Чернокнижник. Ученик колдуна

– Прости, дядько, не подумавши сказал.

– А ты думай, голова тебе не для того дадена, чтобы ты ею только кушал. Смотри, думай, не торопись, выводы делай, даже из каждой мелочи, которая несущественной кажется.

Стыдно Первуше стало. А все язык его, хуже врага. Вечерние посиделки Первуше нравились, много нового узнавал, мир открывался другой стороной. А Коляда с удовлетворением отмечал, что ученик его многих сверстников в развитии обогнал, а знает не меньше иных взрослых. А кроме того, Первуша характер имел покладистый, добрый, а память – как чистый лист. Все, что ни скажешь, запоминает. Есть кому знания передать, хватило бы времени и здоровья.

Чем еще Первуша радовал – сам до иных вещей доходил. Например, научился две тени от себя пускать, глаза отводить. В его годы сам Коляда такого не умел. Учителю внимал, исполнял прилежно и точно. Судя по задаткам, Первуша может далеко пойти и обогнать Коляду. Не сейчас, конечно. Многих заговоров не знает, с серьезной нечистью еще бороться не может. Вон – Кумару испугался. Но с учением торопиться нельзя, знания постепенно впитываться должны, и практика нужна, чтобы запомнилось навсегда. Посей пшеницу, пока время не придет – не заколосится, не нальется зелеными соками зерно.

Только жаль Коляде – годы уходят. Стар уже стал, силы не те. Одно не подводило – память. Как-то пробовал в Вещей книге будущее свое и Первуши узнать, так не получилось. Прошлое книга показывала, даже далекое, скрытое пылью лет и даже веков.

Для Первуши Коляда был непререкаемым авторитетом. Каждое его слово воспринимал на веру, ни капельки не усомнившись. Не по библейским заповедям было – не сотвори себе кумира. А только иного не мыслил. Для него Коляда спасителем был, учителем, после гибели семьи и отцом, и семьей. Тем более Коляда не обижал Первушу. Родной отец иногда подзатыльники давал, бывало. Правда – за дело. А Коляда голоса никогда не повышал, не то что руку поднять.

В общем – устраивали оба друг друга. Конечно, Коляда не был обычным человеком, пусть и со странностями. Знал много, и знания не обычными были. Не зря его в деревнях окрестных колдуном звали. Без нужды селяне за помощью не обращались, а когда беда приходила в дом – бежали к отшельнику. А встретившись в деревне или на тропинке лесной, старались побыстрее мимо пройти. Уж больно у Коляды взгляд темных глаз пронизывающий, как будто насквозь встречного видит. А кому понравится?

В церковь Коляда не ходил, хоть и Библию рукописную в избе имел. Чисто православных праздников не отмечал, вроде Рождества. И праздников, пришедших в православие из язычества, не праздновал. Таких как Колядки или Ивана Купалы либо широкую Масленицу.

– Срам и грех. Нельзя поклоняться двум богам сразу, – плевался он.

Однажды вечером, когда спать улеглись, разговорились. За маленьким оконцем – в две ладони, затянутым бычьим пузырем, – бушевала пурга. Ветер пытался сорвать дверь, снег бил в оконце, шуршал на крыше. А в избе натоплено, тепло. В такие моменты на разговоры тянет.

– Первуша, а что ты знаешь о маленьком народце?

– Это кто такие? – привстал на локте на печи подросток.

– Ну – банники, овинники, кикиморы, домовые?

– Про домового отец сказывал: мал, да волосьями оброс, вроде шерстки. Дух домашний. Ежели его подкармливать – в миске молочка оставить в углу, кусок пирога, так он в домашних делах помогать будет, об опасности предупреждать. А коли обидеть его, так во сне щипать будет до синяков, а то и душить. Если злой, будет миски да горшки бить, шуметь, спать не даст. У домового женка имеется – кикимора, отец сказывал – уродливая старуха, шибко злая. Скот травит, бабам пряжу рвет.

– Знаешь, все верно батенько твой тебе сказывал. А еще?

– Вроде нечисть ведется от заложных покойников.

