По направлению к Глори

Прошла весна, умерло лето, отгорела осень. Я выиграл в покер коня непристойно-коричневого цвета с больными суставами и ужасным норовом, — и держал-то я его только потому, что был не в том положении, чтобы от чего-то отказываться. Я ненавидел этого жеребца, и скорее согласился бы жить вместе со скунсом, чем хоть раз оседлать его.

Но, однажды утром я понял, что слишком ослаб, да и комнату свою больше не могу терпеть. Она провоняла перегаром, серостью бессилия. Я решил покончить с прошлым, с охватившей меня апатией. Собрал вещи, оседлал своего жеребца и двинулся на восток, в Стедли, полагая, что начну все сначала на новом месте. Но поездка сама по себе оказала живительное действие. Воздух был так свеж, что проникал в легкие холодным огнем, небо — такой густой голубизны, какую можно было встретить лишь в начале мирозданья, впереди, к северу, виднелись снежные горы. Я-то собирался совершить что-нибудь душеспасительное, чтобы вновь обрести перспективу в жизни. Но перспектива открылась сразу, как только я покинул Глори. Я почувствовал, как возвращаются чувства, которые в чистоте своей казались воплощением идеального неба, сверкающих гор и импульсов, идущих от земли — колоссальный поток в направлении на восток, усиливающийся и затухающий с плавностью океанских валов. Тело мое стало чистым, разум освободился от тревог. Даже у коня норов стал помягче.

Полтора дня спустя, когда вдали замаячили дома Стедли — кучка обшарпанных строений, отличавшихся от Глори только размерами и степенью убожества, — я еще не был готов завершить свое путешествие и решил проехать чуть дальше и разбить лагерь к востоку от города.

Погода испортилась, небо стало серым, повалили жирные белые хлопья. Но, достигнув холмов, я все еще хотел ехать дальше, и, когда опустились сумерки, я сказал себе, что проеду еще несколько миль поближе — но не слишком близко — к краю Полосы. Я въехал в хвойный лес, начинавшийся за железнодорожным полотном, окаймленным высокими сугробами — снег падал всю неделю, обретя покой среди темных деревьев. Крошечные птицы с белыми грудками и в черных шапочках возбужденно сновали среди ветвей как блохи. Это напоминало сумятицу моих мыслей в последнее время. Ветер вздымал поземку с наста и уносил ее прозрачными сверкающими шарфами. Тяжелые, укрытые снегом, лапы елей едва подрагивали под ветром.

Я собирался подыскать место для лагеря, когда услышал гудок приближающегося поезда со стороны Стедли и увидел клубы дыма над верхушками деревьев. Минутой позже из-за поворота показался локомотив. Искры летели из его трубы, и весь он был, будто огромный черный зверь из преисподней. Его обитая медью решетка сияла в угасающем свете как золотые зубы. Поезд шел в гору, замедлив ход, и я пустил коня рысью вдоль состава, заглядывая в окна, в испуганные лица пассажиров. Тут человек с дробовиком, стоявший на площадке между вагонами, крикнул мне посторониться. Коул. Даже с такого расстояния я ясно видел выражение его глаз с их причудливыми черными зрачками.

— Эй, Коул! — крикнул я. — Ты не узнал меня?

Он глянул на меня и нагнулся вперед, опершись о поручень.

— Не тот ли ты парень, который продырявил мне бедро?

Я помахал рукой.

— Как ты?

— Терпимо… а ты?

— Черт! Лучше просто не бывает.

И что странно, я действительно верил в это.

— Ты, черт возьми, соображаешь, куда едешь? — прокричал Коул, когда поезд начал набирать ход. — Мы почти в Полосе.

— Именно туда я и направляюсь!

Его предупреждение не произвело на меня впечатления… во всяком случае, такого, как я мог ожидать. Я чувствовал себя возбужденным, живым, чувствовал, что мне брошен вызов. Я пустил коня в галоп по глубокому рыхлому снегу и был удивлен легкостью, с которой мой конь мне подчинялся.

— Ты спятил! Вспомни, что я говорил. На этот раз тебе так не повезет с изменениями.

Я засмеялся.

— Только не говори мне, что тебе самому никогда не хотелось попасть туда и разузнать, что там. Со стороны этого не увидишь.

Он кивнул.

— Хотелось пару раз.

