Семь цветов страсти

Я присела на каменную скамеечку у роскошного, но сильно обветшалого надгробия, изображавшего открытую книгу, где по мраморным страницам было что-то начертано готическим шрифтом. Из-под книги виднелся каменный свиток с планом и часть какого-то инструмента, очевидно, астролябии. Кружевная вязь букв на большой плите почти стерлась и я нагнулась, чтобы разобрать даты. Ого! 1663–1718. Прекрасная карьера для сорока пяти лет!

Майкл вернулся с чемоданом, нарочито изображая утомление. Я-то знаю точно — всего двадцать килограмм весил бронзовый венок, заказанный мной в художественной мастерской Перлашез. На обвивающей лавры ленте выгравированы наши с Майклом имена и цитата из Библии. Что-то о вечной памяти и вечном покое.

— Здорово! Вот куда идет наше общее наследство. Этот веночек стоит, наверно, целое состояние.

— Неужели я выгляжу нищенкой?

— Ах, Дикси, правда, твой сувенир очень подходит к надгробию… Но ведь его стащат. Придется приковать цепью.

— Как это стащат? Украдут? С кладбища?

— Милая, милая моя! Покоящемуся здесь господину, к несчастью, так и не удалось внедрить немецкую щепетильность в душу русского народа.

— Ведь он прожил всего совсем не много! А если бы дотянул до восьмидесяти… как знать!

— Шустрый парень! Наверняка, начал с восемнадцати. Хотелось бы пожать его крепкую руку: прибыть в Россию с почти что нравственной миссией. Строить каменные дома вместо курных изб… Спасибо, брат, отличный пример. Мы с Дикси не дадим погибнуть твоему лютиковому имению. Не распродадим, не спалим, не превратим в пристанище разврата, не бросим на растерзание взбунтовавшихся плебеев, если в Австрии случится коммунистический переворот.

— Будем отстреливаться. Я, кажется, приметила там пушку с горой во-от таких ядер.

Майкл вдруг обнял меня, но тут же отпустил. Не успело мое сердце рухнуть в пятки, а его спина уже удалялась по аллее, ведущей к выходу.

На даче

В гостиницу мы заезжать не стали — ведь на даче у праздничного стола ждала нас хозяйка — Натали, специалист по черной металлургии. Эта профессия прозвучала применительно к женщине, жене музыканта, так ужасно, что Майкл, заметив мое выражение лица, поспешил объяснить:

— Она проработала несколько лет в Министерстве черной металлургии, а потом ушла в детский сад, — надо же было Сашку растить. Так и осталась. Заместитель заведующей.

Я уже целый день в России, но запутываюсь все больше и больше. Собственно, меня ничего не интересует, кроме выполненной, слава Богу, миссии и Майкла с его семейством. Лучше бы, конечно, без семейства. Но все же я научилась не удивляться. Например, «дачному поселку» в пригороде Москвы. Где на маленьких участках догнивали деревянные дома послевоенной застройки с туалетами в виде… Ну, в общем, при том бароне, что работал у Лефорта, наверно, уже было что-то более цивилизованное.

Но цвела сирень и жасмин, буйствовали кусты пионов, а стол, выставленный под яблони, ломился от еды, будто меня и впрямь принимало семейство баронов в своем венском поместье. При этом — никакого светского этикета — сплошное радушие и свобода общения.

Наташа, Натали… Ах, как бы мне хотелось, чтобы ты выглядела похуже. Мой зоркий женский глаз уловил небольшие переборы в косметике, чересчур нарядный для садового приема фасон крепдешинового платья и не слишком ухоженные ноги в открытых туфлях. Но ямочки на щеках! Губки бантиком, чудная, детская улыбка и соблазнительная пропорциональность невысокой, подвижной фигурки.

Она радушно щебетала, заставляя мужа переводить, пододвигала мне блюда, прося отведать. Немыслимо — ведь все это приготовила она сама! А еще убрала в домике, сделала прическу и, наверно, уже налету успела мазнуть короткие ногти перламутровым лаком. Мне захотелось сделать этой женщине что-то приятное и я достала коробочку «Коко Шанель» и браслет с чеканными эмблемами парижских достопримечательностей. Интересно, я не думала о ней, покупая эту вещь, а любимые духи взяла на всякий случай, но теперь радовалась, глядя, как русская женщина ахала над моими незатейливыми подарками.

