Семь цветов страсти

Толстяк тупо отпирался от моего предложения и, наконец, согласился — деньги я предлагала немалые и на похитительницу вундеркиндов не походила. Мы тут же отправились ко мне и я сразу перешла к делу, предложив Иву (так звали моего гостя) альбом Майкла. «Dixi de Visu», — прочел он и улыбнулся, — нас учат латыни. странное имя. А название по-французски: «Прогулки над лунным садом».

— Ну что, сможешь сыграть?

— Прямо с листа? — он вгляделся в ноты. — Здесь очень не просто, мадам… К тому же есть концерт для оркестра, квартет, а вот чрезвычайно сложные этюды…

— А ты попробуй что-нибудь совсем простенькое, — попросила я, уже сообразив, что сильно промахнулась.

Ив полистал альбом, шевеля губами от напряжения, и робко предложил:

— Здесь есть одна маленькая пьеска, совсем детская. Могу попробовать.

Парень подложил бархатную тряпицу под толстую щеку, скосил глаза на развернутые ноты и поднял смычок. В извлекаемых им звуках угадывалась та мелодия, которую Майкл называл «колыбельной». Не знаю, чего больше было в моем взгляде — радости узнавания или разочарования, но, прервав игру, Ив предложил:

— Может быть, мадам захочет пригласить моего учителя? Мсье Карно очень хороший музыкант. Он долго играл в большом оркестре, пока не… Луи Карно немного выпивает с тех пор, как овдовел. Но рука у него почти не дрожит.

На следующий день я имела честь принимать у себя запившего маэстро. Ив, сопровождавший учителя, все время просидел у двери, замерев от восторга. А длился визит Луи Карно часов семь.

Это был невысокий, очень худой, оливково-смуглый человек, отмеченный приметами типичного южанина — крупным, горбатым носом, черными, сильно поредевшими на темени и поседевшими на висках волосами и блестящим, пристальным взглядом из-под нависавших бровей. В общем, если бы мне понадобилось гримировать исполнителя для роли Паганини, я бы стремилась к такому типажу. И выбрала для костюма такие же старомодные тряпки.

Выслушав мою просьбу «наиграть» что-либо из доставшегося наследства, черный человек (Маэстро, по-видимому, носил траур) перелистал тетрадь и криво ощерился (с зубами у него было далеко не благополучно):

— Мадам не имеет отношения к музыке? Тогда ваше заблуждение вполне простительно. Это очень сложная музыка. Нам не хватило бы и нескольких вечеров, да к тому же — и десятка исполнителей, чтобы «наиграть», как вы выразились, хоть что-нибудь.

— Мсье Карно, вы должны понять мою просьбу: речь идет о желании сделать короткую — максимум на час любительскую запись для домашнего прослушивания… Я далеко не специалист в этом виде искусства, поэтому буду благодарна за самое непритязательное исполнение тех отрывков, которые вы сочтете возможным исполнить.

Маэстро вновь занялся альбомом, выискивая подходящие фрагменты. Мы молча ждали его решения. Но мсье Карно, вероятно, забыл про нас с Ивом. Он опустился в кресло и, встряхивая головой, начал «читать» музыку, погружаясь в нее с жадным наслаждением.

— У вас, я вижу, хороший инструмент, — решила я прервать молчание, указывая на старенький футляр со скрипкой.

— Простите, мадам… Я давно не получал такого удовольствия. Это как свежий ветер в лицо… И молодость. Да, молодость! Дышится полной грудью и хочется жить… Хочется жить. — Он закашлялся, покрываясь багровыми пятнами.

— Но могу ли я что-нибудь услышать?

— Скажите, мадам, если это не секрет… Я вижу крепкую руку… Это не одаренный новичок, нет… Это зрелый мастер. И не похоже ни на кого из известных мне композиторов, которых я мог бы заподозрить в авторстве… Неужели ничего из собранного здесь не исполнялось?

— Увы, эти вещи недавно написаны… И я бы хотела сохранить в тайне имя моего друга.

— Ну, тогда начнем с этюда № 3… Подумать только, Луи Карно довелось стать первым исполнителем этой чудесной вещицы!

Маэстро извлек скрипку, раскрыл нотный альбом, подперев его канделябром, а я включила магнитофон, надеясь поймать в свои сети летучее волшебство бесплотного дара Майкла.

