Побег

Злоба его на беглецов росла с каждым часом. Несколько раз в течение дня, он съезжался с князем, который так же, как и он был неутомим в поисках и поднял на ноги всю многочисленную дворню. Князь и Кулибин смотрели друг на друга злобно, но объединенные общей целью, перекинулись несколькими словами:

— Никаких следов?

— Никаких.

— Через Волгу переправились.

— Не может быть — их бы видели.

— Ночи ждут где-нибудь.

— Дозорных на лодках поставлю, — сказал князь.

— И я поставлю, — сказал Кулибин, и они разъехались.

К вечеру голод и сырость измучили Федосьюшку и Ефимку. Платье на них промокло насквозь. Они жевали корешки растущих на берегу трав.

— Ну, — сказала Федосьюшка, — чем здесь помирать, надо что-нибудь придумать. На утро в город знать дадут, народ пригонят.

— Через Волгу надо, — сказал Ефимка, глядя на расстилающуюся перед ним темневшую реку.

— Через Волгу, — повторила Федосьюшка, — да только как?

Как бы в ответ на их слова тихий всплеск весел раздался почти у самого берега, и лодка проплыла недалеко от них. В лодке сидело трое людей, на одной из скамеек стоял фонарь.

— Причалим тут, — сказал голос, — а как совсем потемнеет, выйдем на середку сторожить. Обязательно они где-нибудь здесь кроются.

— Не уйти им, сердечным, — сказал другой голос со вздохом.

— Где ж уйти: по всему берегу сторожат, почитай, лодок двадцать.

— А уж и храбрая же нонче молодежь пошла, — подхватил другой, — кабы моя воля, сам бы их на тот берег перевез.

— Перевез, — передразнил его первый: — князь те перевезет. Коли, говорит, не найдете беглых, лучше вам на свет не родиться. Жалей, не жалей а своя рубашка ближе к телу.

Голоса замолкли, и лодочка, шурша в камышах, причалила в нескольких шагах от Ефимки и Федосьюшки. Люди соскочили на берег.

— Поужинаем что ли? — сказал один из них.

Голодным Ефимке и Федосьюшке пришлось слушать, как закусывали на берегу их близкие соседи, лениво переговариваясь.

— Соснуть бы.

— Соснешь и, того гляди, проворонишь.

— Не проворонишь! Другие усторожат. Эк ты до княжеских дел ретивый!

— Свою спину жалею, — проворчал голос.

— Полчасика и отдохнуть, чай, можно.

Понемногу люди стали умолкать, — повидимому, они решили позволить себе короткий отдых. Минуты шли за минутами. Федосьюшка и Ефимка сдерживали дыхание и охватившую их дрожь.

— Ну, — сказал, наконец, Ефимка едва уловимым шопотом и беззвучно поднялся на ноги. Федосьюшка раздвинула камыши. Лодка привязанная веревкой к торчащей из воды коряге, стояла тут же; трое людей спали на берегу. Дрожащими руками отвязали веревку. За храпом спящих не было слышно тихого всплеска опускаемых в воду весел.

— Ложись на дно, — шепнул Ефимка Федосьюшке и тихо оттолкнулся от берега.

На воде было совсем темно, только там и здесь мелькали фонари лодок, рыскавших и стороживших вдоль берегов.

— Потушить фонарь? — спросил Ефимка.

— Не надо, — прошептала Федосьюшка, — пускай нас за сторожевых примут.

Взмах — другой весла, и проклятый берег медленно стал удаляться. Федосьюшка лежала на дне, слушая громкое биение своего сердца. Ефимка вглядывался во мрак следя глазами за одним из огоньков, который быстро приближался к нему.

Он надвинул шапку на самые глаза и греб все быстрей и быстрей. На приближающейся лодке уже можно было различить фигуры двух гребцов.

— Если кулибинские люди, то мы пропали, — подумал Ефимка. — Узнают.

— Ого-го! — вдруг пронеслось по реке, свои что ли?

— Свои. Не видать ничего?

— Ничего, ты что ж один?

На минуту слова как бы застряли в горле у Ефимки; он почувствовал, как страшно вздрогнула лежащая на дне лодки сестра.

— Товарищи-то на берегу… — откликнулся он чувствуя сам неправдоподобие своих слов.

— Как так… — начали было с лодки, которая приближалась все быстрей, так что можно было даже разглядеть лица сидящих в ней.