— Тогда пошли со мной! — я пришпорил коня. — Нас будет двое! Чудовища попрячутся в норы, и мы спасем принцессу из башни, мы сможем.

Он просто смотрел на меня и улыбался.

— Пошли! — кричал я. — Чего ты теряешь? Мы будем королями в этой чертовой дыре! Давай со мной!

И я верил, что мы увидим все чудеса Полосы и ее загадки, пройдем и свет, и мрак — и выйдем победителями. Это чувство вело меня вперед.

Клуб дыма повис между нами, а когда он растаял, Коул крикнул:

— А уж это твои проблемы!

Поезд начал удаляться от меня, приближаясь к следующему повороту, и когда он начал поворачивать, Коул крикнул:

— Удачи тебе!

— К черту удачу! — сказал я ему. — У меня внутри тикают специальные лунные часы. Я — часть бесконечного проекта. Во мне больше огня, чем в твоем старом движке. Зачем же мне удача?

— И все же, удачи! — крикнул он, тряхнув ружьем на прощание.

Поезд скрылся за поворотом, и больше я Коула не видел.

Я-то думал, что просто бахвалюсь, и как только Коул исчезнет из виду, я натяну поводья и стану искать место для ночлега, но вместо этого пришпорил коня. Да он и не нуждался в понукании. Это уже был не конь, а огромная темная машина с окутанным клубами пара сердцем, несущая вперед и помогающая не отказываться от решения, принятого, как я понял, задолго до того, как я покинул Глори. Я вспомнил Трейси, бегущую к лесу. Тогда я еще подумал, что она спасается от опасности. Но теперь разум подсказывал, что она спешила навстречу радости жизни, влекомая теми же светлыми мыслями, которые толкали меня вперед. В моих действиях не было ни логики, ни смысла, ни плана. Я был свободен от всего этого, свободен от оков, о которых даже не подозревал. Препятствия казались столь ничтожными, что я не замечал их. Я мчался так, как это возможно лишь в детстве — испытывая восторг от движения, подчиняясь пьянящему чувству свободы. Ветер — огонь за моей спиной, снежная пыль, подхваченная ветром — призраки, темные деревья — башни старого замка. Возможно, я летел навстречу смерти, но это не вызывало ужаса. Я ушел от смерти куда более страшной, чем любая из ждущих меня впереди. Паралич страха, извращенные мечты, отравляющие душу. Больше им меня не достать. Я должен использовать свой шанс. Смерть ждала, никакого сомнения, но я покончил с нытьем, с увертками и ложью, с попытками смягчить удары судьбы, ухватившись за юбку несчастливой женщины.

Непостижимо, но мы незаметно нагоняли поезд. Мой конь был настоящим чудом. Каждый шаг переносил нас на немыслимое расстояние. Я не мог видеть его морды, но знал, как он изменился. Глаза сверкали, как фонарь шахтера, зубы угрожающе заострились, подковы высекали искры из камней. Чувствовал я изменения и в себе самом, пусть не совсем в ту сторону, что я желал бы, имей я возможность выбора, но я не страшился этих изменений, они отвечали тому, что таилось в глубине души. Сердце мое яростно колотилось, разум переполняли невозможные желания, руки превратились в орудие любви и убийства — никаких полутонов. Я пришпорил коня, и мы поравнялись с последним вагоном. Заглянув в окно, я увидел хорошенькую женщину в синем платье. Я уставился на ее грудь, рот мой увлажнился, по телу прошла волна желания. Женщина отпрянула назад, испуганная и бледная, зажав рот рукой. Бог знает, какое зрелище являл я ныне собой. Я захохотал, и смех мой был созвучен воющему ветру. В том смехе слышалась злая радость. Прежде от подобного звука у меня пересохло бы во рту и затряслись поджилки. Теперь мне нравилось слышать его. Это был сигнал к началу новой жизни. Я уже собирался влезть в вагон, чтобы овладеть этой женщиной, но к чему, когда передо мной уже лежала вся бескрайняя сверкающая равнина. Туда, на север, я и направил своего коня, пробиваясь через хвойный лес, ломая сучья руками, налившимися чудовищной силой, вздымая тучи снега позади себя, по направлению к Глори, — всегда, навсегда, навечно обретя славу, единственную славу для того, кому тесно в привычном мире. Я несся туда, сокрушая все преграды и презрев жестокие мечты, срывая завесы с тайн, — туда, к беспредельной любви и власти.