Карно заиграл. От первых же легких, щемяще-нежных аккордов у меня перехватило дыхание. Вихрь звуков сводил меня с ума, оживляя воспоминания, бился о стены, просясь на волю — на просторы огромного концертного зала или под купол бездонного ночного неба, мерцавшего тогда над Башней…

Мое смятение было тихим — в кресле у окна сидела глубоко задумавшаяся, погруженная в себя женщина. С тем лихорадочным блеском в глазах, по которому каждый француз сразу распознает «ла мур».

— Мадам позволит сыграть еще эту фугу? — спросил Карно, едва закончив этюд.

Я позволила и до поздней ночи не могла оторвать скрипача от листов — ему хотелось играть еще и еще, выхватывая сверкающие драгоценности из моей сокровищницы.

— Мсье Карно, я очень благодарна вам. Вы чудесно играли. Готова поклясться, что второй раз в жизни получаю такое удовольствие от скрипки, завершила я затянувшийся за полночь концерт.

— Первым исполнителем, конечно, был ваш друг? Спасибо, — это прекрасный комплимент… Ну что вы, мадам, здесь слишком много… — Карно не решался взять протянутые мной деньги. — Ведь мне и самому доставило удовольствие сыграть это… Я очень советую вам передать ноты в хорошие руки, если о них не заботится сам автор. Вы не представляете, какие грязные истории случаются на музыкальном Олимпе. Вас могут просто-напросто ограбить и в один прекрасный день вы услышите эти вещи под совсем другим именем… Поверьте, — я хорошо изучил эти трюки…

— Благодарю за совет, маэстро. Приму все меры, чтобы сберечь свою музыку.

В сейфе адвоката я оставила копию альбома «Dixi de Visu», а в тщательно составленном завещании оговорила, что подлинник является собственностью господина Артемьева, как и моя часть усадьбы Вальдбрунн, унаследованная от Клавдии Штоффен. Денежные счета я завещала Алану Герту «в фонд творческих исканий».

…Ал поймал меня по телефону, как только я переступила порог своего дома после визита в Москву.

— Что это значит? Мне уже известно, что ты была в России. Твой русский «кузен» — действительно так серьезен? Или это очередная дурь, Дикси?

— Меньше всего мне хотелось причинять тебе боль.

— Да, подходящий момент для скандала. Кажется, съемки пока откладываются. Мой продюсер слинял. Я тоже не на взлете. Займусь чем-нибудь другим. Скис, словно выжатый лимон. Объект для насмешек и сострадания. Удар ниже пояса, Дикси.

— Умоляю, прости меня когда-нибудь, когда сможешь. Наверно, это та самая «мозговая любовь», похожая на чуму. Я просто больна, Ал.

— Детка, не натвори глупостей. Если твой чумной принц окажется дерьмом — а я это точно предвижу, возвращайся. — Он попробовал иронично рассмеяться. — Мы будем разводить детей и печатать автомобильные покрышки на моем заводике.

— Нет, милый. Я выхожу замуж за кузена. А деньги у тебя обязательно появятся, как и творческий голод. Хорошего тебе аппетита, Ал.

…В завещании я так и указала — «Алану Герту на обеспечение творческих поисков в области киноискусства».

Мне пришлось поломать голову над тем, кому же оставить свою парижскую квартиру. Вот, что значит, — не иметь наследников: приходится думать о благотворительности, воображая неожиданную радость осчастливленного лица и его горячие благодарные слезы. Таковым лицом легче всего представал в моем воображении Чак — уж он-то не даст соскучиться этим апартаментам, и особенно, голубой спальне. В конце концов, я сильно провинилась перед ним, а требование (высказанное в посмертном письме) — принимать на моей кровати лишь дам с голубыми глазами, не будет уж слишком обременительным. Не стану же я, в самом деле, рассчитывать, что Чакки посвятит свою интимную жизнь «мемориальным свиданиям», воображая при каждом новом сражении, что имеет дело со мной.

А Лола получит картины деда. Только вряд ли это сможет порадовать старушку или облегчит ее горе. Она и впрямь любит меня. По крайней мере, у женщины, преданной дому Алленов, не будет нищенской старости.

Осуществляя задуманное, я все больше увлекалась, незаметно скатываясь от трагедии к фарсу. Смешно, в самом деле, собственными руками готовить себе смертное ложе — слишком красиво и попахивает бутафорией.