Вдруг с берега, только что покинутого беглецами, раздался страшный крик, прервавший разговор.

— Держи, держи, — Кричали неистово чьи-то голоса.

Ефимка понял: это проснулись те дозорные, на чьей лодке он плыл теперь. Все в этот миг зависело от его сообразительности.

— Ну, — сказал он громко, — видно, поймали их. Айда, братцы, к берегу! — И, пропуская соседнюю лодку вперед, стал делать вид. что поворачивает руль.

На берегу крики раздавались все громче и громче, но к счастью слова доносились неясно. По всей реке замелькали фонари. Подъехавшие было к Ефимке дозорные ударили в весла и изо всех сил загребли к берегу. Лодка беглецов устремилась в противоположную сторону.

— Теперь туши фонарь. — прошептала Федосьюшка.

На берегу все усиливалось и усиливалось волнение. Ефимка видел, как все огоньки съехались вместе и, один миг постояв рядом, с напряженной быстротой понеслись в его сторону.

Но их отделяло от него уже большое пространство.

— Ну, Федосья, — сказал он, — садись на весла. Теперь уже все равно. Либо пан, либо пропал.

— Уйдем! — сказала Федосьюшка с неожиданной бодростью и села рядом с братом. Теперь они неслись с удвоенной быстротой. Из мрака стали вырисовываться контуры противоположного берега, с кое-где стоящими по берегам рыбацкими избами. Берег был гладкий, пустынный. Казалось, невозможно было укрыться где-нибудь. Но в этот миг брат с сестрой не думали об этом. Ефимка щупал веслом дно; делалось все мельче и мельче.

— Ну, теперь айда в воду! — крикнул он. Темная вода забулькала под ними. Ефимка оттолкнул от себя лодку, которая поплыла одна вниз по течению.

— Пока за ней пускай гонятся, — сказал он, и оба поплыли к берегу.

В маленькой рыбацкой избушке на берегу Волги, среди ночи, проснулась старая бобылка Марьюшка, жившая здесь давным-давно, с незапамятных времен, как про нее говорили. Она была уже полуслепа, с трудом передвигала ноги и не могла больше работать. Жила она здесь из милости, питаясь тем, что принесут ей соседи. Марьюшка была молчалива и не любила говорить о себе. Были, рассказывали, у нее муж и сыновья, да всех с земли сдуло тогда, когда приходил на Поволжье Пугачев. Осталась она одна-одинешенька, никому не нужная. Сама себя называла она «старой казачкой», а когда ее спрашивали, чья она, отвечала: «Ничья, батюшка, земляная я; господам я не нужна, и они мне не нужны. Счеты у меня есть к ним, да сведу ли их, не знаю».

— Бабка из ума выжила, — говорили про нее.

Бабка проснулась ночью оттого, что ей показалось, что кто-то тихо, как мышь, скребется у нее под окном. Прислушалась, тихо все… и вот опять у самой двери точно шепчут. Бабка встала и подошла к двери.

— Кто там?

— Пусти, не лихие люди.

— Да кто вы такие?

В ответ голос сказал придушенно:

— Не обидим, коли в душе жалость имеешь — отомкни.

Бабке бояться нечего было: изба пуста, взять нечего.

— Ну что ж — сказала она спокойно, входите.

За дверью, прижимаясь к ней, чтобы не видать их было при утреннем свете, стояли Ефимка и Федосьюшка. Федосьюшка с трудом переводила дыхание, оба были бледны, с волос и с платья их струилась вода.

— Гонятся, — прошептал Ефимка и, вскочив в избу вместе с Федосьюшкой крепко запер за собой дверь.

Тут только бабка услыхала, что по всему берегу раздаются крики гиканье, перекликание чьих-то зовущих голосов.

Не обращая внимания на хозяйку, Ефимка подбежал к окошку и прильнул к закопченной слюде, через которую хоть и с трудом, но все же можно было различить, что делалось снаружи. По берегу бежали люди. Вероятно, они догнали пустую лодку и убедились, что беглецы спаслись вплавь.

— Здесь они где-нибудь. Уйти им некуда! — кричали голоса. — Обходи избы.

Разбуженные жители рыбацкой деревушки тоже стали высыпать из домов, заслыша тревогу. В этой избушке Федосьюшка и Ефимка были бы пойманы, как звери в капкан. Еще несколько минут, и догоняющие ворвутся сюда. Это было ясно.