Семь цветов страсти

Дикси мгновенно вспомнила первый после разлуки визит в Париж новоиспеченного киногероя Куина, его розы, формальную благодарность подружке и поспешное бегство. А главное, она вспомнила то, о чем вообще хотелось забыть — тот прощальный звонок, которым она пыталась зацепиться за опостылевшую жизнь. Чак не услышал мольбу о помощи, пожурив лишь за съемки в порнухе… Но все переменилось, стоило лишь Дикси приобрести антураж престижной женщины — яхту, деньги, дворец… Похоже, чувства Чака к ней питаются из того же источника, что и любовь к дорогим вещам, шикарным автомобилям, домам… Дикси коснулась пальцем упрямо сжатых губ своего спутника.

— Как ты относишься ко мне, Чакки?

Он пожал плечами:

— Странный вопрос. Люблю.

— О'кей. А Рут — тоже любишь?

— Причем здесь она? Я уже забыл, как зовут эту киску. У меня таких очень много, Дикси. Это не конкуренция.

— А жену? Жену любишь?

Чак присвистнул, скорчив гримасу:

— Фу, Дикси, ты как психоаналитик! Спроси еще про маму…

— Нет, правда, для меня это важно. Понимаешь, я уже очень взрослая тетя, но, оказывается, не все в жизни понимаю. Ответь честно.

— Люблю.

— А как ты ее любишь, как женщину или как… человека?

— Ну, что за разница? Малышка — хорошая баба. И этим все сказано.

— А я не понимаю! Ты ее хочешь?

— Иногда. Мы видимся редко. Она возится с детьми, ждет меня. Когда я возвращаюсь — мы любим друг друга. Потом я опять уезжаю.

— А как человека, с которым можно поговорить по душам, выложить, что тревожит, что наболело… Посмотреть на звезды… Как человека ты ее любишь?

— Дикси, перестань сбивать меня с толку и путаться сама. Я не из тех, кого приглашают на роль Гамлета. И звезды меня не смущают, и мировая скорбь не гнетет. Если под рукой бутылочка вина и горячая девка! Понимаешь, я — «обыкновенный парень», как пишут рецензии. Парень, каких много. Может, мне больше повезло с мышцами и этой штукой, чем с мозгами, может, я скуповат, примитивен, но я никому не делаю зла. Мне просто нравится жить: быстро ездить, вкусно есть, тискать женское тело, делать детей, бить морду… если кто напросится…

— Ты — ярко выраженный воин. Это такая давняя классификация, делящая мужчин на «поэтов» и «воинов». Одни живут головой и бойцовыми инстинктами, другие — душой, лирическими чувствами.

— Не спорю. К драке меня с детства больше тянуло, чем к книгам. И малышка любит меня таким. Она убеждена, что лучше ее Чаки нет никого на свете. И это, знаешь, приятно… Мне плевать, читала ли она Байрона или там Шекспира… У нее горячие груди и… она умеет жалеть… Ведь ты не жалеешь меня, Дикси…

Она задумалась, осознав свою вину перед этим парнем, которого всегда, собственно, воспринимала как славного необременительного малого и безотказный объект для сексуальных удовольствий.

«Красивый, собака, — думала Дикси. — А что там у него под улыбочкой? — Да ничего, говорила она себе. Что может быть в дубовой голове Чака — глуп в пределах разумного. Главное, — что у него в штанах. Ан, нет! Чаки — „неунывающий фаллос“, оказывается, нуждается в тепле и сострадании!»

— Я привязана к тебе. Ты мне нужен, я скучаю порой. Мне с тобой очень хорошо, но без тебя — не пусто… — Дикси поморщилась от своих неуклюжих откровений.

— Извини, Чаки, я совсем раззанудничалась.

— Просто ты сама не знаешь, что хочешь. Тебе надо найти мужа, красотка. Сильного, с крепкой рукой. Хозяина.

— Ты бы женился на мне?

Чак, подумав, вздохнул:

— Если честно, нет, даже если бы был свободен. При всем моем восхищении, и при всем твоем теперешнем богатстве и моей жадности… Мы не пара для жизни, Дикси! Как тебе это объяснить?

— Я и не пошла бы за тебя. И не завидую твоей жене. Ей хуже, чем мне, в твое отсутствие она даже не может завести себе любовника.