«Заложными» покойниками называли тех, кто окончил жизнь до срока – убитых, самоубийц, утопленников, отравленных, умерших от болезней. Обычно их лишали христианского погребения, тела бросали в болото, в овраги, реку. Неприкаянные души превращались в нечисть, обитали недалеко от места упокоения бренного тела. Однако же другие люди, зачастую воцерковленные, считали иначе. Нечисть произошла от восставших против Бога ангелов. Часть из них провалилась в ад вместе с Сатаной, меньшая часть осталась на земле. Те, кто остался в лесу, стали лешими, кто в воде – водяными. И, как водится, у нечисти помощники появились. У леших – моховики, боровики, блуды, диканьские мужики. Блуды заводили путников в трясину или глухомань. Диканьские мужики имели костяные пальцы, коими до смерти щекотали путников. Были полуденницы – девушки в полупрозрачной одежде, жившие на опушках лесов на ветках, портящие урожай на полях.

Но все это была мелочь по сравнению с вурдалаками – живыми мертвецами, поднимавшимися из могил и пившими кровь живых, или лихом одноглазым, духом зла. Лихо одноглазое, как описывали его уцелевшие, представало в виде высокой худой женщины с одним глазом. Лихо садилось человеку на шею, мешало жить. Лихо можно было обмануть или передать другому в подарок. Даже поговорка сложилась: «Не буди лихо, пока оно тихо».

В воде по ночам, опасаясь дня и гнева Ильи Пророка, могущего поразить их молнией, пряталась водяная нечисть. У водяных своя «челядь» из русалок, душ девушек-утопленниц и мавок – душ некрещеных детей или задушенных матерями. Во владениях «водяных дедушек» старались не шуметь, чтобы не гневался, задабривали подношениями в виде петухов, собак, хлеба. Водяные по ночам зачастую дрались с лешаками. Да так, что деревья валили по берегам озер или рек. Лешаки были невидимы обычному человеку, оборотнями. Кто видел – баяли, что черны, хвостаты, имели рога и копыта. При зверском обличье были заступникам сирых, убогих, проклятых, слабых и калик перехожих.

Да разве всех и упомнишь? Пожалуй, только в Книге Велеса, текст которой вырезан на тонких деревянных дощечках, все они и есть.

Даже «аука» – маленький, пузатый, с толстыми щеками. Отзывался на крик заблудившегося «ау». Но вместо помощи заводивший путников в глухую чащу и бросавший их там на голодную смерть либо на растерзание волкам. В общем – та еще публика.

– Ты, Первуша, должен отличать нечисть от нежити. Нечисть – она тела не имеет, принимает любую оболочку, твари разумные, даже боль чувствуют. Питаются людской энергией. Убить нечисть невозможно, только обмануть, тем и отвлечь. Обитают они в привычном месте. А у нежити тело есть, всегда полуразложившееся, вонючее, неприглядное, мозгов лишенное. Боли не чувствует, хоть руку ей оторви. Зато избавиться от нее можно – разруби на мелкие куски, и конец ей.

– Страшно!

– Встретишь – действуй. Боишься – не делай, а делаешь – не бойся. Только если соляным столбом стоять будешь, сожрут тебя с потрохами. А оно тебе надо?

– Да как же бороться, коли невозможно?

– Нежить убить можно. И никто не осудит, вред они всему живому несут. И от нечисти, и от нежити заговоры есть. Учить их назубок надо, чтобы в нужный момент из памяти не исчезли. Страх ежели верх над тобой возьмет – беда. Каждый человек чего-то в жизни боится. Один на медведя с рогатиной ходит, смел. А как с нежитью встретится, потом от испуга покроется, поджилки трясутся. А другой и темноты боится, громкого стука. А нечисть обмануть ухитряется, потому как в нужный момент собрал волю в кулак. И еще скажу: людям до поры не верь.

– Дядька, да что такое ты речешь?

От негодования Первуша сел на печи, ударился головой о низкий потолок, улегся, потирая ушибленное место.

– До той поры, пока в деле не проверишь. Любой, с виду богатырь, весельчак, в трудную минуту предать может. Бросит тебя один на один с бедой и сбежит. А коли рядом стоял, не убоялся, помог с бедой справиться, тот друг истинный, для того последнюю рубашку сними и отдай.

Первуше такие слова прежде никто не говорил. Полежал он, подумал: а и верно Коляда говорит. Сам подросток по малолетству с предательством и трусостью не сталкивался еще.

– Заговоры расскажешь?