвестно.
Но самый факт их прибытия, торжественное и вызывающее поведение парубков после заседания, а также то, что некоторые пожилые крестьяне доброжелательно передавали своим знакомым евреям по секрету, на ухо: — утекайте…
…Завтрашняя ярмарка…
Все это вместе внушало такой непобедимый ужас, что в ту же самую ночь, темную, дождливую, многие еврейские семьи — женщины и дети двинулись пешком в Голованевск по дороге, полной ухабов и рытвин.
Оставшиеся евреи не показывались в этот день на улицах. Таились в темных норах, в кошмарном томлении ожидания. Прошло несколько часов, а ярмарка, вопреки опасениям, протекала самым обычным и мирным образом. Евреи понемногу стали вылезать из своих «танков», как с горьким юмором называли они свои погреба, чердаки и прочие убежища. Но внезапно, когда базар был в полном разгаре — появилось двое верховых.
Они ворвались в самую гущу базара.
Выстрелили в воздух.
То был сигнал.
Крестьяне, приехавшие на базар, спешно разбежались, местные крестьяне тоже скрылись. А евреи снова помчались прятаться, кто куда мог. Прошло некоторое время, и ладыженские крестьяне снова появились, теперь уже вооруженные вилами, ломами, топорами, а некоторые и ружьями. Они разделились на маленькие группы по шесть — восемь человек. По-видимому, еще раньше был разработан план распределения крестьян на группы, потому, что в каждой оказывался один или двое с огнестрельным оружием. Начали с поисков большевистского комиссара.
Его нашли и убили.
Его изрубленный и изрезанный труп выбросили на средину улицы.
После этого прошли по еврейским домам, покинутым жителями, и забирали все, что им хотелось… То, что для них не имело непосредственной ценности, они ломали, рвали, уничтожали. Вслед за ними появились подводы с крестьянскими бабами и парнишками, которые успели в короткое время опорожнить почти все еврейские квартиры, оставив только голы я стены и полы.
Ночью началась сильная пальба.
Она стихала.
Потом начиналась снова.
Так продолжалось до самого утра.
Никто не знал: пришла ли новая банда или то было работой исключительно своих местных крестьян, желавших нагнать ужас. В промежутках между стрельбой они снова и снова спускались в погреба, взбирались на чердаки и без всяких предисловий и обвинений, размахивая револьверами, топорами и дубинами, зловещим шепотом требовали:
— Денег…
Нередко называли свои жертвы по именам…
Дикая пальба, вид бандитов, бывших в большинстве в масках, их неестественные придушенные голоса, полутьма свечек, зажигаемых в еврейских убежищах, — во всем этом содержался такой могильный ужас, что евреи не пробовали даже торговаться и отдавали бандитам все, что имели при себе, часто даже больше того, что у них требовали.
Кошмар
С утра набатный звон созвал на сход.
О чем-то совещались.
Потом весь сход, стар и млад, рассыпался по еврейскому кварталу, и погром принял уже совершенно другой характер. Уже они теперь были без масок.
Нагло смотрят знакомым евреям в глаза и требуют денег, снимают одежду с тела, бьют — когда не позволяют снимать, бьют без всякого повода или придумывают грехи:
Уже слышится кличка:
«Коммунист».
Распространяются сказки об ограбленных церквах, об убитых священниках. Хватают, увозят куда-то евреев. Улицы и переулки уже полны дикого, безобразного, пьяного погромного гула. Слышатся отдельные выстрелы, рыдания, топот лошадей… Два дня продолжаются убийства. Целые семьи вырезывались без остатка. Никто не может рассказать, как, при каких условиях, погибли несчастные мученики, — это остается тайной, унесенной жертвами в могилу. Но по позам, по виду убитых, может человек с достаточно сильными нервами представить себе, какими муками сопровождалась их смерть. Да два-три свидетеля, с застывшим ужасом в глазах, еле могут что-то рассказать…
…Шепотом, жутко озираясь…
Вот что видел Давид Плоткин с чердака через щелку.
Два бандита зашли к вдове Брайне.
Потребовали денег.
Она им отдала все, что было при ней.
— Мало.
Ей отсекли топором одну руку.
Она упала…
С диким криком снова требовали:
— Денег!
Отсекли другую руку.
…Когда начали отрезать груди, она скончалась под ножом…
Погребальщики Дубник и Жорнист, рассказывали, что в среду 18 июля староста их разыскал, велел собрать погребальное братство и похоронить убитых. В течение всей резни увозили убитых на кладбище, в сопровождены бандитов. Когда погребальщики проходили по улицам, они видели валяющиеся по середине улицы трупы, и трупы в открытых домах с выломанными дверьми, в кучах мусора, щепок от разных хозяйственных и домашних вещей. Многих убитых узнавали только по одежде: трупы были распухшие, исколоты и разрублены. Пекер с женой лежали у себя в квартире, он с отрубленной головой, она с распоротым животом… между отцом и матерью барахтались еще живые, задыхающиеся двое малюток двух и трех лет. В среду погребальщики собрали шестьдесят девять трупов и множество отрубленных органов человеческого тела: головы, руки, ноги, а также совершенно не распознаваемые и неопределимые обрывки мяса. Раввина нашли с отсеченными руками, а шея и грудь исколоты вилами. Резника нашли с раздробленной головой и вытекшим мозгом. Они собрали около 25 женщин, — девушек и замужних, — в полном смысле разорванных на части.