— А у вас, Натали, замечательный муж. Он, наверно, рассказывал про наши приключения… Это чудо, что мы оказались родственниками.

— Муж хороший, — она погладила рыжую голову и на мгновение прижалась к сидящему рядом Майклу. И он нежно поцеловал ее в щеку. — Миша просто замечательный. Он очень талантливый и очень скромный.

— Я не буду переводить: жена меня хвалит. (Так раньше дублировали у нас иностранное кино: «беседуют» или «ссорятся» в то время, как на экране проходил огромный диалог.) Наташа добрая и мужественная женщина. Чтобы иметь семью, наша женщина должна быть сильной и жертвенной, — он посмотрел на жену и что-то сказал ей с улыбкой. Посмотрел преданно и ласково. Майкл гордился своей Натали. Я, наверно, заметно взгрустнула от вида семейных радостей, и чуткий Артемьев тут же изменил тон. — У нас есть такой анекдот: к русскому приходит в гости иностранец и восхищается: «У вас прекрасная горничная — дом в полном порядке». Они выходят в сад: «У вас отличный садовник», — говорит гость. Садятся за стол и гость не удерживается от комплимента: «Великолепный повар!». Да что вы, — вздыхает хозяин, — это все моя жена. Я любезно засмеялась над этой жуткой шуткой, а Майкл что-то сказал Натали. Та тоже засмеялась и зашептала мужу на ухо, касаясь его губами. Он стал возражать.

Солнце садилось и появились надоедливые комары. Майкл вынес из дома шерстяную кофту, набросил на плечи жены, задержав руки и слегка поглаживая плечи:

— Наташа хочет спеть русскую старинную песню. Но не решается. Знаете, Дикси, она действительно неплохо поет. Врожденный слух. Иначе бы я не позволил ей и рта открыть.

Он подбодрил жену и та запела что-то очень печальное, старательно выводя мелодию слабеньким, но приятным голоском. На втором куплете Майкл поддержал и они стали петь в два голоса — тихо, слаженно и очень грустно.

«Извела меня кручина, подколодная змея…»- перевел Майкл и объяснил: одинокая крестьянка грустит в избе, за окном воет ветер. А змея — это ревность, гложущая ее сердце.

— Не весело, — заметила я коротко, заподозрив намек в словах кузена. — Но очень, очень музыкально.

Они потом немного поспорили и спели еще один романс — бурный, страстный. Это были знаменитые «Очи черные».

Мне показалось, что если я исчезну, супруги Артемьевы и не заметят, будут сидеть здесь под темнеющей сиренью в обнимку и петь свои полные тоскующей страсти песни. Я поднялась, объясняя, что уже поздно и пора возвращаться в отель.

Майкл недоуменно посмотрел на меня:

— Что ты, Дикси? Я же немного выпил, за руль сесть не могу, телефона тут нет, такси тоже. У тебя безвыходное положение — ты примешь наше предложение переночевать здесь. Тем более, Наташа заранее устроила тебе лучшее место на веранде. — Он вдруг усмехнулся. — Вместо душа могу предложить ведро холодной воды, а санузел в конце сада. Ты что? Хлебни нашей местной экзотики, раз уж отважилась посетить Россию, да к тому же имеешь туземных родственников. Будет, чем пугать парижских снобов.

— Перестань. Мне приходилось жить в индийских джунглях. А там еще были кобры и скорпионы.

«И очень горячий любовник», — хотела добавить я, но постеснялась Наташи, которая все равно ничего не понимала.

Потом мы долго сидели в полутемной комнате под оранжевым абажуром над круглым столом. В углу белела деревенская печь, а по стенам висели букеты сухих трав. Наташа показывала старые фотографии, где был представлен сын Саша, удравший в Москву, чтобы не мешать приему иностранки, а также Микки в коротеньких штанах, со скрипочкой и светлыми локонами на белом, отороченном кружевом, воротнике.

— Эту курточку мне бабушка из своего бархатного платья перешила. И воротничок крючком обвязывала. А я плакал и сопротивлялся, потому что боялся быть похожим на девочку. Ой, как ненавидел я тогда эти кудряшки. Даже кусок ножницами выстриг и был выпорот.