Страница 1 из 96
Валентин Дмитриевич Иванов
Желтый металл. Девять этюдов
ЖЕЛТЫЙ МЕТАЛЛ
ПОСВЯЩАЕТСЯ РАБОТНИКАМ СОВЕТСКОЙ МИЛИЦИИ.
«Интерес увеличивался тем, что это была не выдумка, а истинное происшествие…»
Часть первая
ЛЕГКАЯ НАЖИВА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Над тайгой, полной запаха мокрой хвои, клочья облаков, застрявшие на ночь, буйно неслись к северу, гонимые пряным южным ветром. Следом за облаками на расчищенное небо лезло круглое солнце, спозаранку жаркое, багрово-влажное, пахнущее, как и тайга, живой лесной прелью.
Ладный бревенчатый дом-пятистенка с хозяйственно устроенной широкой завалинкой, с оградой, с хлевом и сараем за оградой, с огородом позади дома… Словом, жилье искони русского вида и стиля, если под стилем понимать не архитектурные пропорции, а организацию быта с наклонностью русского человека жить «у себя», как привыкли, как и сейчас любят жить русские, потомки не городской, а крестьянской России.
В этом стиле и сегодня застраиваются целые поселки на окраинах наших быстро растущих индустриальных городов. Проведенные на плане «большого» города красные линии обрастают одноэтажными домиками индивидуального строительства. На усадьбе обязательно огород — свои овощи как-то вкуснее. На дворе обязательно домашняя птица. Там, где пользуются выгонами, найдется место для коровы, козы. Все это хозяйство отличнейше уживается с антенной телевизора на крыше, с электрическим освещением и газом, с проложенными рядышком линиями трамвая и троллейбуса.
Вот из такого дома, но расположенного не в промышленном городе, а в таежном приисковом поселке-городке, проверив свой часы по радио, отправился на работу хозяин, Григорий Маленьев. Мужчина он телом сильный, лет ему тридцать пять, одевается по-рабочему чисто, усы и бороду бреет, и лицо его кажется крепким, литым.
Шагая улицей, где таких домов, как у него, не один и не два, а целый порядок, в котором дрянная жердевая халупа старинного приискательского образца торчит не правилом, а досадным бельмом, свидетельством нерадения владельца или приискового управления, Григорий Маленьев вполголоса напевал былую старинную сибирскую жалобную песню:
Не столько напевал, сколько мычал, дополняя воображением мотив, и слышал, конечно, не себя, а эту воображаемую мелодию, и увлекался грустно-сентиментальными словами:
В шахтах холодно, непривычному человеку знобко. Вечномерзлый песок тверд, что дикий камень. Золотоносную породу разогревают паром, и в забоях влажно, туманно, как в простывшей бане. Вагонетки и транспортеры, освобождая штреки, уносят темный песок. Гул машин, трескучий стук-перестук отбойных молотков…
Так изо дня в день. Весной, летом, осенью, зимой — круглый год, за вычетом отпуска, выходных и праздничных дней. Работы хватает. В здешних местах накоплено золотосодержащих песков без конца, без края. Заработки на сдельщине приличные, а у рабочих-специалистов и хорошие.
Стенная газета:
«СДЕЛАЕМ НАШ СЕНДУНСКИЙ ПРИИСК ПЕРЕДОВЫМ!
БОЛЬШЕ ЗОЛОТА НАШЕЙ РОДИНЕ!
ЗОЛОТО ДЛЯ НАС…»
Ну кто же не знает, что для нас золото — это совсем не то, что в других странах, или у нас же, но до революции? Наше золото теперь _наше_, собственное, сами хозяева!
Добыча золота из золотоносного пласта геологических отложений завершается «доводкой» концентрата — последней во всем процессе промывкой золотоносного песка.
В глубокой древности — не в человеческой, а в геологической — в горах тянулись пласты твердейшего кварца с жилами металлического золота. Время размыло, перемололо горы. В песках залегли чешуйки превращенного в песок золота. Они в семь раз тяжелее зерен простого кварцевого песка. Поэтому, унося размельченное золото, вода роняла его по дороге. В бурных потоках золото выпадало на дно первым и располагалось по-своему. Рассыпалось. Отсюда и выражение — золотые россыпи. На большей по сравнению с обыкновенными песками тяжести золота и основана его добыча — промывка.
Из шлюза-головки промывочного устройства извлекают килограмм-два песка, в котором золота чуть ли не больше, чем кварцевых зерен. Это и есть концентрат. Его последняя промывка называется доводкой. Маленьев работает съемщиком-доводчиком.
Попадется в концентрате самородочек, Маленьев на глаз определит, сколько граммов потянет бурый увесистый камешек. Ошибется против точных весов не намного, как слесарь в диаметре гайки, токарь — в толщине цилиндра, повар, бросающий соль в котел супа.
Приисковые рабочие привыкают смотреть на золото профессиональным взглядом. Так конфетчик глядит на шоколад, хлебопек — на булки, кассир — на пачки денег. Совершенно нет ничего особенного, тем более соблазнительного. Работа как работа. Продукт. Выполнение нормы. Маленьев не пришлый, родился и жил в Восточной Сибири, о золоте слышал и золото видел с детства.
После демобилизации, в сорок пятом, в середине лета, Григорий Маленьев отдохнул-погулял месячишко, другой, третий… Кое-что было, на что погулять. Потом — работать-то надо — пошел, как до войны, копать золото в старательской артели. На языке его мест это звалось «вольным старанием». Название образное, правильное. Работай сколько хочешь, со своим инвентарем; заработок зависит не столько от уменья или от рабочего времени, как от удачи.
Сибирское золото тяжелое, рассыпное, в одиночку его не взять, как, слышно было, берут или брали в иных местах Калифорнии, в Мексике. Копают артелями, выручку делят поровну. Коль и прильнет будто бы сам собой к руке самородочек иль откроется «гнездо» — бери меня, кто первый увидал! — оно лучше будет с ними не баловать. Артель тверда товариществом и сама в сто глаз смотрит, чтобы дела вершились без изъяна. Теперь что-то не слыхать таких дел, а вот в старое время бывало, что блудливого артельщика товарищи своим таежным судом и «пришьют», то-есть зарежут, попросту говоря.
Против артели и родной отец не заступа. Вернувшись домой, из тайги, артель сообщит по начальству: помер от горячки Петр Иванов или Иван Петров — и концы в воду.
До конца 1947 года, то-есть до отмены карточной системы и до денежной реформы, старательское золото «отоваривалось». Сдав добычу, старатели на полученные боны брали в магазинах золотоскупки что хотели, по своему выбору и без нормы: пшеничную муку, сахар, масло, ткани и прочее.