— Еще чего! Малышка если бы и смогла, то не стала. Пойми, — она ждет только меня. Любого — загулявшего, затраханного… Знаешь, я однажды приполз домой совсем плохой — с подбитым глазом и потрепанной штукой. И что? Она не устроила истерик, только делала компрессы, хлопотала, словно я вернулся с войны, а не из бардака. А когда вылечила, — ох, и задала мне трепку! В постели, разумеется, — ну, вроде завоевателя на побежденной территории!.. Тогда мы и сообразили второго мальца — Линдса. — Чак улыбался воспоминаниям.

— Ты прав, я не сумела бы ждать и прощать. Я хуже твоей Малышки. Я даже не люблю детей… И вообще, вообще… способна на гадость. Бабеха без царя в голове! Ты прав, мне нужен муж-Цербер, как надзиратель в исправительной колонии… — Обрывая лепестки с забытого Рут в машине букета, Дикси пускала их по ветру. — Послушай кое-что. Думаю, тебя не будет больше тянуть в мое общество — «баронесса» Дикси — хорошенькая штучка.

Она коротко рассказала Чаку все, что знала о «фирме» Сола и подписанном с ней контракте. Опустила лишь подробности с Майклом. Чак слушал, набычившись, а когда Дикси описала кассету с похождениями на острове, он круто притормозил к обочине, и положив руки на руль, уставился перед собой.

— А любовь с «тореодорчиком»?

— Тоже. У них какое-то мощное оборудование. Заснято, практически, все.

— Вот сволочи! — Чак двинул кулаком по гудку и машина взвыла.

— Теперь я даже не могу содрать с них штраф за подглядывание и пиратские съемки, — а это были бы немаленькие деньги! Фу, черт! Мерзавцы, тухлые свиньи! Не хватает мне только обвинений в гомосексуализме. Ну и дрянь же ты, Дикси!

— Дрянь. Доверчивая дрянь. — Мрачно согласилась Дикси. — Совсем не думала, что они могут зайти так далеко… Во всяком случае — не трусь, никто не собирается тебя шантажировать. Их интересуют только художественные задачи.

— Как же! Может, я и не очень начитан, но давно усек, что все художественные задачи сводятся в конечном счете к «гонорару» — к славе, к «бабкам», амбициям. У кого в чем нужда. И не толкуй мне о «чистоте эстетических помыслов» — ударю. Честное слово, ударю!

— Кто ж говорит о чистоте? Меня соблазняли не призами на фестивалях — деньгами, красивой жизнью, взятой напрокат, — яхтой, тряпками, путешествиями.

— Послушай… а твое наследство… — Чак выпучил глаза от страшной догадки, — тоже от них?

— Ты хуже агента ЦРУ! Такого накрутил! Они что, по-твоему, подкупили всю прокуратуру и адвокатскую коллегию? Бред… К тому же, Клавдия — моя настоящая прабабка.

— А этот русский, откуда он взялся?

— Не от них. Они о нем тогда и не слышали.

— Ладно, Дикси, твоя грязь — ты и выбирайся. Только вот, что я скажу, — моя жена, если уж на то пошло, никогда бы до такого не додумалась. Даже если бы пришлось просить милостыню. По-моему, это свинство… А я-то думаю, чего ты вчера ночью перед портретами разоралась? И еще меня отталкивала… Значит, там везде камеры понатыканы… — Он с присвистом плюнул.

— Но ведь я так старалась выкрутиться! Хотела откупиться от этих шпионов и уже была уверена, что свободна…

— И они сунули тебе под нос отснятые документики и пригрозили… — Чак с трудом удержал многоэтажное ругательство. Сжавшись на сидении, Дикси казалась совсем маленькой. Даже яркая бирюза на шее и пальцах поблекла, словно покрылась налетом пепла.

— Чак, ну что ужасного в том, что сняли интим? Ты же и на большом экране не раз появлялся достаточно откровенно…

— Так то — искусство, а это жизнь, — моя личная жизнь! — Он скрипнул зубами. — Ой, как мне хочется свернуть челюсти этим ребятам — руки чешутся! А тебя, — тебя просто выкинуть на дорогу!

Дикси схватила сумку и выскочила из машины.

— Да ты пижон, Чаки! Эта тачка и баллончик с искусственной грязью, с помощью которого ты придавал ей боевой вид, как и «трудовой пот» и бензин на твоей майке — сплошная бутафория, блеф! — Она демонстративно захохотала. — Ты бутафорский «крутой парень» — «made in Hollywood», а наделе — трус и мелкий пакостник. Мог хотя бы предложить свою помощь, если уж заговорил о любви…

Она решительно направилась вдоль дороги к виднеющемуся за поворотом поселку. «Лендровер» Чака завелся и медленно покатил следом.