Страница 8 из 63
«Больше тысячи человек беглецов из Ладыженки находятся по сей день в Голованевске. Оборванные, босые, со сгнившими рубахами на теле и совсем без рубах, мужчины и женщины, здоровые и заразно-больные, валяются по синагогам в женских отделениях, в пустых амбарах или просто на улице. Один Бог или их крепко сжатые губы могли бы рассказать, как живут эти люди, как проживают они свой день. Часто, часто тянется катафалк по кривым улицам Голованевска и часто, часто производятся сборы ладыжанцам на саваны».
Таких картин, еще мрачнее, еще безотраднее, полных безысходного отчаяния, можно было бы привести сколько угодно из любого района, из любого погромленного пункта, из любого скопления беженцев… Из Белой Церкви, из Фастова, из Канева, из Житомира, из Винницы, из Киева и т. д. и. т. д. Проходит короткое время и самые эти пункты, служащее убежищем, подвергаются в свою очередь дикому погрому с сотнями человеческих жертв, и снова бегут в разные стороны обезумевшие обитатели городка, пришлые и местные, объединенные общим несчастьем… И снова их начинает косить голод и холод, грязь и страшный сыпняк, от которого валятся ежедневно сотни жертв. Сделать точный подсчет материальному ущербу, понесенному евреями от погромов, не представляется возможным. При переводе на нынешние цены они исчисляются… миллиардами… Подавляющее большинство местечек и немало городов совершенно очищены от еврейского имущества. Местечко Кублич не только подверглось полному уничтожению…
…оно было даже распахано…
…некоторые пункты выжжены…
Например: Богуслав — 25 апреля, Володарка — 11 июля, Борщаговка — 9 июля, Знаменка в январь, Борзна — 16 сентября. Пожары были в Белошице 11 июля, в Кутузовке 20 июля, в Гребенке и в Корсуне, в Белой Церкви и в Тальном…
…Но и где не было пожаров — на месте домов развалины… окна разбиты, рамы вырваны… уцелевшие стекла раскрадены… внутри мусор и щепки…
…Хаос и разрушение…
ЧАСТЬ I. Кровавые полотна
I. Тростянецкая трагедия
Девятого мая нахлынула в Тростянец толпа вооруженных повстанцев. Она гнала перед собою красноармейцев, часть которых бежала к вокзалу, а другая стала примыкать к повстанцам, Воздух колыхал непрерывный звон колоколов. По улицам бежали со всех сторон с топорами, палками, ружьями, вилами и косами крестьяне окружных деревень, оглашая воздух воплями:
— «Бей жидов и коммуну».
Кричали насмешливо встречным:
— Где же ваши красноармейцы? Отдавай оружие, не то убьем.
Издавались над попадавшимися евреями.
Потом стали вламываться в дома и вытаскивать оттуда всех евреев мужчин и мальчиков. Избивали их и куда-то уводили, отвечая плачущим женщинам и матерям:
— Контрибуцию накладывать идем.
А другие кричали со смехом:
— На расстрел!
Так до вечера были переловлены все мужчины, исключая тех, кто успел до времени хорошо спрятаться. И всех этих обреченных мужчин, а с ними некоторых добровольно ушедших с отцами, братьями и мужьями женщин, заточили в здание комиссариата.
Наступила ночь, полная ужаса и тревоги.
Глубокая тишина изредка нарушалась выстрелами и душераздирающими воплями. Восемнадцать человек было убито в эту ночь по квартирам. Но ужас этой ночи беднел перед ужасом вопроса:
«Какая участь ждала арестованных»?
Могила
С утра другого дня гудел набат.
Бандиты метались по местечку, грабили и производили одиночные убийства, отыскивали спрятавшихся мужчин и уводили их в комиссариат. В течение долгих часов томилась там вся масса загнанных туда евреев, в духоте, в смертной жажде, с ужасными предчувствиями, не зная, что творится за стенами здания и какая участь их ждет. Заметно было только усиленное движение вооруженных толп из окрестных сел и деревень. На вокзальную улицу никого не пропускали, и никому из женщин не было известно, что делается в комиссариате. Но все же женщины узнали новость, мигом облетевшую местечко:
— Роют могилу!
За местечком, при бассейне, куда сваливают нечистоты завода, действительно, рыли могилу — длиною в тридцать пять аршин, военного образца.
В полдень руководители собрали сход.
Обсуждали вопрос:
— Что делать с жидками?
Мнения разделились.
Многолюдный сход разбился на несколько групп.
Одни кричали:
— Бей и режь жидов… женщин и детей… чтобы не осталось ни одной ноги.
Другие предлагали только покончить с молодыми людьми, а на остальных наложить контрибуцию.
Третьи кричали:
— Истребить одних красноармейцев.
И лишь немногие уговаривали толпу не делать этого, говоря, что достаточно крови уже пролито.
Но голоса их тонули в воплях кровожадного требования.
Стали голосовать.
Весь сход разбился, по словам одного очевидца, на два «табора», но большинство схода было все же против поголовного истребления евреев. Внезапно в это время прискакал верхом тот кровавый посланец, который сыграл решающую роль в этой кровавой трагедии, — бывший петлюровский офицер, объявивший себя комендантом повстанцев.
Он крикнул:
— Братцы, за сбрую! Жиды из Ободовки и Верховки заезжают к нам в тыл на бронеавтомобиле. Бегите и покончите с жидами раз навсегда!
Поднялось волнение.
Разоренная толпа с дикими криками:
— Режь… бей жидов… до единого…
Бросилась к комиссариату.
Окружила его.
Открыла стрельбу залпами.
Бросали внутрь бомбы и ручные гранаты.
Неистовые крики и вопли оглашали воздух, рвались гранаты, а с ними разрывались и уродовались тела свыше четырехсот человек мужчин и детей, обезумевших от ужаса и боли. Несчастные жертвы в смертном томлении припадали к земле, молили о помощи, кричали и рыдали.
Но в толпу был брошен кровавый лозунг:
— Живых не оставлять.
И вот, убедившись, что не так-то легко и скоро перебить на смерть такую массу людей, они ворвались в здание комиссариата и там ножами, штыками, топорами довершали свое дело. Снова метали бомбы и гранаты в массу обезумевших от кошмара людей. Были пущены в ход орудия кустарного производства: особые пики для прокалывания насквозь жертв. Действовали косами, серпами, кирками, каблуками. В помещении образовалась река крови, в которой плавали жертвы. Тут были пытки и мучения, издевательства над мертвыми и полуживыми.
— Вот тебе коммуна: — кричали им.
И прикалывали к груди их красные, собственной кровью жертв обагренные, ленты.
И здесь в неимоверных муках испустили свое последнее дыхание отцы с тремя, пятью и единственными сыновьями. Здесь гибли девочки — подростки на шеях своих отцов. Тут были умучены и зверски изрезаны отец Берман с двумя дочерьми, крепко обнявшими отца и просившими убить их вместе с ним. Так же погиб Могилево с двумя дочерьми, защищавшими его. Погибли восьмидесятилетние старики…
В течение пяти часов продолжалось это.
А потом клочки четырехсот трупов были связаны и свалены в приготовленную днем могилу…
Колокола все не смолкали.
В обезумевшем от ужаса местечке вылавливали из домов тех мужчин, которых днем оставили: тифозных, слабых после болезни… и убивали их на глазах домочадцев… грабили… насиловали девушек.
Плач, рыдания, вопли, истерики, безумие, смерти от разрыва сердца, — вот что было на рассвете в местечке одиннадцатого мая, когда стало известно об истреблении мужчин в комиссариате. Женщины припадали к земле, бились в пыли и молили о смерти. Сформированная утром охрана из бандитов не давала и плакать, загоняя свои жертвы ежеминутно в дома. В домах жило теперь не по одному, а по несколько семейств, состоявших только из женщин и детей.
Остальные дома были брошены на произвол хулиганов и деревенских женщин, уносивших под наблюдением охраны последние вещи и продукты из домов.
Местечко замерло.
Никто не просил ни пищи, ни помощи.
Дети тихо умирали на грудях своих полумертвых матерей. По временам доносился лишь шум из оставленных домов, где хозяйничали бабы и хулиганы…